Зато работали, как львы!
В ближайший воскресный день у пушек собралось множество юношей и девушек. Ириней Федорович рассказал ребятам, как Суворов готовил штурм Измаильской крепости.
Он достал из кармана пиджака маленькую книжечку и прочитал приказ Суворова войскам у Измаила.
«Храбрые воины! Приведите себе в сей день на память все наши победы и докажите, что ничто не может противиться силе оружия российского. Нам предлежит не сражение, которое бы в воле нашей состояло отложить, но непременное взятие места знаменитого, которое решит судьбу кампании, и которое почитают гордые турки неприступным. Два раза осаждала Измаил русская армия и два раза отступала, нам остается в третий раз или победить или умереть со славою».
— Суворов собрал у стен Измаила пехоту, кавалерию и большую флотилию — десантные войска генерала де Рибаса, — говорил Ириней Федорович. — Часть тяжелых орудий сняли с судов и перебросили на берег. Там их установили в линии русских батарей напротив Таббии и южней Килийских ворот. Из этих пушек суворовские артиллеристы производили обстрел бастионов, крепостных башен и стен.
Кончился штурм. Суворовские богатыри захватили крепость. Война скоро окончилась, русские войска ушли на зимние квартиры. Но кругом долго еще сохранялись следы этого беспримерного в истории сражения. Там, где некогда стояли грозные батареи, остались брошенные пушки. Они сделали свое дело, отслужили свой век.
Артиллеристы, прощаясь со своими пушками, сбили у них цапфы, заклепали затравочные отверстия, чтобы враги не могли воспользоваться пушками, и оставили лежать здесь среди зеленой травы, подле разрушенных крепостных стен, как память о тяжком ратном подвиге русских воинов.
— Комсомольцы откопали стволы пушек, отправили их на станцию, и вот я здесь с комсомольским «подарочком», — закончил свой рассказ Иван Буталов.
Чугунные стволы двух старых русских пушек, громивших в 1790 году турецкую твердыню Измаил, поступили «на вооружение» ленинградских музеев, — одна Артиллерийского, другая — имени Суворова.
Там стоят они и в наши дни, напоминая о славе русского оружия.
КОЧУЮЩИЙ ПАМЯТНИК(История одного завещания)
В 1945 году меня в числе делегатов Н-ского полка направили в город Измаил. Там советское командование готовилось открывать памятник героическим русским войскам, которые под водительством Суворова в ночь на 11 декабря 1790 года беспримерным по отваге штурмом захватили сильнейшую в Европе турецкую крепость.
Нас, делегатов боевого полка, удивило, что инженерные войска Дунайской военной флотилии восстанавливали памятник в самый разгар военных действий в конце 1944, начале 1945 года.
Измаил не так давно освобожден от захватчиков. А вот мы, представители от солдат и офицеров нескольких полков, присутствуем на таком торжественном акте.
По поручению командования генерал Петр Николаевич Громов выступил с речью о заслугах Суворова перед родиной, о славных делах его солдат и офицеров, закончивших тяжелую русско-турецкую войну 1787–1791 годов одним ударом — штурмом Измаила.
Празднество окончилось. В номере гостиницы, где разместились делегаты, я встретился с генералом Громовым. Разговорившись с ним, я узнал, что он уроженец Измаила, долго жил в этом городе. Поэтому-то областной комитет партии и поручил ему провести торжество.
Через несколько часов мы все должны были разъехаться по своим частям, а пока коротали время за разговорами. Вполне понятно, что они вращались преимущественно вокруг открытия памятника.
Генерал предложил нам послушать историю, связанную с этим памятником.
— Это история одного завещания, — сказал он, грустно улыбаясь.
Вот что записал я со слов генерала Громова.
День одиннадцатого декабря 1890 года прошел в Петербурге, Москве, да и в ряде других городов Российской империи несколько необычно. Патриотически настроенные люди отмечали столетний юбилей штурма крепости Измаил.
Особенно шумно проходил праздник в самом Измаиле.
На торжества, как и теперь, приехали представители от полков, штурмовавших сто лет назад знаменитую турецкую крепость. В Измаиле собрались делегации от самых отдаленных городов России. Много крестьян — русских, украинцев, болгар, молдаван и румын из ближних сел и деревень — заполнили улицы города. Они знали о штурме от своих дедов, а те сами принимали в нем участие.
Празднество прошло великолепно. Центром его оказался большой парад войск.
Знамена старых суворовских полков: фанагорийского, суздальского и других, развевались над широким плацем. Они были прострелены картечью и осколками ядер, изорваны вражескими штыками, но слава и доблесть непобедимых русских войск украшала их лучше ярких цветов, лент и позументов. Люди глядели на них с трепетом.
В юбилейные дни представители от полков и городов Российской империи пожелали увековечить подвиг суворовских чудо-богатырей, солдат и офицеров русской армии. Они считали, что для этого лучше всего поставить в Измаиле большой памятник — монумент.
Чтобы дело пошло быстрее, представители избрали комитет и поручили ему хлопоты.
В состав комитета вошел молодой, лет двадцати шести, учитель Измаильской гимназии Николай Григорьевич Громов.
Года за два до этого он окончил историко-филологический факультет Московского университета. Приехав в родной город, в ту же гимназию, где сам еще так недавно учился, он думал перевернуть горы.
Товарищи по службе шептались: «Наш историк с ума сошел. Ему мало учебных часов, так он дает еще дополнительные занятия для желающих. И представьте, совершенно безвозмездно. Читает своим питомцам необязательную по программе литературу, дочитается до вызова к попечителю».
А Громов не думал, что скажет о нем попечитель учебного округа. Он проводил в гимназии литературные вечера, на которых «его питомцы» выступали с отрывками из исторических хроник. Читал с ними пьесы исторического содержания: Шекспира, Шиллера, Островского. С первых дней он развил бурную деятельность в Измаильском обществе любителей истории и древностей. Выступал с докладами и сообщениями о прошлом и настоящем родного города.
Так получилось, что дела комитета по сооружению в Измаиле памятника перешли к Николаю Григорьевичу: то ли потому, что он оказался активнее остальных членов комитета, то ли потому, что горячее других взялся за дело.
Громов обивал пороги городской управы, говорил с гласными местной думы, бранился с чиновниками казначейства.
Городское управление Измаила отпустило на сооружение монумента две тысячи рублей.
— Поймите вы, молодой человек, — увещевал разгневанного Громова городской голова из измаильских купцов-богатеев, — две тысячи рублей! И все рублики — золотом! Это вам не фунт изюма!
— Что же мы можем соорудить за ваши две тысячи рубликов? Цоколь для монумента поставить? Пьедестал? Так и то не хватит! — возмущался учитель.
— А это как вам угодно! Что хотите, то и ставьте! — безразличным тоном отвечал ему голова.
И сколько Николай Григорьевич ни доказывал, что памятник украсит город, прославит его, голова не сдавался.
— Это что же, пятьдесят тысяч наличными за славу вашу прикажете отвалить? Не выйдет! Дорого берете! Мы без нее жили и как-нибудь с господней помощью дальше проживем! Берите две тыщи и баста! А то передумаем!
В полном отчаянии покинул Громов городскую думу.
Николай Григорьевич отдался одной мысли: во что бы то ни стало выполнить волю народа. Он стал писать во все концы письма и ходатайства. Просил, доказывал, умолял, убеждал, возмущался и надоедал всем, кто только мог помочь, а больше всего остальным членам комитета. Он требовал от них помощи. Он вовлекал их в хлопоты по сооружению памятника.
После долгих проволочек из Петербурга пришло разрешение собирать пожертвования среди населения.
Громов потерял покой. Он не давал житья ни членам комитета, ни членам городской управы, ни гласным думы. Привлек к делу членов местного общества любителей истории и древностей.
Поражались, как учитель справляется с огромной перепиской, связанной со сбором средств на памятник, со всеми делами по его сооружению. А учитель не унывал. Он не оставался в одиночестве ни одного дня.
Ходатайства и прошения, ответы на письма, заявления и справки составляли его ученики. Николай Григорьевич сумел увлечь их этим высокопатриотическим делом, и они с охотой выполняли все его поручения.
«Департамент по сооружению монумента героям Измаила» — так в шутку именовали школяры затерявшийся среди густо разросшихся деревьев домишко Николая Григорьевича на тихой уличке Измаила.
Сюда, в этот «департамент», сходились все нити задуманного предприятия. Здесь можно было увидеть и мастерового судоремонтного завода, и железнодорожника из паровозного депо, и адвоката, и канцеляриста. Всем им находил Громов занятие. Всем давал поручения: кому переговорить с влиятельным лицом, кому подтолкнуть застрявшее в канцелярских дебрях прошение, а кому и рассказать у себя на заводе или в депо о значении сооружения монумента.
Хлопоты комитетчиков увенчались успехом. Простой народ, горожане и крестьяне, мастеровые и ремесленники понесли свои пятаки и гривенники. Раскошелились и купцы. Потянулись за ними чиновники. Солдаты отрывали от своего скудного пайка по копейке, по две копейки и отсылали их в Измаил. Офицеры собирали отдельно.
Деньги на сооружение памятника поступали в Измаил со всех концов русской земли.
Городской голова пожимал плечами. Он принимал теперь учителя в своем кабинете безотказно, когда бы тот ни пришел, и даже называл его не «господин Громов», как было вначале, а «дорогой мой Николай Григорьевич».
А дорогой Николай Григорьевич действовал по старой народной пословице «вода камень долбит».
— Фу-ты, какой, отбоя от тебя нету! — жаловался городской голова, вытирая фуляровым платком испарину со лба. Его утомили бесконечные проекты беспокойного учителя.