– Потерял, ребята! – проговорил он наконец безнадёжным тоном. – Ни завтрака у нас не будет, ни обеда. Что же делать? Мы не можем идти дальше без денег. Будь мы в Амстердаме, я мог бы достать денег сколько нужно, но в Хаарлеме мне не у кого занять ни стейвера. Может, у кого-нибудь из вас есть здесь знакомый, который мог бы одолжить нам несколько гульденов?
Мальчики озадаченно переглянулись. Потом что-то вроде улыбки обежало весь круг, но, достигнув Карла, превратилось в хмурую гримасу.
– Ничего не получится, – резко проговорил он. – Я знаю тут нескольких человек – всё богатые люди, но отец жестоко высечет меня, если я займу у кого-нибудь хоть медяк. Он велел написать над воротами нашего летнего домика: «Честному человеку не нужно брать в долг».
– Хм! – откликнулся Питер, в эту минуту не особенно восхищаясь подобным изречением.
Мальчики сразу почувствовали волчий голод.
– Это моя ошибка, – покаянным тоном сказал Бену Якоб по-английски. – Я первый сказал: пускай все мальчики положат свой кошелёк в деньги ван Хольпа… то есть свои деньги в…
– Глупости, Якоб, ведь ты хотел сделать как лучше!
Бен выпалил это с таким жаром, что оба ван Хольпа и Карл разом подумали: очевидно, Бен знает, как немедленно спасти отряд.
– Что? Что? Скажи, ван Моунен, что он говорит! – закричали они.
– Он говорит: Якоб не виноват в том, что случилось. Он хотел сделать как лучше и поэтому предложил ван Хольпу взять наши деньги и положить их в свой кошелёк.
– И это всё? – разочарованно проговорил Людвиг. – Что же он так горячился? Ну и сколько денег мы потеряли?
– А ты забыл? – сказал Питер. – Все мы внесли ровно по десяти гульденов. В кошельке было шестьдесят гульденов. Такого дурака, как я, во всём мире не сыщешь! Малыш Схиммельпеннинк и тот лучше меня сумел бы исполнить обязанности капитана. Я готов отдубасить самого себя за то, что так подвёл вас!
– Ну и отдубась! – проворчал Карл. – Фу! – добавил он. – Все мы знаем, что произошла несчастная случайность, но толку от этого мало. Нам надо добыть денег, ван Хольп, хотя бы тебе пришлось продать свои замечательные часы.
– Продать подарок матери? Часы, которые она подарила мне в день рождения? Никогда! Я продам свою куртку, шапку, только не часы.
– Полно, полно, незачем так волноваться, – вмешался Якоб. – Давайте вернёмся домой, а через день-два опять тронемся в путь.
– Ты, может, и получишь ещё десять гульденов, – угрюмо проговорил Карл, – но мы, все прочие, ни за что. Уж если мы вернёмся домой, то дома и останемся, будь уверен!
Тут капитан, до сих пор не терявший самообладания, внезапно вышел из себя.
– Ты думаешь, я позволю вам страдать из-за моей небрежности? – воскликнул он. – Дома у меня в несгораемом ящике лежит втрое больше, чем шестьдесят гульденов!
– Ах, прости, пожалуйста! – не замедлил отозваться Карл ещё более угрюмым тоном. – В таком случае я вижу лишь один выход: давайте возвращаться домой голодными.
– А я вижу выход получше, – сказал капитан, уже взявший себя в руки.
– Какой? – закричали мальчики.
– А вот какой: стойко перенесём неприятность и повернём назад, не унывая, как настоящие мужчины, – проговорил Питер.
Товарищи посмотрели на его открытое лицо и ясные голубые глаза, и он показался им таким смелым и красивым, что они заразились его бодростью.
– Хо! Да здравствует капитан! – закричали они.
– А теперь, ребята, давайте-ка убедим себя в том, что нет на свете места лучше Брука и что мы постановили прибыть туда ровно через два часа! Согласны?
– Согласны! – крикнули все в один голос и пустились бежать к каналу.
– Коньки на ноги!.. Готовы? Позволь, я тебе помогу, Якоб. Ну! Раз, два, три… пошли!
И когда по этому сигналу мальчики покинули Хаарлем, лица у них были почти такие же весёлые, как полчаса назад, когда отряд входил в город во главе с капитаном Питером.
Глава XIVХанс
– Дондер эн бликсем! (Гром и молния!) – сердито вскричал Карл, прежде чем отряд успел отбежать ярдов на двадцать от городских ворот. – Смотрите, вон бежит на своих деревяшках оборванец в заплатанных штанах. Этот малый шляется всюду, чтоб ему провалиться! Нам повезёт, – язвительно добавил он, – если наш капитан не прикажет нам остановиться, чтобы пожать ему руку.
– Ваш капитан, конечно, ужасный человек, – шутливо проговорил Питер, – но это ложная тревога, Карл: я не вижу среди конькобежцев твоего пугала… А, вот он! Но что с ним такое, с этим парнем?
Бедный Ханс! Лицо у него было бледное, губы крепко сжаты. Он скользил по льду как во сне, как в страшном сне. Когда он поравнялся с мальчиками, Питер окликнул его:
– Добрый день, Ханс Бринкер!
Лицо у Ханса посветлело:
– Ах, мейнхеер, это вы? Вот хорошо, что мы встретились!
– Ну и нахал! – зашипел Карл Схуммель, обгоняя спутников, которые, кажется, были склонны задержаться вместе со своим капитаном.
– Рад вас видеть, Ханс, – приветливо откликнулся Питер. – Но вы, кажется, чем-то расстроены… Не могу ли я помочь вам?
– Я и вправду расстроен, – ответил Ханс, опустив глаза. Но вдруг он снова взглянул на Питера почти радостно и добавил: – На этот раз Ханс может помочь мейнхееру ван Хольпу.
– Как? – спросил Питер, не пытаясь, со свойственной голландцам прямотой, скрыть своё изумление.
– А вот так: Ханс возвращает вам это. – И Ханс протянул ему потерянный кошелёк.
– Ура! – заорали ребята и, вынув застывшие руки из карманов, радостно замахали ими.
А Питер только сказал:
– Благодарю вас, Ханс Бринкер, – но таким тоном, что Хансу показалось, будто сам король стал перед ним на колени.
Крики ликующих ребят долетели до закутанных ушей того молодого господина, что катил в сторону Амстердама, весь кипя от ярости. Бен, мальчик-американец, тотчас повернул бы назад, чтобы удовлетворить своё любопытство, но Карл только остановился и, стоя спиной к своему отряду, старался угадать, что случилось. Так он стоял не двигаясь, пока не догадался, что могло вызвать столь пылкое «ура» – только возможность позавтракать. Тогда он повернулся и медленно покатил обратно к своим возбуждённым товарищам.
Между тем Питер отвёл Ханса в сторону.
– Как вы догадались, что это мой кошелёк? – спросил он.
– Вчера вы заплатили мне три гульдена за цепочку из тюльпанового дерева и посоветовали купить коньки.
– Да, помню.
– Тогда я и увидел ваш кошелёк, он из жёлтой кожи.
– А где вы нашли его сегодня?
– Утром я вышел из дому очень расстроенный. Катил, не глядя под ноги, да и налетел на какие-то брёвна. Стал растирать себе колено и тут увидел ваш кошелёк: он завалился под бревно.
– Так вот, значит, где! Ну, теперь я всё понимаю: когда мы пробегали мимо этих брёвен, я, помнится, вытащил из кармана свой шарф, а вместе с ним, должно быть, выпал и кошелёк. Не будь вас, Ханс, он пропал бы. Вот что, – Питер высыпал деньги на ладонь, – доставьте нам удовольствие – позвольте разделить эти деньги с вами…
– Нет, мейнхеер, – ответил Ханс.
Он сказал это спокойно, без всякого притворства и жеманства, но Питер почувствовал себя так, словно ему сделали выговор, и, не говоря ни слова, положил серебро обратно в кошелёк.
«Богат он или беден, а мне этот малый нравится», – подумал он и громко сказал:
– Можно спросить, чем вы расстроены, Ханс?
– Ах, мейнхеер, случилось несчастье… Но рассказывать долго, а я и так задержался. Я спешу в Лейден, к знаменитому доктору Букману…
– К доктору Букману? – удивлённо переспросил Питер.
– Да. И мне нельзя терять ни минуты. До свидания!
– Подождите, я тоже направляюсь туда… Вот что, ребята, давайте-ка вернёмся в Хаарлем, хорошо?
– Хорошо! – громко закричали мальчики и пустились в обратный путь.
– Слушайте… – начал Питер, придвигаясь поближе к Хансу, и оба они покатили рядом, так легко и свободно скользя по льду, как будто и не чувствовали, что движутся, – слушайте, в Лейдене мы остановимся, и если вы идёте туда только затем, чтоб пригласить доктора Букмана, то хотите – я сделаю это за вас? Ребята, наверное, слишком устанут сегодня, чтобы бежать дальше, но я обещаю вам повидать доктора завтра рано утром, если только он в городе.
– Ну, этим вы действительно помогли бы мне! Не расстояния я боюсь – боюсь оставлять мать одну.
– Разве она больна?
– Нет, не она – отец. Вы, должно быть, слышали об этом, слышали, что он душевнобольной вот уже много лет… с тех самых пор, как была построена большая мельница Схолоссен. Но телом он всегда был здоров и крепок. А вчера вечером мать стала на колени перед камином, чтобы раздуть огонь в торфе. У отца ведь только и есть одна радость: сидеть и смотреть на тлеющие угли, и мать то и дело раздувает их поярче, чтобы доставить ему удовольствие. И вот не успела она пошевельнуться, как отец бросился на неё и пихнул чуть ли не в самый огонь, а сам всё смеялся и тряс головой… Я был на канале, как вдруг услышал крик матери и побежал к ней. Отец крепко держал её, и платье на ней уже дымилось. Я попытался затушить огонь, но отец оттолкнул меня одной рукой. Будь в доме вода, мне удалось бы залить пламя… А отец продолжал смеяться своим страшным смехом, почти беззвучно, только лицо у него кривилось… Тогда – это было ужасно, но не мог же я допустить, чтобы мать моя сгорела, – я ударил его… Ударил табуретом. Он опять отпихнул меня. Я плохо помню, что было потом. Я очнулся на полу и услышал голос матери – она читала молитву. Мне показалось, что вся она объята пламенем. И снова зазвучал странный смех отца. Моя сестра Гретель крикнула, что он держит мать у самого огня, – я-то ничего не мог разобрать!.. Тут она кинулась в чулан, положила в миску любимое кушанье отца и поставила её на пол. Тогда он бросил мать и пополз к миске, как маленький ребёнок. Мать не обожглась, пострадало только её платье… До чего нежна она была с отцом всю эту ночь, как ухаживала за ним, не смыкая глаз!.. Он заснул в сильном жару, прижав руки к голове. Мать говорит, что в последнее время он часто прижимает руки к голове, словно она у него болит… Эх, не хотелось мне рассказывать вам всё это! Будь мой отец в своём уме, он не обидел бы и котёнка.