О л я (закрыла глаза рукой). Бог тебе судья…
Д а ш а (пришла в себя, смутилась). Печенье это у тебя вкусное получается…
О л я. Как раз неудачное вышло. Подгорело. Даша. И как это из овсянки такая прелесть получается?
О л я. После войны геркулес появился, научилась. На семьдесят шесть рублей семьей-то особенно не пошикуешь. «Голь на выдумки хитра», — помнишь, мама говорила.
Д а ш а. А вкусное. Золотые у тебя руки.
О л я. Ты кушай, кушай… Старенькая ты уже, Дашка, стала… На себя-то не смотришь. А на тебе время видно.
Д а ш а (пытается шутить). Рано ты меня в старухи записала. Я, видишь, волосы покрасила. Только они у меня что-то зеленые получились…
О л я. Я теперь когда в троллейбус или в метро вхожу, двое-трое обязательно вскакивают: «Садитесь, бабуся…» Видно, уж совсем ветхая стала… А я себе вроде еще ничего кажусь. (Вскочила.) Ой, кажется, Миша! (Бросилась в коридор, там слышен какой-то тихий, но нервный разговор, потом тишина. Слышно, как хлопнула Мишина дверь.)
Д а ш а. За Мишку ты больно переживаешь. Не бери ты так близко к сердцу.
О л я. А что же мне еще брать? Хотел куда-то к друзьям… Еле отговорила!
Д а ш а. А чего он в Англию-то не поехал? Он же собирался…
О л я. Не знаю. Не захотел что-то…
Д а ш а. Или его не захотели?
О л я. Ну и язык у тебя поганый, Даша…
Д а ш а. Сама знаю. Сколько мне за язык мой в жизни вытерпеть пришлось. А ничего не могу поделать.
О л я. Если вспомнить, где ты только не училась. И в университете. И на медицинском… А французскому? Ну, это мы обе с детства. А с людьми так никогда и не научилась…
Д а ш а. Видно, и не научусь. Поздно. Я заискивать не умею.
О л я. Заискивать не надо. С людьми нелегко. Но без людей еще хуже.
Д а ш а. Не знаю…
О л я. Помнишь, мама как говорила: «Ты ему петельку, он тебе крючочек…» Так и пойдет веревочка виться. Нас не будет, а она будет виться. В детях, внуках наших. Все-таки жизнь теперь какая-то другая намечается.
Д а ш а. Вот им-то и жить! Да, внуки-то хороши. Что Танька… Что Валентин. Красивые. В Виктора.
О л я. Только они тебя что-то не слишком признают.
Д а ш а. Я бедная. От меня подарков не дождешься.
О л я. А я что? Пенсионерка!
Д а ш а. Так тебе Миша дает. Он добрый…
О л я. На Мишу грех мне обижаться. Всегда, что получит, так сразу: «Дай Даше». И пятьдесят, и сто иной раз…
Д а ш а. А меня, когда увидит, спрашивает: «Ну что, как настроение, Даша?» Я только начну жаловаться, а он на ходу сует бумажку: «Пусть у тебя настроение на четвертной будет лучше!»
О л я. Деньги его и испортили.
Д а ш а. Не деньги, а ты его испортила. Нельзя так сына любить.
О л я. А ты откуда знаешь, как надо сына любить?
Д а ш а. Знаю.
О л я. Ты Виктора так любила, что он от тебя сбежал!
Д а ш а. А ты что, не помнишь, как тогда у нас было в Старом Осколе. Голод… Я, может, как от сердца его оторвала. К тебе отпустила. Чтобы не умер он там. Голод… Ты-то не видела. Бывало, войдешь в избу, а там уж все мертвые… Бабка на печи лежит с раздутым животом… А мальчишка какой-нибудь на лавке. Синий, уже еле шевелится… А чем поможешь?
О л я. Не дай бог, чтобы все это повторилось. Не дай бог…
Д а ш а. Война-то только кончилась. Каждый день в поле кто-нибудь взрывался. Плуг тащат на себе, за мину заденут. Все в воздух, у нас в колхозе двадцать четыре человека погибло вот так. Как сейчас помню…
О л я. И ты боялась?
Д а ш а. Боялась… Когда как… Ça dépend[13]. Да разве только этого! Участкового боялась! Председателя колхоза. Баб даже местных и то боялась. Газету в руки взять тоже боялась, а вдруг там указ какой-нибудь. За вас тоже боялась. Так хоть всегда знала, вы есть. Не дадите пропасть. Виктора спасете. А ведь тоже по краю ходили…
О л я. Не мы одни — все ходили.
Д а ш а. Э-э… Когда сама там побываешь, только тогда поймешь, где край.
О л я. Ну, выжила ведь как-то? Помнишь, мы тебе посылки посылали. С проводником…
Д а ш а (тихо). Помню…
О л я. Ты что, Дашенька?
Д а ш а. Ты меня спросила, как выжила. А я сама не знаю… Сама не знаю, как тогда выжила… В Осколе… Как в лагере, как сейчас живу… Ты уж прости, что я сегодня не выдержала. Виктор — он все-таки сын. Ведь он, в конце концов, должен понять меня!
О л я. Ну, Дашенька, ну, не надо… Ты же такая стойкая. Я всегда гордилась тобой. Ребятам в пример ставила. Вон Даша, как тяжело, насколько хуже нас. А она не падает духом.
Д а ш а (не веря). В пример ставила?
О л я. А как же… Думаешь, я не понимаю, каково тебе… Да еще одной…
Д а ш а. А уж как выжила, и не знаю. Люди, конечно, помогли. Я ведь говорила тебе, что в Оскол-то одна репрессированная позвала. Ну, в лагере мы с ней вместе были. Она из раскулаченных. У нее я, правда, недолго жила. Перебралась к другой. Старуха, мрачная такая… Одна жила… Сыновья на войне погибли. Муж умер. Вот не дала она мне умереть. Это она настояла, чтобы я Виктора к тебе отправила.
О л я. А сама-то в колхозе работала?
Д а ш а. Конечно. Только что тогда на трудодень-то давали. Ноль целых, ноль десятых. Огородик был. Коза одно время… Ну, и я помогала…
О л я. На огороде, что ли?
Д а ш а (смутившись). Зачем на огороде… Лечила я…
О л я. Ты? Лечила?
Д а ш а. Ну я же три семестра медицинского прошла… Вспоминала. До города-то далеко. Да и там сразу к врачу не попадешь. Дня три в очереди стоять нужно было. Вот и шли ко мне. Благодарили, конечно, чем могли. Ну и ты помогала.
О л я. Я все, буквально все продала тогда… В холщовой юбке одной ходила.
Д а ш а. Без тебя я бы просто погибла.
О л я. Вроде теперь Виктор и взрослый. И семья у него. А он мне все как маленький. Прижмется, бывало, вечером: «Тетя Оля, а вы меня никому не отдадите?» Он меня сначала тетей Олей звал. А уж потом — мамой…
Д а ш а. Да… да…
О л я. Ну что ты разнюнилась? Дашенька? Чего это мы сегодня с тобой все сидим и плачем?
Д а ш а. Перед смертью, наверно… Вот тебе на!
О л я. А… это никогда не уйдет… Так уж получилось… Кто же виноват. Хорошо еще, что я у Витеньки была… Он мне, может, роднее Мишки.
Д а ш а. Это уж не говори. Для тебя на Мишке свет клином сошелся.
О л я. Это теперь. Когда Виктор вырос. Раньше-то, когда вас забрали… Я и Мишку завела, чтобы на старости лет одной не оставаться. Кто же тогда знал… Думаю, вы вернетесь, а мы с Арсением Васильевичем уж совсем старыми будем. Детей будет поздно заводить… Так что Мишка должен тридцать седьмой год благодарить, что на свет появился…
Д а ш а. Все в жизни непросто. Одну траву сжигают, другая еще богаче вырастает.
О л я (напряглась). Не звонят? (Бросилась к двери.)
Даша тоже встала.
Никого нет. (Вернулась на кухню.) Ушел все-таки…
Д а ш а. Да не нервничай ты так за Мишу…
О л я (помолчала). у него всегда все непонятно. Может завтра вернуться. А может на месяц пропасть.
Д а ш а. Не волнуйся. Куда он денется?..
О л я. Опять, наверно, к своей Алке поехал. У нее, наверно, там вертеп какой-то…
Д а ш а. Жениться не собирается?
О л я. Так я ему и позволила. На три года старше его… Сын в школе.
Д а ш а. А чем плохо — сын? Может, своих не будет…
О л я. Почему это своих не будет?
Д а ш а. Все может быть…
О л я. У него уже есть, кажется. Как-то ночью проговорился. А от кого, сказать не хочет.
Д а ш а. Дала б ты ему волю. Ведь такая любовь — это тоже в тягость.
О л я. Он этого, во всяком случае, не говорит.
Д а ш а. Не говорит, так думает. Je le sais bien[14].
О л я. Ты-то откуда знаешь?
Даша молчит.
А как же я…
Д а ш а. Я вон всю жизнь, можно сказать, одна живу. И ничего.
О л я. И кошка живет, и собака живет.
Д а ш а. Ну, спасибо.
О л я. Да я же просто так сказала.
Д а ш а. Спасибо, что с кошкой, с собакой сравнила.
О л я. Вечно ты из любой глупости сцену устраиваешь!
Д а ш а. Думаешь, я не знаю, почему ты Виктора так любишь?
О л я (чуть смутилась). Привыкла и люблю.
Д а ш а. Ладно, не будем. Только я всегда это знала!
О л я. Что ты знала?
Д а ш а. Просто смешно вспоминать… на старости лет. Но я Виктору когда-нибудь все равно скажу.
О л я. Только посмей!
Д а ш а. А ты что, меня не знаешь?
О л я. Знаю… Очень даже хорошо знаю!
Д а ш а. А если знаешь, тогда должна понять, что я всегда… Запомни, всегда своего добьюсь! И звонка Виктора сегодня дождусь. И все ему скажу! Mais oui, mais oui, mais oui…[15]
О л я (после паузы). Чего тебе не хватает! У тебя прекрасная комната! Со всеми удобствами! Тихие соседи! Свой угол! Да я бы сама готова была с тобой поменяться!
Д а ш а. Только что-то не меняешься?
О л я. Чтобы на старости лет покоя хоть немного! Чтобы никто от меня ничего не хотел!
Д а ш а. Это не от тебя, а ты от всех все требуешь!
О л я. Я требую?
Д а ш а. Ты! Ты! Чтобы все под твою дудку плясали. Виктор сразу, как женился, из дома сбежал…
О л я. Я сама была против…
Д а ш а. Сыну своему жизнь переела. До тридцати пяти лет из-за тебя не женится!
О л я. Я ему мешаю?
Д а ш а. Он порядочный человек. Знает, что ты же ни с кем не уживешься.
О л я. Да я с четырнадцатью соседями уживалась.
Д а ш а. То с чужими, а дома ты всех родных по своему ранжиру расставляешь…
О л я (беспомощно). А Арсений Васильевич?..
Д а ш а. А что Арсений Васильевич? Он глубокий старик был. Знал, что без тебя ни шагу не сможет сделать…
О л я (подняла голос). Ну, хватит! Я тебе сына спасла!
Д а ш а. Знаю. Сто лет это слышу. Только ты не моего сына спасла, а своего…