В ней, на глиняных стенках — столетий отвар
Уцелела она при злодеях-татарах —
Да ведь немцы-то будут похуже татар!
И под вой канонады — голодной волчицы —
Закипает похлебка в худом котелке.
Так, пустое: морковка, щепотка мучицы,
Соль да перышко лука в крутом кипятке.
Жизнь бурлит и в бою — до последней кровинки,
Не рожден еще в мире палач Бытия…
В дом вернулся отец — кровь на лбу, как росинки,
Он изранен, глаза его — талые льдинки, —
К колыбели с порога он, слез не тая.
Умирая, глаза закрывая навеки,
Видит он огонек своего очага…
И кровавого, страшного времени реки
Боль его и надежду уносят в века.
Зверь опасный народу и городу вырыл
Яму смрадную, яму могильную, — но
Лишь домашний очаг — место смерти и пира.
А историю этого странного мира —
В Судный день нам увидеть ее суждено.
ЗавтраПер. Х. Райхман
Рек Адаму Господь: «Вот богатства мои!
Не покинь бедняком мою сень:
Выбирай!» И Адам, вняв совету змеи,
Выбрал в дар себе «завтрашний день».
Указал он дрожащей рукой на ларец —
На сокровище в красном футляре,
И сказал со слезой: «Дай мне „завтра“, Творец:
Вся надежда моя — в этом даре!»
Внял Адаму Господь. Взял он дар — и ушел.
В небе ангелы знали о нем:
Его поле — пустырь, и шатер его гол,
Но владеет он завтрашним днем.
Обрабатывал землю он в поте лица
И терпел изнурительный зной —
И в томительном этом труде без конца
Жил он мыслью: «Ведь „завтра“ со мной!»
…И прошли поколенья… Блуждали, как тень,
Сквозь потемки людские потомки.
Укреплял их в пути этот завтрашний день,
Что был спрятан на дне их котомки.
И осталось в анналах бесчисленных лет
Много саг про бесчестную ловлю —
Как украли тот клад, излучающий свет,
Разменяли на мелочь фальшивых монет
И пустили на рынок — в торговлю.
Но всегда и везде, в смене дней и ночей,
Та же песня бессмертного автора
Заглушала стон мук, звон цепей, свист бичей:
Это — вечная песня про завтра.
И по нынешний день — и на наших глазах,
В грозном мраке, сквозь бурю и вой,
Мать младенцу поет, улыбаясь в слезах:
«Светлый завтрашний день — будет твой!
Хоть народ твой сегодня унижен и сир,
„Завтра“ даст тебе вольную новь.
То наследье веков принесет тебе мир,
Хоть футляр его красен как кровь.
Для тебя[4] пролегают, дитя мое, путь
К этой ярко-сверкающей цели.
Спи, мой сын!» Но ребенок не может уснуть,
Тихо плачет в своей колыбели.
И, услышав тот плач, прародитель Адам
Шевелится в могиле устало.
От обиды бедняге не спится и там:
Его «завтра» еще не настало!
Сам же завтрашний день, что дремотой об‘ят,
Тоже слышит тот плач с возмущеньем,
И когда его щупает вдруг дипломат —
Содрогается он с отвращением.
Слухи, тайны вокруг — словно шепчет злой бес —
И он чует с безмолвным проклятьем,
Что пороки людей, капитал, интерес
Собираются снова играть им.
И свой краткий закон он вещает во мгле,
Проникая в глубины сердец:
«Либо всем дам я свет на свободной земле,
Либо… песне о завтра — конец!»
Архимедова точкаПер. А. Пэнн
Архимед как-то в ванне плескался, и в ней
Засиделся милейший старик и размяк,
Размышляя средь прочих абстрактных идей
Над штуковиной, имя которой —
рычаг.
Волновались соседи, зверея, и стать
Торопились в затылок:
— Порядки какие!
Когда он, Архимед, хочет ванну принять,
Этот мир вверх тормашками переверну,
Лишь единственный раз, в этой самой воде
Вес удельный у тел обнаружив,
Вышел раньше, и думалось нам — быть беде,
Когда крикнул он «эврика!», мимо нас пролетев,
Распорядок наш тоже нарушив.
Так шипели соседи, кто громче, кто тише,
А старик в это время из ванной вышел.
Выйдя, бросил: «Рычаг… Инструмент — ну и ну!
Исполины в нем дремлют,
Он мощный и спорый…
Этот мир вверх тормашками переверну,
Только дайте мне точку опоры!»
Услыхав этот клич, все домашние — в смех:
— Ишь ты, прыткий какой…
А ведь старенький… Странно…
Ну, конечно, такое не выдумать грех,
Целый день полоскаясь в ванне!..
…И с тех пор отшумели года и теории,
Но тот радостный клич старика
Все жужжит и жужжит в оба уха истории
И как дятел, долбит неустанно века.
И герой не один зарывался:
— Все ясно!
Мне взметнуть этот мир иль в могилу сойти! —
Находил рычаги, но трудился напрасно,
Так как точку опоры не мог он найти.
Ночью в Мюнхене
В грязной пивной с рукомойником.
Собралась стая разбойников
И сидела, пивцо попивая спокойненько.
А к утру куцеусый разбойник встал
И сказал хромоногому другу: — К действию!
Наш рычаг установлен,
Гляди — красота.
Ну а точка опоры в нем — точка еврейская!
И пошло, завертелось — и в глаз, и в бровь…
Зубоскалы под флагами перли, рыча…
И еврейская кровь была первая кровь,
Оросившая этот рычаг…
А земля демократов терпеньем сильна:
— Не волнуйтесь, державы и страны,
Это частный рычаг, и лишь точка одна
Истекает кровью из раны.
И, наглея, смелел куцеусый бандит,
И кудахтала громче хромоногая квочка.
И не поняли те, кто давал им кредит,
Что еврейская точка, несясь впереди,
Это есть Архимедова точка.
Размахнувшись,
Рубила рука рычага —
И чернели пейзажи от орд врага…
Чехи, помните, были вначале,
А за ними Варшава — смятенье и смерть…
И заплакали дети, и матери замолчали.
Демократы без толка метались, дрожали,
И рыдал в темноте седой Архимед…
Вдруг —
Никто не успел осмыслить явления —
Началось
Светопреставление…
Начинается это всегда с замешательства,
С мелочей и с политики невмешательства;
С безграмотности очень парламентарной
В законах физики элементарной
С блюдолизов, ханжей в идейных зевак.
И с незнания, что же такое рычаг;
Начинается это с людишек, которым
Расплатиться придется за кровь и за горе;
Начинается это…
Но, если угодно,
Это все не закончилось даже сегодня!..
ПерспективыПер. Х. Райхман
«Возрастает уверенность, что нынешние усилия упрочения мира смогут предотвратить новый мировой взрыв».
Заключаются пакты. И все тверже и тверже
Раздаются повсюду, куда ни смотри,
Голоса дипломатов: «есть шанс, что задержим
Мировую войну номер три!»
Это есть безусловно отраднейший факт,
Что хотят задержать этот гибельный акт.
И приятно, что можно войну избежать —
Но, по логике, если так многи
Заявленья о шансах ее задержать —
То она уже, значит, в дороге.
Коль земля не изменит свой вид, то она
Обладает немалыми шансами
Демонстрировать фильм «мировая война»
Без антрактов
между сеансами.
Так, в течение лет, сам себя укокошит
В этой серии войн человеческий род.
И лишь где-нибудь там, в дебрях леса, быть-может,
Уцелеет один готтентот.
Но и он (хоть один, вместо тысяч и сотен)
Будет тешиться копьями, как в старину;
И повздорит с собой — и рассердится «готтен»,
И объявит он «тоту» мировую войну.
Это будет последняя битва на свете.
Взвоет лес. Но не будет уже никого,
Чтоб спасти в роковые мгновения эти
Человека последнего — от себя самого.
Взвесив шансы на мир, отмечаем с печалью,
Что единственный вывод покамест лишь тот:
Если мир будет жить готтентотской моралью,
От него уцелеет только тот готтентот.
О сенегальском солдатеПер. А. Пэнн
который был мобилизован во время мировой войны, и после победы брошен в круговорот англо-французских интересов в Леванте.
В Сенегалии дальней,
Среди рос и грез,
Сенегалец-парнишка,
Рос и рос.
Прыгал с пальм,
Кувыркался в волне сенегальной. —
Ох, прохладна ж вода в Сенегалии дальней!