Вначале всё шло хорошо. Однако быстро надвигалась ночь, поднялся холодный туман. Наш маленький герой стал дрожать от холода и страха. Он громко кричал, он звал: «Сюда, сюда!» – но никто не приходил. Становилось всё холоднее, пальчик у ребёнка совсем онемел; потом онемела рука до плеча, и вскоре всё тело его заныло. Он снова закричал: «Неужто никто не придёт? Мама! Мама!» Но его мать, заботливая хозяйка, уже заперла дверь, твёрдо решив выбранить сына завтра утром за то, что он без её позволения остался ночевать у слепого Янсена. Мальчик хотел было свистнуть – вдруг какой-нибудь запоздалый парнишка его услышит, – но зубы его так стучали, что свистеть он не мог. Потом он стал просить помощи у Бога и наконец пришёл к самоотверженному решению: «Я останусь тут до утра…»
– Теперь Дженни Добс, – сказал учитель.
Глаза у Дженни блестели. Она глубоко вздохнула и начала:
– «Полночная луна освещала маленькую одинокую фигурку, примостившуюся на камне посредине склона плотины. Мальчик опустил голову, но не спал. Время от времени он судорожно тёр слабой рукой ту руку, которая словно приросла к плотине, и не раз его бледное заплаканное личико быстро оборачивалось на какой-нибудь действительный или воображаемый шум.
Трудно представить, какие страдания испытал мальчик за эту долгую страшную вахту! Сколько раз он колебался в своём решении! Какие ребяческие ужасы представлялись ему, когда он вспоминал о тёплой постельке дома, о своих родителях, братьях и сёстрах, когда он смотрел в холодную, угрюмую ночь! Если он вытащит пальчик, думал он, гневная вода разгневается ещё больше, устремится вперёд и не остановится, пока не зальёт всего города. Нет, он пробудет здесь до рассвета… если останется в живых! Он не был твёрдо уверен в том, что выживет… А почему у него такой странный шум в ушах? Что это за ножи колют и пронзают его с головы до ног? Теперь уже он подозревал, что не сможет вытащить палец, даже если захочет.
На рассвете один священник, навещавший больного прихожанина, возвращался домой по плотине и услышал стоны. Он наклонился и увидел далеко внизу, на склоне плотины, ребёнка, который корчился от боли.
«Вот чудеса! – воскликнул он. – Мальчик, что ты там делаешь?»
«Я удерживаю воду, – просто ответил маленький герой. – Скорее зовите сюда людей…»
Нечего и говорить, что люди пришли быстро и что…»
– Дженни Добс, – сказал учитель, слегка раздражаясь, – если вы не можете владеть собой и читать внятно, мы подождём, пока вы не успокоитесь.
– Да, сэр, – пролепетала Дженни, совсем расстроенная.
Как ни странно, но в эту самую минуту Бен далеко за морем говорил Ламберту:
– Молодец мальчишка! Я не раз читал об этом случае, но до сих пор не знаю, правда ли это.
– Правда! Конечно, правда! – сказал Ламберт с жаром. – Я рассказал тебе эту историю так, как мне её рассказывала мама несколько лет назад. В Голландии её знает каждый ребёнок. И вот ещё что, Бен: тебе это, может, не пришло в голову, но в этом мальчугане воплотился дух всей страны. Где бы ни образовалась течь, миллионы пальцев будут готовы остановить её любой ценой.
– Ну, всё это громкие слова! – воскликнул Бен.
– Во всяком случае, это правдивые слова, – отозвался Ламберт таким тоном, что Бен благоразумно решил промолчать.
Глава XIXНа канале
Конькобежный сезон начался необычно рано, и, кроме наших мальчиков, по льду каталось много народу. День был такой погожий, что мужчины, женщины и дети решили повеселиться в праздник и толпами устремились на канал из ближних и дальних окрестностей. Святой Николаас, очевидно, вспомнил о любимом развлечении своей паствы: всюду мелькали сверкающие новые коньки. Целые семьи катились в Хаарлем, Лейден или соседние деревни. Лёд, казалось, ожил. Бен заметил, как прямо держались и легко двигались женщины, как живописно и разнообразно они были одеты. Модные костюмы, только что прибывшие из Парижа, красовались среди полинявших, изъеденных молью нарядов, послуживших двум поколениям. Шляпы, похожие на ведёрки для угля, обрамляли веснушчатые лица, сияющие праздничной улыбкой. Лопасти накрахмаленных кисейных чепчиков хлопали по румяным щёчкам, пышущим здоровьем и довольством. Меха окутывали белоснежные шейки; скромные платья развевались по ветру, а лица их хозяек раскраснелись от быстрого бега… Короче говоря, здесь можно было наблюдать самую причудливую, порой даже комическую смесь одежд и лиц, какую только может создать Голландия.
Здесь были и лейденские красавицы, и рыбачки из прибрежных деревень, и женщины-сыроварки из Гауды, и чопорные хозяйки красивых усадеб с берегов Хаарлемского озера. То и дело встречались седовласые конькобежцы, морщинистые старухи с корзинами на голове и пухленькие малыши, которые катились на коньках, уцепившись за платья матерей. Некоторые женщины несли на спине грудных младенцев, крепко привязанных яркой шалью. Приятно было смотреть на них, когда они грациозно мчались или медленно скользили мимо, то кивая знакомым, то болтая друг с другом, то нежно нашёптывая что-то своим закутанным малюткам.
Мальчики и девочки гонялись друг за другом, прячась за одноконными санями, высоко нагружёнными торфом или брёвнами и осторожно проезжавшими по отведённой им полосе льда, отмеченной знаком «безопасно». В спокойных глазах величавых красивых женщин сверкало веселье. Время от времени с быстротой электрического тока проносилась длинная вереница юношей, причём каждый держался за куртку товарища, бежавшего впереди него. А порой лёд трещал под креслом какой-нибудь разряженной старухи – знатной вдовы или жены богатого бургомистра. Красноносые, с колючими глазами, эти дамы казались пугалами, изобретёнными для устрашения оттепели, грозящей каткам. Кресло на блестящих полозьях тяжело скользило по льду, нагружённое ножными грелками и подушками, не говоря уж о самой старухе. Заспанный слуга толкал кресло вперёд, не оглядываясь по сторонам, весь поглощённый своим делом, а его хозяйка бросала грозные взгляды на ораву визгливых сорванцов, неизменно сопровождавших её вместо телохранителей.
Что касается мужчин, они казались воплощением безмятежного удовольствия. Некоторые были одеты в обычное городское платье, но многие имели очень своеобразный вид: они были в коротких шерстяных куртках с большими серебряными пряжками и в широчайших штанах. Бену они казались маленькими мальчиками, которые каким-то чудом внезапно выросли и были вынуждены носить одежду, наспех перешитую их матерями. Он заметил также, что почти все катившие мимо него мужчины держали в зубах трубки, которые пыхтели и дымили, как паровоз. Трубки были всевозможных сортов – от самых обыкновенных глиняных и до самых дорогих, пенковых, оправленных в серебро и золото. У некоторых головки имели форму каких-то необычайных, фантастических цветов, голов, жуков и всяких других предметов; иные были похожи на цветы «голландской трубки» – вьюнка, растущего в американских лесах. Изредка попадались красные трубки и очень часто – белоснежные. Но больше всего ценились трубки, которые постепенно приобрели тёмно-коричневый оттенок. Чем гуще и бархатистее был этот оттенок, тем, разумеется, больше ценилась сама трубка, как доказательство того, что хозяин добросовестно обкуривал её, сознательно посвятив этому труду свои зрелые годы. Какая трубка не возгордится, если ей приносят такую жертву!
Некоторое время Бен скользил молча. Здесь столь многое привлекало его внимание, что он почти забыл о своих спутниках. Он смотрел на буера (лодки на полозьях), мчавшиеся по огромному замёрзшему Хаарлемскому «морю» (точнее – озеру), которое было теперь хорошо видно с канала.
У буеров очень большие паруса – относительно бо́льших размеров, чем у обыкновенных судов, – а корпус поставлен на треугольную раму со стальным полозом на каждом углу. Основание треугольника служит опорой для носа лодки, а противоположная ему вершина выдаётся назад за корму. Буером управляют при помощи рулей, а движение их замедляют тормозами.
Каких только буеров здесь не было – от маленьких, грубо сколоченных лодчонок, управляемых мальчуганами, и до больших красивых судов, набитых весёлыми пассажирами, с командой из опытных матросов, которые с очень важным видом и с величайшей точностью брали рифы, лавировали и правили рулём, не выпуская изо рта своих коротеньких трубочек…
Некоторые буера, аляповато раскрашенные и позолочённые, щеголяли яркими вымпелами на верхушках мачт; другие, белые как снег, с раздутыми ветром безукоризненно чистыми парусами, напоминали лебедей, подхваченных неодолимым течением. Бену, следившему издали за одним таким «лебедем», даже послышался с той стороны жалобный, испуганный крик. Но мальчик вскоре понял, что звук этот исходит от чего-то более близкого и гораздо менее романтичного: один буер, мчавшийся в полусотне ярдов, пустил в ход тормоза, чтобы не столкнуться с санями, гружёнными торфом.
На канале буера, как правило, встречаются редко, и их появление обычно вызывает немалую тревогу среди конькобежцев, особенно – робких. Но сегодня казалось, будто все буера в стране поплыли или, точнее, заскользили в разных направлениях, и на канале их тоже было немало.
Бен восторженно любовался этим зрелищем, хотя не раз вздрагивал при стремительном приближении острокрылых неудержимых лодок, вечно грозивших неожиданно шарахнуться вправо или влево. Кроме того, ему приходилось напрягать всю свою энергию, чтобы не столкнуться с пробегавшими мимо него конькобежцами и помешать крикливым малышам сшибить его санками. Один раз он остановился посмотреть, как мальчишки делают во льду прорубь, готовясь ловить рыбу острогой. И только он собрался снова тронуться в путь, как вдруг, сам того не заметив, очутился на коленях у какой-то старой дамы, кресло которой налетело на него сзади. Старуха взвизгнула; слуга, толкавший кресло, предостерегающе зашипел. Но спустя секунду Бен извинялся уже перед пустым пространством: негодующая старуха была далеко впереди.
Однако это казалось лишь маленьким несчастьем в сравнении с тем, кото