Бена заинтересовало и кое-что другое – именно тележки с молоком. Это были запряжённые собаками маленькие тележки, нагружённые блестящими медными котелками или глиняными кувшинами. Молочный торговец степенно шагал рядом с тележкой, правя собакой, и раздавал молоко покупателям. У некоторых рыбных торговцев тоже были тележки в собачьей упряжке, и когда собака селёдочника встречалась с собакой молочника, она неизменно принимала задорный вид и рычала, проходя мимо. Временами пёс молочного торговца, завидев на той стороне улицы другого пса, тоже тащившего тележку с молоком, узнавал в нём своего приятеля, и как тогда звенели котелки, особенно если они были пусты! Оба пса бросались вперёд и, не обращая внимания на свист хозяев, рвались друг к другу, чтобы встретиться на полпути. Иногда они довольствовались любознательным обнюхиванием. Но обычно тот пёс, что был меньше ростом, ласково хватал за ухо другого или же затевал с ним дружескую потасовку, чтобы немного поразмяться. И тогда – горе котелкам!.. И горе собакам!..
Получив взбучку от хозяев, оба пса по мере сил выражали свои чувства, а затем не спеша снова принимались за работу.
Однако не все животные вели себя так взбалмошно. В городе была собачья школа, устроенная специально для их обучения, и Бен, вероятно, видел собак, кончивших в ней курс. Не раз он встречал парную упряжку барбосов, которые трусили по улицам, гордые, как лошади, и повиновались малейшему знаку хозяина, шагавшего рядом с ними. Порой, когда весь товар был распродан, торговец сам вскакивал в тележку и с удобством катил домой за город. А иногда, как ни грустно это отметить, рядом с тележкой плелась его терпеливая жена, держа корзину с рыбой на голове и ребёнка на руках, в то время как её повелитель ехал, обременённый одной лишь коротенькой глиняной трубкой, дым которой, поднимаясь, любовно окутывал лицо женщины.
Глава XXIXДень отдыха
Осмотр достопримечательностей пришёл-таки к концу, так же как и пребывание мальчиков в Гааге. Они прекрасно провели трое суток у ван Гендов и, как ни странно, ни разу за всё это время не надевали коньков. Третий день оказался для них настоящим днём отдыха. Шум и суета города утихли; сладостные звуки воскресных колоколов порождали кроткие, спокойные мысли.
На звук этих колоколов наш отряд шествовал в тот день вместе с мевроу ван Генд и её мужем по тихим, хотя и людным улицам и наконец подошёл к красивой старинной церкви в южной части города.
Церковь была просторная и, несмотря на огромные окна с цветными стёклами, казалась тускло освещённой, хотя стены её были выбелены, а солнечные блики, красные и пурпурные, ярко горели на колоннах и скамьях.
Бен увидел, что в проходах бесшумно снуют старушки с высокими стопками ножных грелок и раздают их молящимся, ловко вытаскивая из стопки нижнюю грелку, и так, пока не останется ни одной. Его удивило, что мейнхеер ван Генд расположился вместе с мальчиками на удобной боковой скамье, усадив свою вроу в середине церкви, заставленной стульями, на которых сидели только женщины. Бен ещё не знал, что так принято во всей стране.
Скамьи дворянства и должностных лиц города были круглые, каждая из них окаймляла колонну. Покрытые изысканной резьбой, они служили массивной базой для огромных колонн, ярко выделявшихся на фоне голой белой стены.
Эти колонны, высокие, с хорошими пропорциями, были некогда обезображены и выщерблены, но всё же не утратили своей красоты. Их капители, похожие на распустившиеся цветы, терялись высоко вверху, в глубоких сводах.
Бен опустил глаза на мраморный пол, вымощенный надгробными камнями. Почти все большие плиты, из которых он был составлен, отмечали место упокоения умерших. На каждом камне был вырезан герб, а надпись и дата указывали, чьё тело покоится под этим камнем: кое-где лежало по трое родственников, один над другим в одном и том же склепе.
Бен представлял себе торжественную похоронную процессию, когда она шествует, извиваясь при свете факелов, по величественным боковым приделам и несёт свою безмолвную ношу к месту, с которого снята плита и где тёмная яма готова принять покойника. Утешительно было думать, что его сестра Мейбел, умершая во младенчестве, лежит на залитом солнцем кладбище, где, сверкая, журчит ручеёк, а деревья, покачиваясь, перешёптываются всю ночь; где ранние пташки нежно поют в вышине, а цветы растут у самого намогильного камня, озарённого спокойным сиянием луны и звёзд.
Потом он оторвал глаза от пола и остановил их на резной дубовой кафедре, прекрасной по своим очертаниям и отделке. Священника не было видно, хотя незадолго перед этим Бен заметил, как он медленно поднимался на кафедру по винтовой лестнице. Это был человек с мягким лицом, с брыжами вокруг шеи и в коротком плаще до колен.
Между тем огромная церковь бесшумно наполнялась людьми. Темнели скамьи, занятые мужчинами, а середина церкви цвела свежими воскресными нарядами женщин. Внезапно по всей церкви пронёсся лёгкий шорох, все взоры обратились в сторону священника, появившегося на кафедре.
Проповедь он произносил медленно, но Бен всё-таки понял лишь немногое; зато, когда запели молитву, мальчик от всего сердца присоединился к поющим.
Один раз, во время перерыва в церковной службе, Бен вздрогнул, увидев перед собой небольшой трясущийся мешочек. Сбоку к нему был прикреплён звонкий колокольчик, а сам мешочек висел на длинной палке, которую нёс церковный служитель. Не полагаясь на немое воззвание кружек для сбора милостыни, прибитых к колоннам у входа, церковники прибегали к этому более прямолинейному способу, чтобы пробудить щедрость благотворителей. К счастью, Бен взял с собой несколько стейверов: не будь этого, музыкальный мешочек тщетно звенел бы перед ним.
Глава ХХХДомой
В понедельник ранним ясным утром наши мальчики простились со своими любезными хозяевами и тронулись в обратный путь, домой.
Питер задержался у двери, охраняемой львом, ибо ему надо было многое сказать сестре на прощание.
Видя, как они прощаются, Бен невольно подумал, что сестринские поцелуи, так же как и часы, удивительно схожи между собой во всём мире. Когда он уезжал из дому, его сестра Дженни поцеловала его на прощание и этим пожелала ему того же, чего желала брату вроу ван Генд, целуя Питера. Людвиг принял свою долю прощальных поцелуев с самым равнодушным видом, и, хотя он крепко любил сестру, однако чуть-чуть поморщился, недовольный, что она «обращается с ним, как с ребёнком», когда она лишний раз поцеловала его в лоб со словами: «А это для мамы».
Вскоре Людвиг уже стоял на канале вместе с Карлом и Якобом. Быть может, и они думали о сестринских поцелуях? Ничуть. Они были так счастливы снова надеть коньки, так нетерпеливо жаждали поскорее ворваться в самое сердце Брука, что вертелись и кружились по льду как сумасшедшие и, отводя душу, ругали капитана, бормоча сквозь зубы: «Питер эн дондер» – слова, не заслуживающие перевода.
Даже Ламберт и Бен, поджидавшие Питера на углу улицы, начали выражать нетерпение.
Но вот капитан пришёл, и весь отряд наконец собрался на канале.
– Скорее, Питер, – ворчал Людвиг, – мы совсем замёрзли… Так я и знал: ты последним наденешь коньки!
– Вот как? – отозвался старший брат, глядя на него снизу вверх с притворно глубоким интересом. – Догадливый мальчуган!
Людвиг рассмеялся, но сделал сердитое лицо и сказал:
– Я говорю серьёзно. Надо же нам попасть домой до конца года!
– Ну, ребята, – крикнул Питер, застегнув последнюю пряжку и быстро выпрямляясь, – путь свободен! Давайте вообразим, что сейчас начинаются наши большие состязания. Готовы? Раз… два… три… пошли!
Можете не сомневаться: за первые полчаса почти никто не произнёс ни слова. По льду мчались шестеро Меркуриев. Выражаясь проще, ребята летели с быстротой молнии… Нет, и это не точное сравнение! Но в том-то и дело, что прямо не знаешь, как выразиться, когда полдюжины ребят проносятся мимо тебя с такой головокружительной скоростью. Я только могу вас уверить, что они напрягали все свои силы и, нагнувшись, с горящими глазами, так летели по каналу между мирными конькобежцами, что даже блюститель порядка крикнул: «Стойте!» Но это только подбавило им прыти, и они понеслись вперёд – каждый старался за двоих, – приводя в изумление всех встречных.
Но законы трения сильнее даже блюстителей порядка на канале.
Немного погодя стал отставать Якоб… потом Людвиг… потом Ламберт… потом Карл.
Вскоре они остановились, чтобы хорошенько передохнуть, и смотрели вслед Питеру и Бену, которые всё ещё мчались вдаль, словно спасаясь от смертельной опасности.
– Очевидно, – сказал Ламберт, снова пускаясь в путь вместе с тремя товарищами, – ни один из них не уступит, пока хватит силы.
– Как это глупо – переутомляться в самом начале пути! – проворчал Карл. – А ведь они всерьёз бегут наперегонки… это ясно. Глядите! Питер отстаёт!
– Ну нет, его не обгонишь! – вскричал Людвиг.
– Ха-ха! – усмехнулся Карл. – Говорю тебе, малец, Бенджамин впереди.
Надо сказать, что Людвиг не выносил, когда его называли «мальцом», – очевидно, потому, что он ничем иным и не был. Он сейчас же возмутился:
– Хм! А ты кто такой, интересно знать?.. Ага! Ну-ка, посмотри и скажи, кто впереди: Питер или нет?
– Кажется, Питер, – вмешался Ламберт, – но на таком расстоянии трудно сказать наверняка.
– А мне кажется, что нет! – возразил Карл.
Якоб встревожился – он терпеть не мог ссор – и сказал примирительным тоном:
– Не ссорьтесь… не ссорьтесь!
– «Не ссорьтесь»! – передразнил его Карл. – А кто же ссорится? Ты просто глуп, Поот!
– Ничего не поделаешь, – ответил Якоб кротко. – Смотрите, они уже у поворота.
– Вот теперь и увидим! – взволнованно крикнул Людвиг. – Питер будет первым, я знаю.
– Ничего подобного… Бен впереди! – стоял на своём Карл. – Ах, чёрт! На него сейчас буер налетит… Нет, мимо! Всё равно оба они дураки… Ура! Вот они у поворота! Кто впереди?