Над моей кроватью на стене висел вырванный из какой-то книжки портрет Суворова. Михайличенко, прикованный раной к своей койке, подолгу разглядывал изображение старого полководца. Он часами говорил со мною о боевых походах фельдмаршала, о блистательных победах русских солдат под его водительством.
И снова, как когда-то в 1920 году, я услышал сказ о суворовском рубле.
— Кончится война, приезжайте к нам, на Украину. Я покажу вам деда Нагорянского. Замечательный дед! — предлагал мне Михайличенко.
Слова Василя запали в мое сердце. Я не один раз вспоминал его рассказ, и чем дальше, тем сильнее мне хотелось заняться поисками утерянной награды.
Война окончилась, но дела не позволяли мне поехать в Тимановку, Василь Михайличенко оставался в рядах Советской Армии и находился со своим полком где-то за рубежом родной страны. Я решил пока что наладить с Тимановкой почтовую связь. Это было как бы подготовкой к поездке. Но мне хотелось ехать туда не праздным туристом, не просто осмотреть исторические места, о которых с такой любовью говорили и Савва Сила и Василь Михайличенко.
Мне хотелось еще до поездки в Тимановку узнать, помнят ли там Суворова.
Купив с десяток брошюр о знаменитом полководце, я написал письма и разослал брошюры в подарок директорам школ Тульчина и Тимановки, председателю сельсовета, секретарю районного комитета партии. Я напоминал им, что через три года советские люди будут отмечать стопятидесятилетнюю годовщину со дня смерти Суворова, упоминал, что в Тульчине он написал «Науку побеждать».
Я призывал своих адресатов готовиться к этому знаменательному дню.
Прошло совсем немного времени. Колхозники села Тимановки пригласили меня приехать к ним погостить.
«Примем, как дорогого гостя», — писали они.
На этот раз я не мог отклонить приглашения и, взяв отпуск, осенью 1947 года выехал на Украину.
После теплой встречи, не откладывая дела в долгий ящик, я в сопровождении директора школы пошел по селу. Мы ходили из хаты в хату. Директор знакомил меня с хозяевами здешних мест, стариками колхозниками. Я жадно расспрашивал их обо всем, что сохранила народная память о полководце.
Вечером того же дня я встретился со старым колхозным садоводом, Никитой Яковлевичем Нагорянским. Еще задолго до знакомства я уже много слышал об этом любопытнейшем человеке.
Весь род Нагорянских — потомственные солдаты. Немало своей крови пролили они в боях с врагами родной земли.
Никите Яковлевичу было уже за восемьдесят лет. Складом лица он напоминал Мичурина. Его спокойный, ласково улыбающийся взгляд, легкие, но крепкие руки не то садовника, не то музыканта усиливали это сходство.
После этой первой встречи я видел Никиту Яковлевича много раз. Мы с ним подружили. Но никогда позже я не глядел на него с таким удивлением.
Как мог он дожить до таких глубоких лет и сохранить в себе неисчерпаемые жизненные силы?
На вид ему нельзя было дать больше шестидесяти. Он ходил прямо, почти не сгибаясь, не знал ни посошка, ни палки.
Никита Яковлевич, сидя под отяжелевшими от плодов ветвями яблони, неторопливо рассказывал:
— Прапрадед мой, Петро Нагорянский, служил солдатом у Румянцева-Задунайского. С турками воевал. У Суворова тоже служил, в большие походы ходил с ним и против турок и против польских панов. Господь бог не обидел Петра отвагой. И храбростью не обошел его. Награды носил он от Румянцева да от Суворова. Эти генералы так просто наград не давали. Заслужи, брат. Расторопный солдат был мой прадед. В полку грамоту одолел, книжником стал. Ушел он в отставку, поселился в Тимановке, в яру, рядом с усадьбой помещиков Потоцких, стал плотничать. Во всей округе не знали другого такого мастера.
Еще помню: при царе Павле, так старики говорили, приехал в Тимановку Суворов. Приехал он, расположил свои войска лагерем у речки Рудницы, а сам со штабом в пять человек поселился в каменном домике, там, где теперь колхозный Суворовский музей…
Так дошла до меня история одной суворовской награды. Я записал ее. Вот она такая, какой услышал я ее от колхозного садовода.
…Петро Нагорянский узнал, что в Тимановку приехал знаменитый полководец.
— Так я ж под его командой мабудь годов с пятнадцать гренадером служил, воевал с ним и турка и ляха! — сказал Петро своей старухе и, почистив старый солдатский мундир, прикрепив медали, отправился к штабу, где шло обучение солдат воинской науке.
Он хотел посмотреть на своего отца-командира, а выйдет случай, поговорить с ним.
Суворов любил старых солдат, всегда примечал их. Он сразу заметил отставного гренадера и приказал вестовому подозвать его.
Офицеры, зная слабость своего командира, остановили ученье, скомандовали солдатам отдыхать, а сами окружили Суворова.
Гренадер подошел к фельдмаршалу.
— Помилуй бог, унтер! — весело рассмеялся полководец, вглядываясь в лицо Петра Нагорянского. — Как тебя зовут? — спросил он. — Постой, постой, сам припомню! Жив, старина, дышишь! На-го-рян-ский! — вспомнил он. — Так тебя кличут? Второй роты фанагорийского полка унтер-офицер! Так? — спрашивал он, обнимая старого воина.
— Отставной солдат фанагорийского полка Петро Нагорянский! — подтвердил старик, сдерживая набежавшую слезу.
— Да какой, братцы, лихой солдат! — кивнул Суворов штабным. — Толмачом-переводчиком в полку работал не хуже, чем штыком. Герой! С польскими жолнерами да с турецкими так по-ихнему чесал, чудо! А с молдаванами… «Плоешти, минарешти, бухарешти»! Не забыл еще, старый?.. — смеялся фельдмаршал, хлопая Петра по плечу.
— Ну, рапортуй!
Петро Нагорянский стал во фрунт и, стукнув каблуком, отчеканил, как когда-то делал в молодые годы, где служил, в каких делах-сражениях бывал, в каких походах участвовал, где получил раны. Сказал, как Румянцев за Ларгу и Кагул его наградил, как сам отец родной Александр Васильевич Суворов пожаловал медаль за штурм Измаила.
Фельдмаршал похвалил старика, что пришел навестить его, показал на него стоявшим подле офицерам:
— Герой! Прославил свою мать-родину. Берите пример с него, русского солдата!
— А ты, кавалер, — сказал Суворов Петру Нагорянскому, — иди домой, накажи женке, пусть готовит обед, наш, солдатский: щи да кашу. Закончу ученье, приду к тебе, жди гостей!
Отставной гренадер хорошо знал своего генерала. У того слова не расходились с делами. Мешкать было нельзя. Петро вмиг ответил — Слушаю! — стукнул чоботами каблук о каблук, повернулся кругом и зашагал к дому. Еще с улицы он закричал:
— Марфа! Скорей ходи сюда! Ты знаешь, кого я видел? Самого Суворова! Разговаривал с ним! Приказал ждать в гости, обед готовить — щи да кашу. Прибирай, старая, хату да готовь обед!
Услышав такие слова, старуха обмерла от страха.
— Знаменитый генерал и к нам в хату? Да ты никак рехнулся, Петро!
— Ты не знаешь его, старая! Толмач, говорит! Языком, словно штыком, работал, это он про меня! Вот как! Он такой!
Трудно было уговорить старуху готовить скромный обед.
— Надо делать господский, — настаивала она.
— Делай, что велят! Фельдмаршал приказал: щи да каша! Выполняй приказ! — стоял на своем гренадер.
Пришлось старухе уступить. Военный приказ, что поделаешь!
— Виданное ли дело, генералу и кашу!.. — тихонько, чтобы не слышал муж, ворчала она.
Наконец щи готовы, каша преет в чугунке. В самый раз на стол подавать.
Старик со старухой ждут гостя, принарядились, прибрались. Петро посидел-посидел, не выдержал, вышел за плетень, стал глядеть вдоль улицы: не идет ли?..
А кругом народа, соседей, словно в праздник престольный. От кого неведомо, они прознали о высоком госте, собрались подле солдатовой хаты, осадили плетни, того и гляди свалят их, судачат, ждут генерала.
Про ребят малых говорить нечего. Им больше всех надобно знать, где что делается. И вправо и влево — так и снуют. Кто посмелее — на деревья взгромоздились, высоко, высоко, под самый верх, смеются.
— Как пойдет генерал, прыгать станем, встречать, дядько Петро, дорогого гостя!
Но вот учение кончилось. В разных концах села солдаты запели песни, трубачи заиграли сбор «по коням».
Генерал, а с ним офицеры спустились с горы и через балку пошли прямиком к хате Нагорянского. Подойдя к ней, Суворов отпустил офицеров, оставив при себе одного, постарше годами.
Гренадер встретил гостей у калитки и повел в хату. Там, у стола, накрытого скатертью сурового полотна с петухами, стояла хозяйка.
Старушка улыбнулась гостям и склонилась в низком поклоне:
— Добро пожаловать к нам в хату, дорогие гостечки! — сказала она приветливо.
— Спасибо, хозяюшка, на ласковом слове! — поклонился Суворов. — Герой твой старик!..
Глаза у хозяйки засияли гордостью. Она поклонилась в другой раз.
— Прошу отведать нашего хлеба-соли!
— Отведаем, пообедаем! — шутил фельдмаршал. — Поработали сегодня изрядно, устали, в самый раз обедать! — сказал он и сел на широкую лавку за стол. Справа от себя он усадил гренадера, слева — его жену. Но та, смутившись, сейчас же встала, приговаривая:
— Нет, нет, так не положено. Щи сами на стол не придут, а каша, хотя она и смазана добрым салом, а тоже ждет — подать ее, сама не хочет идти, барыня.
И ушла к печи за щами.
— Что же, Иван Егорович, опять тебе за даму со мною за обедом сидеть! — смеялся Суворов, показывая офицеру на место по левую от себя руку.
— Здесь главный командир — хозяйка! А потому первую чарочку выпьем за ее здоровье.
Суворов чокнулся кружка о кружку с гренадером, потом с офицером и заставил-таки хозяйку налить еще в одну кружку вина и проглотить каплю-другую.
Закашлялась старушка, раскраснелась, чуть слышно промолвила:
— На доброе здоровье! — и поставила свою кружку на угол стола.
Гости съели щи быстро. Суворов отменно работал деревянной ложкой и похваливал:
— Давненько меня так хорошо не кормили.
Каша понравилась еще больше.
За столом шла мирная беседа, будто встретились два друга, не видавшиеся много лет. Сначала заговорили о походах, о баталиях с турками, потом Суворов стал расспрашивать, как живут мужики, как пашут хлеб, много ли собирают с десятины урожая, как растут ребятишки, есть ли грамоте обученные. Видно, любил он ребят.