– Питер! – радостно крикнул Людвиг.
– Слава капитану! – закричали Ламберт и Якоб.
А Карл снисходительно пробормотал:
– Да, всё-таки Питер. А мне казалось, что впереди Бен.
Поворот на канале, видимо, служил бегунам финишем: пройдя его, они внезапно остановились.
Карл буркнул что-то вроде: «Хорошо, что у них хватило ума остановиться и отдохнуть», – и все четверо молча покатили догонять товарищей.
Между тем Карл втайне жалел, что не побежал вместе с Питером и Беном: он был уверен, что легко обогнал бы их. На коньках он бегал очень быстро, но не изящно.
Бен смотрел на Питера со смешанным чувством досады, восхищения и удивления, и это заметили подкатившие к ним мальчики.
Они слышали, как Бен сказал по-английски:
– Ты на льду как птица, Питер ван Хольп. Ты первый, кто обогнал меня в честном соревновании, можешь мне поверить!
Питер понимал по-английски лучше, чем говорил на этом языке, и потому ответил на похвалу Бена только шутливым поклоном, но не сказал ничего. Быть может, он ещё не отдышался…
– Ах, Бенджамин, что ты с собой делаешь? Раскалился, как кирпич в печке… Это нехорошо, – жалобно проговорил Якоб.
– Пустяки! – отозвался Бен. – На таком морозе я скоро остыну. Я не устал.
– Однако тебя побили, дружище, – сказал Ламберт по-английски, – и жестоко побили! Интересно, что-то будет в день больших состязаний?
Бен вспыхнул и бросил на него гордый, вызывающий взгляд, как бы желая сказать: «Сейчас мы только забавлялись. Будь что будет, а я твёрдо решил победить…»
Глава XXXIМальчики и девочки
Когда мальчики добрались до деревни Воорхоут, расположенной неподалёку от Большого канала, примерно на полпути между Гаагой и Хаарлемом, им пришлось держать совет. Ветер, вначале не сильный, всё крепчал и наконец задул так, что бежать против него стало трудно. Казалось, все флюгеры в стране устроили заговор.
– Не стоит бороться с таким ураганом, – сказал Людвиг. – Он врезается в глотку, как нож.
– Ну, так не разевай рта, – проворчал «ласковый» Карл, грудь у которого была крепкая, как у бычка. – Я стою за то, чтобы двигаться дальше.
– В таком случае, – вмешался Питер, – надо спрашивать самого слабого в отряде, а не самого сильного.
Принципы у капитана были правильные, но его слова задели самолюбие Людвига, младшего в отряде. Пожав плечами, он возразил:
– А кто у нас слабый? Уж не я, конечно… Но ветер сильнее любого из нас. Надеюсь, вы признаёте это!
– Ха-ха-ха! – расхохотался ван Моунен, едва держась на ногах. – Это верно.
Тут флюгеры, судорожно дёрнувшись, что-то протелеграфировали друг другу… и внезапно налетел вихрь. Он чуть не сшиб крепкогрудого Карла, едва не задушил Якоба, а Людвига сбил с ног.
– Решено! – закричал Питер. – Снимайте коньки! Пойдём в Воорхоут.
В Воорхоуте они отыскали маленькую гостиницу с просторным двором. Двор был вымощен кирпичом, и, что ещё лучше, в нём имелся полный набор кеглей, так что мальчики быстро превратили своё невольное заключение в весёлую забаву. Ветер врывался сюда, в это защищённое место, но теперь они твёрдо стояли на ногах и не обращали на него внимания.
Сначала – сытный обед, потом – игра. Кегли длиной в руку, шары величиной с голову, сила в избытке и свободное пространство в шестьдесят ярдов длиной для катания этих шаров – что ещё надо!
В эту ночь капитан Питер и его спутники спали крепко. Никакой грабитель не потревожил их сон, и, так как их разместили по разным комнатам, наутро им даже не удалось устроить бой постельными валиками.
Сколько они съели за завтраком! Хозяин прямо-таки испугался. Спросив у них, «откуда они родом», он решил, что жители Брука морят голодом своих детей. Какой позор! Да ещё таких приятных молодых людей! К счастью, ветер наконец выбился из сил и сам улёгся спать в огромной морской колыбели за дюнами. Похоже было, что пойдёт снег, но, в общем, погода стояла прекрасная.
Для хорошо отдохнувших ребят бег до Лейдена был детской игрой. Здесь они немного задержались, так как Питеру надо было зайти в «Золотой орёл». Из города он ушёл успокоенный: доктор Букман побывал в гостинице, прочёл записку, излагавшую просьбу Ханса, и отправился в Брук.
– Однако я не могу сказать, почему он уехал так скоро, – пояснил хозяин гостиницы. – То ли потому, что прочёл вашу записку, то ли потому, что в Бруке внезапно занемогла какая-то дама и за ним спешно прислали.
Питер побледнел.
– Как её фамилия? – спросил он.
– Да видите ли, в одно ухо вошло, в другое вышло… Как ни старался – запамятовал. Чума их возьми, тех людей, что прямо не в силах видеть проезжего в удобной гостинице: не успеешь оглянуться, как его уже тащат прочь!
– Вы сказали, эта дама живёт в Бруке?
– Да! – грубо буркнул хозяин. – Вам ещё что-нибудь нужно, молодой господин?
– Нет, хозяин… Только мне с товарищами хотелось бы перекусить у вас чего-нибудь и выпить чашку горячего кофе.
– Перекусить вы можете, – теперь уже любезным тоном ответил хозяин, – да и кофе выпить, самого лучшего во всём Лейдене. Идите к печке, господа… Теперь вспоминаю… это была вдова… кажется, из Роттердама… Она гостит у какого-то ван Ступеля, если не ошибаюсь.
– Так, так, – проговорил Питер, у которого гора с плеч свалилась. – Они живут в белом доме у Схлоссенской мельницы… Ну, мейнхеер, теперь будьте добры подать нам кофе.
«Ну и дурак же я! – думал он, когда отряд вышел из «Золотого орла». – Почему-то решил, что это моя мать… Впрочем, может быть, она тоже чья-нибудь мать, эта бедная женщина. Интересно, кто бы это мог быть?»
В тот день на канале между Лейденом и Хаарлемом было мало народу. Но когда мальчики приблизились к Амстердаму, они снова попали в самую гущу движущейся толпы. В первый раз за зиму на канале начал работать большой эйсбреекер[37], но места для конькобежцев оставалось ещё достаточно.
– Троекратное «ура» в честь родного дома! – крикнул ван Моунен, когда вдали показался огромный Западный док (Вестлейкдок).
– Ура! Ура! – закричали все в один голос. – Ура! Ура!
Обычай кричать «ура» был заграничным нововведением. Его вывез из Англии Ламберт ван Моунен. Ребята теперь всегда кричали «ура» на английский лад. Им это так нравилось, что они поднимали громкий крик при всяком удобном случае – к великому смятению своих соотечественников, любителей тишины и спокойствия.
Вот почему их приход в Амстердам вызвал настоящий переполох, особенно среди маленьких мальчуганов на верфи.
Мальчики пересекли Ай и очутились на Брукском канале.
Прежде всего подошли к дому Ламберта.
– До свидания, ребята! – крикнул он, расставаясь с товарищами. – Мы повеселились, как никто и никогда не веселился в Голландии!
– Что правда, то правда, ван Моунен! – ответили мальчики.
– До свидания!
Питер окликнул Ламберта:
– Слушай-ка, ван Моунен, занятия в школе начинаются завтра!
– Знаю. Каникулы наши кончились. Ещё раз до свидания!
– До свидания!
Впереди показался Брук. Какие тут начались встречи! Катринка была на канале – Карл пришёл в восторг. Хильда тоже была здесь – к Питеру сейчас же вернулись силы. И Рихи была тут – Людвиг и Якоб чуть не сшибли друг друга, спеша пожать ей руку.
Девочки-голландки скромны и обычно ведут себя спокойно, но глаза у них очень весёлые. Некоторое время трудно было решить, кто сейчас самая счастливая – Хильда, Рихи или Катринка.
Анни Боуман тоже была на канале и в своём красивом крестьянском костюме казалась не менее хорошенькой, чем остальные девочки. Но она не смешивалась с компанией Рихи, и лицо у неё было не особенно счастливое.
Среди возвратившихся мальчиков не было того, кого ей хотелось бы видеть. Да его и вообще не было на канале. Надо сказать, что Анни не появлялась в Бруке с кануна праздника святого Николааса. Всё это время она гостила у своей больной бабушки в Амстердаме. Но сейчас ей предоставили краткий «час отдыха», как выразилась бабушка, за то, что она день и ночь была такой преданной маленькой сиделкой.
Анни употребила этот «час отдыха» на то, чтобы во весь опор примчаться в Брук в надежде встретить на канале свою мать, или кого-нибудь из родных, или хотя бы Гретель Бринкер… Но никого из них она не встретила, а теперь ей надо было спешить назад, даже не заглянув домой: ведь она знала, что в эту минуту бедная, беспомощная бабушка стонет и просит, чтобы кто-нибудь перевернул её на другой бок.
«Где сейчас может быть Гретель? – раздумывала Анни, летя по льду. – В этот час ей почти всегда удавалось на несколько минут оторваться от работы… Бедная Гретель… Как это, должно быть, ужасно иметь помешанного отца… Сама я, наверное, до смерти боялась бы его. Такой сильный, но такой странный!»
Анни ничего не слыхала о внезапной болезни отца Гретель. Местные жители ничуть не интересовались тётушкой Бринкер и её детьми.
Не будь Гретель гусятницей, у неё, наверное, нашлось бы немало друзей среди окрестной крестьянской молодёжи. Но с тех пор как она стала пасти гусей, только одна Анни Боуман не стыдилась открыто, словом и делом, признавать себя подругой Гретель и Ханса.
Часто соседские дети высмеивали её за то, что она водится с такими бедняками. И когда подшучивали над Хансом, она только вспыхивала или презрительно смеялась, но, слыша, как издеваются над маленькой Гретель, приходила в ярость.
– Гусятница!.. Ну и что же! – говорила она. – Да эта работа больше подходит вам, а не Гретель. Мой отец не раз говорил прошлым летом, что ему грустно видеть, как эта ясноглазая терпеливая малютка пасёт гусей. Она, во всяком случае, не обижает своих гусей, как обижал бы ты, Янзоон Кольп, и она не наступает им на лапы, как непременно делала бы ты, Кэт Воутерс.
Тут все поднимали на смех неуклюжую, вздорную Кэт. Анни же гордо отходила прочь от кучки юных сплетниц.
И сейчас, когда она быстро катила в Амстердам, ей, быть может, как раз вспомнились обидчики Гретель. Глаза её сверкали, и она не раз вызывающе вздёргивала хорошенькой головкой. Но когда эти мысли исчезали, личико её становилось таким красивым, румяным и ласковым, что не один усталый рабочий оглядывался на неё, желая себе в дочери такую же весёлую довольную девочку.