Я н к о (тихо). А он… результат? Новая жизнь Глеба Дмитриевича?
Я к у н и н а (в сердцах). Да кто же это может сейчас сказать?! Кто?!
Л а р с. Но процессы. Ускоряются?! Иван Иванович! Гедройц?!
Г о л о с Г е д р о й ц а. Спокойно, Арсений… Теперь чуть снимем давление… (Почти про себя.) А так все правильно…. Ольга Артемьевна! Александра Михайловна… Женщины! Уйдите!! Ну, вы, Янко! Уходите!
Я н к о (кричит). Я должна быть рядом со стариком. У него же сейчас будет инсульт!
В руках у Янко появляется шприц.
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (с прежней мужской силой). Вон! Целительница! Из «Палаты № 6»!
Я н к о (резко повернувшись к нему). Да… Наверно. Спасибо — за все! (Уходит.)
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (снова приник к селектору). Отвечайте! Есть признаки вероятности аннигиляционного взрыва?
Л а р с. Да… Кажется! И боюсь, что без него…
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Гедройц! Но вы же знаете и другие возможности!
Г е д р о й ц. Если успею!
Я к у н и н а. Успей… Успейте! Иван! Иванович…
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Попробуйте только сорваться во взрыв! Я вам уши отдеру…
Л а р с (лихорадочно). Некому будет.
Б а б а Ш у р а (спокойно). Некому будет драть! И некого будет наказывать…
Л а р с (в отчаянии). Но взрыв-то здесь не может быть рассчитан!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (издевательски). Дите неразумное! Тупица! По моей теории рассчитывают все взрывы… Во всем мире!
Л а р с. Но я же не проходил! Не знаю!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. А надо было слушать, что дед-то бормотал! Собственный дед! Не чужой!
Я к у н и н а (молчит). Иван Иванович!..
Г е д р о й ц. Я занят… Сейчас! (Усмехается, но почти серьезно.) Столько лет быть при науке — и не оставить в ней следа? Это был бы — нонсенс! (Радостно.) Ага! Это уже другое дело… (Строго.) Мне нужно время!
Я к у н и н а (тихо, про себя). А мне нужен… сын!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (глухо). Мне — тоже…
Полная тишина. Только глухое, хриплое, небезболезненное дыхание старика.
Б а б а Ш у р а (пытаясь хоть чем-то помочь брату). Когда Глебушка учился ходить, он держал себя за уши… (Смеется.) Помнишь, Митенька?
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (еле слышно). И все равно — падал…
Б а б а Ш у р а. И так забавно! Да, Митенька?
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Как… Как… богдыханчи-ик!
В гостиную распахивается дверь, и вбегают возбужденные Р ы ж о в а и Ч е р к а ш и н.
Ч е р к а ш и н (не может говорить связно — от радости). Я! Мы… Я все — знаю!!! Это — потрясающе… Алевтина Романовна объяснила суть эксперимента!
Я к у н и н а (взбешенная). При чем тут Алевтина Романовна?!
Ч е р к а ш и н. Только не набрасывайтесь на бедную женщину! Ольга Артемьевна! Будьте уж великодушны!
Р ы ж о в а (быстро). За мной приехали… Ну, понимаете? Посадили в машину! И в очень… Очень! Высоком кабинете! Я рассказала… Ну, примерно… (Сжалась от взгляда Дмитрия Михайловича.) К чему мы идем…
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (глухо). Она — идет! Просто летит! Эх, вы! Милочка… Аквариумистка!
Р ы ж о в а (плачет). Простите! Я же только чтобы помочь! А потом — этот вечный наш страх!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (пытается язвительно, но получается печально). А вы всё надеетесь, что «страх спасет мир»?!
Ч е р к а ш и н. Министр сначала просто отказывался верить!
Р ы ж о в а (ожила). Но ведь фирма! Якунинская!
Ч е р к а ш и н (не может остановиться). А потом! Он понял! Ведь даже при атомной войне… Мы можем восстановить кадровую армию! В самый короткий срок! Народ станет бессмертным!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (тихо). Народ? Да… Хорошо бы — возродить народ!
Ч е р к а ш и н. Полное восстановление живой силы при атомном ударе! Априори — мы выигрываем!
Р ы ж о в а. А какая возможность продвинуться в мирных переговорах!
Ч е р к а ш и н. Приказ подписан! Ох! Как легко! Как с плеч долой!
Б а б а Ш у р а (спокойно). Вон… отсюда!
Ч е р к а ш и н. Что? А вы — кто? Дмитрий Михайлович! Это она… мне?
Я к у н и н а. Вам!
Р ы ж о в а (не сразу). Нам — обоим… (Якуниной.) Если вы даже победите, то только потом поймете — какой ценой! (Черкашину.) Идемте, генерал!
Уходят.
Г е д р о й ц. Вы нас слышите? Порядок, порядок. Уже немного…
Л а р с (смеется). Какие у вас удивительные руки, Гедройц! А я вас всегда называл биндюжником!
Б а б а Ш у р а. Не молчи, не надо, Митенька… молчать!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (не может говорить, потом еле слышно). Когда Аристофан… уж безумный… Как я! Умирал от холода на морском берегу, всеми покинутый, он кричал, бедный: «Птицы! Слетайтесь мне на грудь! Птицы! Согрейте меня…» (Неожиданно уронил тяжелую свою голову на сжатые кулаки и с неожиданной, может, последней силой застонал.) О-о… Как хорошо было ему! Море… Простор! Птицы…
Л а р с (громко, торжественно). Ну…
Г е д р о й ц (тихо). Можно? Дмитрий Михайлович…
Баба Шура подходит к старику, но он молчит — не в силах ответить… Тогда встает Якунина…
Я к у н и н а. Ну что медлите? Вперед!
Г е д р о й ц. Я жду распоряжения… Дмитрия Михайловича!
Я к у н и н а (обняла Дмитрия Михайловича с другой стороны). Два слова… Хотя бы — два!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (из последних сил чуть вымолвил). Давай, внучек… (И даже улыбнулся.) Поехали!
Через мгновение в гостиной началось странное свечение. И вдруг! Словно гигантский черный смерч проносится по дому… Звенит стекло, рвется где-то ткань, хлопают двери… Но сам дом стоит крепко, неколебимо. Счастливый, мощный, молодой смех старика Якунина! И снова — так же внезапно — тишина! Обморочная, наважденная. Из глубины — в туман, который поглотил стены дома, оставив только гостиную с ее огромным столом, проступает среднерусский старинный усадебный пейзаж.
(Тихо.) Зачем же плакать, сестра? Когда все… возвращается?
Б а б а Ш у р а. Я не плачу. Я просто ничего не вижу… От утреннего тумана…
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Просто еще не рассвело как следует!
Я к у н и н а. Нет! Солнце уже встает…
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Милая Оленька! Поставь-ка мою любимую! Шаляпина! (Улыбаясь.) День надо начинать с чего-то нетленного. С горных вершин…
Б а б а Ш у р а (тихо, шепотом). Оленька… А он здесь?.. Глеб?
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Глеб? Ты здесь?
Я к у н и н а. Да… Он стоит у стеклянной двери.
Б а б а Ш у р а. Слава Богу! Наш Глеб!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. А почему он молчит?
Б а б а Ш у р а. Но там есть еще кто-то…
Я к у н и н а. Да! Они идут сюда. Вон — очень красивая полная женщина…
Б а б а Ш у р а. Евгения Корниловна! Женечка! Твоя свекровь… Митя, неужели ты не узнаёшь?!
Я к у н и н а. Аза руки она держит мальчика и девочку.
Б а б а Ш у р а. Неужели забыл — Алик и Муся…
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (повторяет). Алик и Муся! Муся и Алик! А кто это кашляет?
Б а б а Ш у р а. Говори, Ольга, — я по-прежнему ничего почти не вижу…
Я к у н и н а. Это же ваш отец! Он с трубкой. И в форме лесничего…
Б а б а Ш у р а. А мама! Где мама?..
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Не плачь, Санечка! Они идут сюда… Я слышу!..
Я к у н и н а. А за ними еще кто-то… в тумане, в саду… и не разглядишь отчетливо!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч (осторожно). А Глеб?! Он все так же стоит у балконной двери! И смотрит на нас?
Я к у н и н а. Да!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Смотрит на тебя!
Я к у н и н а. Да! Но он не осуждает нас…
Б а б а Ш у р а. А люди всё идет и идут… Я слышу! А это голос бабушки! И тети Лизы! А этот? Очень знакомый… Да, да… Иннокентия!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Твоего жениха!
Б а б а Ш у р а (тихо). Он погиб в брусиловском прорыве… Неужели и он… вернулся?
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. А Глеб все смотрит и смотрит на нас? Оля! Почему ты плачешь?
Я к у н и н а. Потому что у него счастливое лицо! Он — словно сама Любовь!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. Значит, мы прощены?.. За все?!
Б а б а Ш у р а. Значит, все получилось? Я так поняла? И жизнь! И смысл! И любовь!
Д м и т р и й М и х а й л о в и ч. И за муки даже… За грехи? За все? Прощены?!
Я к у н и н а (как эхо). Да… Кажется… мы прощены… И не только мы!..
А из утреннего, лазоревого, юного тумана к столу идут люди. И вот они уже смешались все за одним якунинским столом! Евгения Корниловна — рядом с мужем — кормит завтраком смеющихся, еще не совсем выспавшихся Алика и Мусю… Отец-лесничий раскуривает свою трубку и гулко, уютно кашляет от первой утренней затяжки… Глеб опускается в кресло рядом с Ольгой Якуниной и осторожно гладит и целует ее руку. А рядом примостился юный Ларс… Гедройц вносит огромный сияющий старинный самовар… А над всем этим вечным счастьем царит божественный и повелительный голос Ф. И. Шаляпина: «О, если б навеки так было!» А люди всё идут и идут — из глубины сцены… Из глубины времени. Голос Шаляпина становится все мощнее, все проникновеннее: «О, если б навеки так было!..»
М е д л е н н о о п у с к а е т с я з а н а в е с