Л а р с. Только то, что сказал.
Г л е б. Нет, ты употребил еще какое-то слово!
Л а р с (смеется). Я только добавил, что у чертей тоже своя классификация. (Смотрит на Черкашина.)
Г л е б (быстро). Точно! Значит, я тоже перешел в другую классификацию?
Я к у н и н а (быстро). А кто еще?
Л а р с. Как кто? «Он»… Дед!
Ч е р к а ш и н (хохочет). А при чем тут классификация чертей?
Ларс поднимается с кресла, берет и небрежно читает заявление отца.
Л а р с (задумчиво). «Онтологическое противоречие»! Какая глупость! Отец, неужели ты это решился написать? Онтос, в общем, условно — это земля, вселенная, суть явления… Основа мироздания! (Серьезно.) И у тебя с ней онтологические противоречия? Прошу тебя — не трогай ее! И она будет жить в сиянии вечности!
Г л е б. Я уже не могу повернуть назад! (Тихо.) Это понял даже мой врач.
Ларс, неожиданно для всех, спокойно рвет заявление отца.
Я к у н и н а. Ларс?! Что ты… позволяешь себе?
Л а р с. Я позволяю себе только одно — напомнить своей матери, что Якунины не уходят в отставку! Как не уходили Толстые, Репины, Курчатовы, Королевы… Они умирают в своем деле! В отставку их не может отправить даже сам Бог! Даже если он на мгновение смутил их разум… Потому что даже разорванный… смятенный мозг Якуниных — дороже дремотно-тусклого мозга господ Тоболкиных!
Ч е р к а ш и н. О ком это он?
Все молчат. Ольга Артемьевна замерла.
Парень, а ты хотя бы кандидат?
Г л е б (про себя). «По классификации чертей»? Ларс, а как же ты ее видишь? В хаосе? Или хоть в какой-то систематике?
Я к у н и н а (решительно Черкашину). Надеюсь, вы поняли, что ваши проблемы уже в работе?
Ч е р к а ш и н (вытер пот со лба, смеется). Только… как же это все… я буду докладывать?
Л а р с. Гедройц с Рыжовой к посещению составят обстоятельнейшую бумагу! Мы с ребятами ее просчитаем… А на что не хватит времени, прокрутим с Дашкой у себя дома… Поверьте, мать не даст нам снизить темпа. Мы же ее все боимся! Вы что, сами не видите?! (Вдруг осекся.) …Только вот отец…
Я к у н и н а. Ларс!
Л а р с (запальчиво). Или, может, ты? Его! Заменишь?! Или Гедройц? Или даже Рыжова? (Отвернулся.) Это же… отец! (Не может говорить.) Двенадцать лет назад он уже рванул один раз… На предельной скорости! И чего это ему стоило? И что это стоило нашей семье?! А теперь — когда он на пороге второго взрыва… (Неожиданно кричит.) Где швейцарские лекарства? Где эта баба со шприцем? Отец! Надо! Мы с Дашкой будем рядом… Мать! Надень мантию! Если нет деда, то хоть чем-то надо напомнить его!
Ольга Артемьевна бесстрастно надевает мантию.
И цепь! и медаль! (Откуда-то из шкафа достает ордена, звезду Героя Социалистического Труда, быстро прикалывает на грудь Глеба. На себя напяливает шапку от мантии.)
Ч е р к а ш и н (смеется). А порода в тебе есть… Волчонок!
Л а р с. Фотографа! Пусть снимают для «Огонька» славную фамилию русских ученых Якуниных. В полном сборе! (Быстро ставит пластинку Шаляпина: «О, если б навеки так было…»)
Долгая пауза.
Г л е б (тихо, про себя). Мы, живые, можем выйти только к пониманию поверхностного, полуспящего… С редкими провалами сознания! Оболочного, а не действительного мира! Мы, пока живы, подвержены самому страшному — симметрии мышления. Но если сделать шаг-другой в саму бесконечность… (Чуть сникает.)
Я к у н и н а (зовет). Ира! Янко! Укол! Ему плохо!
Л а р с. Отец! Отец, я же просил…
Г л е б (затихая). Провал в симметрии с одной стороны — суть смерть. Ибо мы воспитаны на ней… У нас нет противоядия для асимметричного мира… Асимметричности сознания… Но надо шагать дальше. Там — подлинность и бессмертие! Не фигуральные… А явственные!
Я к у н и н а (быстро). Что? Что ты говоришь?
Г л е б. Отец… Дед! Он это, кажется, понял!
Тишина. Словно во сне, мы видим, как вбегает Я н к о с шприцем, хочет сделать укол, рука безвольно отваливается.
Я н к о. Поздно! Конец! (Закрыла глаза Глебу.) Долгая пауза.
Л а р с (не сразу. С трудом.) Мать! Пиши… Такого-то числа… «вступаю в руководство институтом в качестве и. о. директора ввиду кончины Якунина Глеба Дмитриевича». Число. Подпись.
Ч е р к а ш и н. А как же… с утверждением? Это же не шутки! Наверно, нужны хотя бы представители академии?
Ларс идет молча к дальней двери, открывает ее, скрывается за нею и через некоторое время ввозит в коляске д р е в н е г о с т а р и к а «с белыми зрачками черноглазого гения».
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (его подвозят к столу, он берет ручку). «Утверждаю. Якунин Д. М.». Число, подпись. (Смотрит на мертвого сына. Ни слезинки. Тихо.) Ничего, сынок. Ничего! Это еще не самое страшное…
Ларс быстро увозит старика в его дальние комнаты. За ними закрываются старинные тяжелые двери.
Б а б а Ш у р а (на пороге, сдержав слезы). Отошел! Отмучился…
В общей тишине гремит голос Ф. И. Шаляпина: «О, если б навеки так было!..»
З а н а в е с
На сцене почти ничего не изменилось. Только мантия с цепью и медалью уже висит в одном из застекленных шкафов, среди таких же старинных академических одеяний — черных, белых, бирюзовых, алых… О л ь г а А р т е м ь е в н а и Я н к о пьют кофе. Разговор близится к концу…
Я к у н и н а. Деньги… И благодарность…
Я н к о. За что? Глеб Дмитриевич умер…
Я к у н и н а. Вы… скрасили ему последние месяцы. И вы, и мы знали, что он безнадежен. А тут, рядом… красивая женщина. Хоть малый интерес к человеческой плоти… Среди обычных его интеллектуальных игр!
Я н к о. Игр?
Я к у н и н а (зло). Конечно — игр! (Тише.) Для дела существует институт. Серьезная, тяжкая, планомерная работа. Три тысячи сотрудников… Работа подчас на износ… Командировки, полигоны, вычислительные центры. Филиалы… Чуть ли не на полстраны. И вечное проклятие — сроки, сроки, сроки…
Я н к о (неожиданно). Но, Оленька! С ним происходили странные явления.
Я к у н и н а. Ну?
Я н к о. Странное происходило с его кровью. При том количестве рентген, которые он получил еще тогда… смерть должна бы наступить гораздо раньше.
Я к у н и н а. Ну и что! Конкретно!
Я н к о. Это поразительно… Нет, даже неправдоподобно! Клетки крови то распадались в какой-то бешеной прогрессии. То наступал период резкого и такого же стремительного их восстановления.
Я к у н и н а (быстро). Когда он работал с установкой?
Я н к о. Да! Именно эта зависимость!
Я к у н и н а. А… с Ларсом?
Я н к о (тихо). Картина та же…
Я к у н и н а. Но у Ларса… не было же такого облучения, как у отца?!
Я н к о. При чем тут облучение! Тут другое… (Горячо.) Последи за сыном! Внешне — это сильнейшее переутомление… Хорошо бы витаминный курс. Ну, хотя бы месяца на полтора полного отключения. Куда-нибудь на Сахалин, на Валаам…
Я к у н и н а (не сразу). Конечно. Я позабочусь…
Я н к о. Ты по-прежнему хочешь… чтобы я навсегда покинула ваш дом?
Я к у н и н а. Вы… догадливы!
Я н к о. Когда-то мы называли друг друга по имени.
Я к у н и н а (не услышав). И второе — забудьте все, что вы здесь видели и слышали. (Неожиданно.) Зная твою природную порядочность, я и позвала тебя к Глебу. Хотя это было, в общем-то, безнадежно… Бессмысленно! Но еще бессмысленнее было держать около него целый консилиум академиков, которые бы разнесли по всей Москве обо всем, что здесь есть… И чего, кстати, нет!
Я н к о. Есть! Было… (Пауза.) Может, я пригожусь Дмитрию Михайловичу?
Я к у н и н а (резко). Абсолютное здоровье! Он же тогда… двенадцать лет назад… отказался сделать то, что заставили сделать Глеба… (Недобро смеется.) И все… Двенадцать лет! Не выходит из своей комнаты! Куда допускаются только баба Шура и Ларс. И то — иногда!
Я н к о. Но он же по-прежнему работает? Над чем?
Я к у н и н а. Не знаю. (Развела руками.) Не пускают! (Задумчиво.) Ларс говорит, что все стены его побеленной комнаты исписаны формулами. У него такая длинная палка с углем на конце… Так что он, даже не вставая, может писать на противоположной стене…
Я н к о. Но это ведь… наверно… бесценно?!
Я к у н и н а (не сразу). Ценным бывает только то, что требуется сегодня!
Я н к о. Но я кое-что поняла… на примере Глеба Дмитриевича. Это даже не фундаментальные исследования! Это…
Я к у н и н а (резко). Ты всегда была немножко… курицей. (Взяла себя в руки.) Про фундаментальные исследования вспоминают, когда они вот так (полоснула себя ладонью по горлу) нужны обороне. А в обыденности это считается фантастикой, пресыщенностью ума…
Я н к о (отвернувшись). Ты еще скажешь… дьявольщина?
Я к у н и н а. Хотя бы…
Я н к о. Но все же… (Настойчиво.) Ты хотя бы догадываешься, куда они идут? Глеб и…
Я к у н и н а. Возможность сдвинуть время! Или остановить его! Идея, которая так обуревала Глеба. И которой любит баловаться Ларс. Это, что ли? А кому это нужно? Тебе? Мне? Миллионам нормальных, живых, ни о чем не подозревающих людей?!
Я н к о. Но, может… когда-нибудь?
Я к у н и н а (решительно). «Когда-нибудь» — я согласна! Когда меня не будет на свете. Всё — без меня! И без них! Без Ларса! Даже без его детей! Ты же сама сказала — надо спасать сына… (не сразу). Я — простая баба… Я хочу внуков! И лучше — непохожих на моего сына. Не сдвинутых по фазе!..
Я н к о. Оленька! (Вздохнула, помолчала.) Скажи, зачем же ты тогда выходила за Глеба Дмитриевича? Ты же так… хотела этого! Почти преследовала его.