– Рафф Бринкер! Стыд тебе и позор! Сколько я от тебя вытерпела, сколько с тобой нянчилась, с тех пор как мне стукнуло двадцать два года… И теперь ты так со мной обращаешься! – закричала тётушка Бринкер, густо краснея и задыхаясь.
– То есть как это я обращаюсь с тобой, Мейтье! – проговорил Рафф всё ещё слабым голосом.
– «Как это»? – проговорила тётушка Бринкер, передразнивая его голос и манеру говорить. – «Как это»? Да так, как обращаются со всякой женщиной, после того как она поддерживала мужчину в беде, после того…
– Мейтье!
Рафф наклонился вперёд, протянул руки. Глаза его были полны слёз. Тётушка Бринкер бросилась к ногам мужа и стиснула его руки:
– О, что я наделала! Мужа своего до слёз довела! А ведь и четырёх дней не прошло, как он вернулся ко мне! Посмотри на меня, Рафф! Рафф, мой родной, мне так жаль, что я тебя огорчила! Но ведь я прождала десять лет! Тяжело мне так ничего и не узнать про эти часы. Я больше не буду спрашивать, Рафф. Вот что: мы их запрячем подальше, раз они вызвали нашу первую ссору после того, как Господь только что вернул тебя мне.
– Я был дурак, что разревелся, Мейтье, – сказал Рафф, целуя её, – а ты имеешь право узнать всё. Но мне казалось, что говорить об этом всё равно что выдавать тайны умерших.
– А тот человек… тот парень… о котором ты говорил, – он умер, ты так думаешь? – спросила она, взяв часы и присаживаясь у его ног на конец длинной скамейки.
– Трудно сказать, – ответил он.
– Он был очень болен, Рафф?
– Нет, болен он не был, насколько я знаю, но расстроен, вроу, очень расстроен!
– Может, он сделал что-нибудь дурное, а? – спросила она, понижая голос.
Рафф кивнул.
– Убил кого-нибудь? – прошептала жена, не смея поднять глаз.
– Да, что-то в этом роде, по его словам.
– Ох, Рафф… ты меня пугаешь!.. Расскажи подробнее… ты говоришь так странно… и весь дрожишь. Я должна знать всё.
– Если я дрожу, вроу, то это, наверное, от озноба. На моей душе, слава богу, нет греха!
– Выпей глоток вина, Рафф… Вот так, теперь тебе лучше. Ты говоришь, он совершил какое-то преступление?
– Да, Мейтье, кажется, убийство, так он сказал мне сам. Но я этому никогда не поверю. Такой хороший малый – лицо молодое, честное… ну вот как наш сын, только не такой смелый и прямой.
– Да, понимаю, – сказала тётушка Бринкер негромко, опасаясь, как бы муж не перестал рассказывать.
– Он наткнулся на меня совершенно случайно, – продолжал Рафф. – До этого я никогда его не встречал, а лицо у него было такое бледное, испуганное, в жизни таких не видывал. Он схватил меня за локоть и говорит: «Мне кажется, вы честный человек»…
– Да, и тут он не ошибся! – с жаром перебила его тётушка Бринкер.
Рафф посмотрел на неё растерянно:
– На чём я остановился, вроу?
– Парень взял тебя за руку, Рафф, – сказала она, с тревогой глядя на него.
– Да, вот именно. Мне ещё трудно говорить, я еле-еле подбираю слова, и всё мне видится как в полусне…
– Да и немудрено, бедняга. Ты так настрадался… – вздохнула тётушка Бринкер, поглаживая его по руке. – Не будь у тебя от природы столько ума, что и на дюжину хватило бы, никогда бы к тебе не вернулся рассудок… Значит, взял тебя парень за локоть и сказал, что ты на вид честный человек, – как же иначе! А что потом? Это днём было?
– Нет, перед рассветом… задолго до утреннего звона.
– Это было в тот самый день, когда ты расшибся, – подсказала тётушка Бринкер. – Помню, ты пошёл на работу примерно около полуночи… Что же дальше, Рафф? Ты остановился на том, что он взял тебя за локоть.
– Да, – продолжал муж. – Вот даже сейчас его лицо так и стоит у меня перед глазами… такое бледное и растерянное. «Подвезите меня немного вниз по реке», – говорит он. А я тогда, помнишь, работал далеко на линии, что в стороне Амстердама. Я сказал ему, что я не лодочник. «Дело идёт о жизни и смерти, – говорит он. – Подвезите меня только несколько миль… Смотрите, вон ялик, он не на замке. Но я ведь не знаю – может, его хозяин бедный человек, а мне не хотелось бы грабить бедняка!» Возможно, он выразился и не совсем так, вроу, – всё это я помню смутно, как сон. Ну, вот я и повёз его. Проплыли мы миль шесть-восемь, и тут он сказал, что дальше побежит по берегу. Перед тем как выскочить из лодки, он говорит, а сам чуть не всхлипывает: «Я могу довериться вам… я сделал… Бог свидетель, неумышленно… но человек умер. Я должен бежать из Голландии».
– А как всё это случилось, он рассказал, Рафф? Может, он дрался на дуэли с товарищем, как студенты Геттингенского университета?
– Не помню. Может, он и рассказал мне что-то, но всё это – как сон. Я сказал, что не годится мне, доброму голландцу, нарушать законы моей родины, помогая ему таким манером. А он всё твердил: «Бог свидетель, я невиновен!» – и смотрел на меня при свете звёзд такими светлыми, ясными глазами – ну совсем как наш маленький Ханс… Я только погнал лодку быстрее.
– Наверное, это была лодка Яна Кампхёйсена, – сухо заметила тётушка Бринкер, – никто другой не бросает своих вёсел куда попало.
– Да… это действительно была его лодка. Думаю, придёт навестить меня в воскресенье. Наверное, он уже слышал, что я поправляюсь. Да и молодой Хоогсвлейт тоже… На чём это я остановился?
(Счастье, что тётушка Бринкер сдержалась: говорить о Яне после жестокого разочарования, испытанного этой ночью, значило породить такие огорчения и подозрения, каких Рафф не вынес бы.)
– На чём ты остановился? Да почти на том же месте: парень ещё не успел отдать тебе часы. Ах, вряд ли он добыл их честным путём!
– Ну что ты, вроу! – воскликнул Рафф обиженно. – Часы были его собственные – ясно как день.
– Как же он дошёл до того, что отдал их? – спросила тётушка Бринкер, бросив беспокойный взгляд на огонь, в который пора было подбавить торфу.
– Я тебе про это уже рассказывал, – ответил Рафф, недоумевающе глядя на неё.
– Расскажи ещё разок, – сказала тётушка Бринкер, благоразумно стараясь помешать ему снова уклониться в сторону.
– Так вот, перед тем как выскочить из лодки, он отдаёт мне часы и говорит: «Я бегу, покидаю родину, хотя никогда не думал, что придётся… Я доверяюсь вам, потому что уверен в вашей честности. Отнесите эти часы моему отцу… не сегодня, а через неделю и скажите, что их посылает его несчастный сын. И ещё скажите: если он когда-нибудь пожелает, чтобы я вернулся к нему, я не побоюсь ничего и приеду. Скажите ему, чтобы он послал письмо на имя… на имя…» Ну вот, всё остальное вылетело у меня из головы. Не могу вспомнить, куда надо было послать письмо. Бедный малый! Бедный малый! – горестно проговорил Рафф и взял часы, лежавшие на коленях жены. – Так часы и не попали к его отцу.
– Я отнесу их, Рафф, не беспокойся… Отнесу, как только вернётся Гретель. Она скоро придёт домой. А как, ты сказал, звали его отца? Где ты должен был разыскать его?
– В том-то и горе! – ответил Рафф, очень медленно выговаривая слова. – Всё с меня точно соскользнуло. Я вижу лицо молодого человека и его большие глаза так ясно, словно он стоит передо мной… и я помню, как он открыл часы, выхватил из них что-то и поцеловал… а больше ничего не помню. Всё остальное словно вихрем унесло, и, когда я пытаюсь вспомнить, мне чудится шум наводнения…
– Да оно и видно, Рафф… Я то же самое чувствовала после лихорадки. Ты устал… надо сейчас же уложить тебя в постель… Да куда ж она запропастилась, эта девчонка, хотела бы я знать?
Тётушка Бринкер открыла дверь и крикнула:
– Гретель! Гретель!
– Отойди-ка в сторонку, вроу, – слабым голосом проговорил Рафф, наклоняясь вперёд и вглядываясь в покрытую снегом равнину. – Что-то мне захотелось хоть немножко постоять за дверью, на воздухе.
– Нет-нет! – рассмеялась его жена. – Вот погоди, я расскажу меестеру, как ты ноешь, и надоедаешь, и пристаёшь, чтобы тебя выпустили из дому! Но если он разрешит, я тебя завтра же укутаю потеплее и поведу гулять… Да ты у меня тут совсем замёрзнешь – дверь-то открыта!.. Смотри-ка, ведь это Гретель: передник туго набит… катит по каналу как бешеная… Хозяин, что ты делаешь! – чуть не вскрикнула она, захлопнув дверь. – Ты сам идёшь к кровати, без моей помощи – я до тебя и не дотронулась. Да ты упадёшь, мой милый!
Она сказала «мой милый» – слова, которые редко произносила. И это показывало, как велики были и страх и радость, охватившие её, когда она бросилась поддержать мужа. Вскоре Рафф улёгся под новым одеялом и, пока жена со всех сторон подтыкала его, чтобы ему было тепло и уютно, заявил, что это он в последний раз лежит в постели днём.
– Да я и сама на это надеюсь, – рассмеялась тётушка Бринкер, – раз уж ты начал так резвиться.
Рафф закрыл глаза, а тётушка Бринкер поспешила раздуть огонь или, точнее, ослабить его, ибо голландский торф похож на самих голландцев: его трудно разжечь, но стоит ему разгореться, и он будет пылать очень ярко. Затем она отодвинула в сторону свою забытую прялку, вынула из какого-то невидимого кармана вязанье и уселась возле кровати.
– Если бы ты вспомнил имя этого человека, Рафф, – осторожно начала она, – я могла бы отнести ему часы, пока ты спишь. Гретель, наверное, скоро вернётся.
Рафф снова попытался вспомнить, как зовут отца того юноши, которого он подвёз на лодке, но тщетно.
– Уж не Боомпхоффен ли? – подсказала тётушка Бринкер. – Я слышала, в этой семье двое сыновей пошли по плохой дорожке… Герард и Ламберт.
– Возможно, – ответил Рафф. – Погляди, нет ли на часах каких букв – может, они наведут нас на след.
– Молодчина ты у меня! – радостно воскликнула тётушка Бринкер, быстро взяв часы. – Да ты теперь умней прежнего! Так оно и есть, вот они: «Л.Я.Б.». Это Ламберт Боомпхоффен, будь уверен!.. Вот только к чему тут «Я», не знаю. Впрочем, это были важные господа, напыщенные, как индюки. Такие часто дают своим детям двойные имена, хоть это и не положено по Писанию.
– Так ли, вроу? Мне помнится, в Библии встречаются длинные, сложные имена, какие и выговорить-то мудрено. Но ты вмиг угадала правильно. Такой ты и была всегда, – сказал Рафф, снова закрыв глаза. – Попробуй отнеси часы Боомпкинсам.