Потом появился чиновник хозяйский
И веревкой скрутил его сенегальской.
Затем он, рабом на плантациях, массово
Паковал и грузил плоды ананасовы,
А когда обессилел — удрал:
— Знай нас они!
Потом он бичем был избит и разжалован, —
И длинны же до жути бичи сенегаловы.
А затем, когда в бойне захлебнулись народы,
Он был призван спасать
Мир любви и свободы…
Греб в дыму в огне он, бесстрашно суров.
Его черные губы цедили кровь.
В субтропическом шлеме,
Сквозь смерти сугробы,
Он шагал, защищая свободу Европы.
И ему объясняли что надо сметь,
Что во имя культуры он примет смерть.
И, когда прекратилась взрывов халтура,
Он понял:
Она спасена — культура.
…И была эта ночь — шубрии[6] и склоки,
Ночь концессий, ночь нефти,
Ночь денежных блоков…
Да, одна из ночей Ближневостока…
…На больничную койку он грузно слег,
И, пытаясь понять, что случилось — не мог…
В окровавленном черепе, пестрой баталией,
Звуки выстрелов, толпы, огни Сенегалии…
Сенегалия! Франция! Бритсенегалы![7]
Сенегалия крупных и средних, и малых…
Сенегалия в прошлом, Сенегалия в будущем,
Сенегалия общей победы над чудищем!..
«Папа, — бредит он, — радуйся, прыгай по-заячьи!
Вся земля — Сенегалия!
Мир — сенегаличий!
Все империи — слушай! — порядком нормальным
Выражаются только языком сенегальным!..
Мир боролся с врагом, уничтожив каналию,
Для тебя, Сенегалия!
Для тебя, Сенегалия!..»
Так он бредил и смолк, потонув в хлороформе,
И вопрос о Леванте
Вырос на Форуме.
И судили об этом вопросе умелые
Сенегальские представители —
Белые!..
Сенсации с Потсдамской конференции[8]Пер. Х. Райхман
Секрет.
Секрет.
Секрет.
Затаил, дыханье весь свет.
Собрались тут владыки мира.
Тут решится его судьба.
Миллионы ждут слов из эфира,
Что спасут их — иль вгонят в гроба.
Вдруг — газета. И вмиг стар и млад
На киосках буквально повисли:
Что ни весть,
Что ни новость, то клад,
Клад сокровищ
Духа и мысли.
Сенсация первая!
Великая весть:
«Великие» встретились —
И начали есть.
Хор вестей вперегонку:
Подают — печенку!
Дипломат намекнул, что, по слухам,
Та печенка зажарена с луком.
Ах, его репутация погублена.
Оказалось: печенка нарублена.
Вина: порто с шартрезом.
Мясо: дичь с майонезом.
Приложение: пикули.
Хлеб — одни пумперникели.
Сногсшибательный «scoop»[9]:
Замечательный суп!
«Таймс» и радио вкупе
Сообщают о супе.
Пресса ждет дополнения.
Мир дрожит от волнения.
Завтра утром, поверьте,
Будем знать о дессерте.
Словом, тьма витаминов!
Микрофоны шумят.
А вся масса кретинов
Все читает подряд.
Из записок собакиПер. Х. Райхман
(одной из собак, обученных и служивших во время войны — и привезенных в 1946-ом году в Палестину для розысков оружия).
Офицер Том Фут
Разбудил чуть свет
Нас, ищеек, и их —
Репортеров газет.
Он сказал нам: «Минута настала!
Мы выходим на розыск металла!»
Никогда с такой свитой
Не пускалась в поход я.
На ошейники наши
Нацепили поводья.
И помчалися с прытью экспресса
Мы
и все представители прессы.
Мы явились в «Сдот-Ям»[10].
Опустивши свой нос,
Я ползу по земле, учиняя допрос.
А за мною следит,
Как всегда, сарджент Смит.
Час прошел. Я в поту.
Два прошло. И без слова.
Сарджент Смит за ремень
Меня дергает снова.
Есть ли, мол, результат?
— Нет. Пока — никакого.
Утро в день перешло. Вот и вечер настал.
Очи Смита пронзают меня как кинжал.
Я в отчаянья бегаю,
То одна, то с коллегою,
И тоска мое сердце щемит и томит.
О, что сталось со мной, объясни, сарджент Смит?
И сказал сарджент Смит:
«Постыдись неудачи!
Ты забыла сноровку — или долг свой собачий!»
Что ни слово — то нож!
Меня бросило в дрожь.
Став на задние лапы,
Я крикнула: Ложь!
Сарджент Смит, ты забыл,
Как военной тропой
От Калэ и до Рейна
Шла я вместе с тобой?
Как ползла сквозь огонь, не щадя своей жизни,
И как верой и правдой служила отчизне?
Там я знала свой долг.
Я тогда ощущала
Только запах металла,
Металла,
Металла!
Но теперь, сарджент Смит — жуть и дрожь в моих лапах,
Потому, что другой здесь я чувствую запах.
Пахнет здесь не металлом, а гниющей империей
И британским народом, обманувшим доверие,
И трусливым правительством, вечно бьющим отбой
И глумящимся, Смит, надо мной и тобой.
Пахнет здесь дипломатами, игроками прожженными,
Что торгуют на рынках святыми знаменами
И священною кровью героев войны —
И смеются над долгом, что жертвам должны.
И я чую, полна и стыда и тревоги,
Смрадный запах конца этой жалкой дороги.
От всей мощи Империи не останется знака…
Знать, недаром так воет в ее стенах собака.
Так истошный мой вой
Лился ночью глухой.
Побелевший как мел,
Смит в глаза мне глядел.
Он схватил револьвер… Быстрый выстрел — и промах…
В ту минуту там не было
ни чужих, ни знакомых.
И никто не видал этой вспышки огня.
И никто не слыхал. Ни его. Ни меня.
Рассвело. Мы убрались с пустыми руками.
А сегодняшней ночью буду выть я в Рухаме[11].
Арабская странаПер. Х. Райхман
«Палестина — арабская страна, и чужим нет на нее никаких прав».
Ночь ясна. Рощи гор шелестят
Под двурогой ущербной луной.
И арабские звезды блестят
В вышине над арабской страной.
Серп луны еще тонок и куц,
Но рой звезд, не скупяся на труд,
Льет сиянье на город Иль-Кудс[12],
Где когда-то жил Малек Дауд[13].
Звезды будят мерцаньем своим
Иль-Халиль[14], погруженный во мрак,
Где схоронен отец Ибраг‘им[15],
Тот, чей сын был хаваджа Исхак[16].
А оттуда спешат они вглубь —
Красить золотом зеркало вод
Той реки Иль-Урдун[17], где Якуб[18]
Переправился с посохом вброд.
Ночь ясна. Все полно тишины.