Зофья забрала у него бинты и начала обматывать руку Лайлы. Это была такая мелочь. Ощущение, что за тобой есть кому приглядеть. Что к тебе относятся с теплотой. Когда Лайла порезалась в прошлый раз, она просто стояла под дождем с болью в руке, пока вода не смыла все следы чужой крови с ее кожи. По ее щекам потекли слезы.
– Лайла… что случилось? – спросил Энрике, и его глаза широко распахнулись от волнения. – Расскажи нам.
Расскажи нам. Может, дело было в боли, а может, в обеспокоенном тоне его голоса, но Лайла почувствовала, что больше не может сдерживать свой секрет.
– Я умираю, – тихо сказала она.
Она посмотрела в глаза Энрике, но он лишь покачал головой и тепло улыбнулся. Зофья, напротив, выглядела совершенно пораженной.
– Это всего лишь порез, Лайла… – начал Энрике.
– Нет, – резко сказала она и посмотрела на своих друзей, пытаясь запомнить каждую мельчайшую черту. Быть может, это был последний раз, когда они смотрели на нее с заботой в глазах. – Вы кое-что обо мне не знаете. Будет легче, если я покажу.
Сердце Лайлы учащенно забилось, когда она протянула руку и коснулась четок на шее Энрике.
– Твой отец подарил их тебе, когда ты покинул Филиппины, – сказала она.
– Это ни для кого не секрет, – мягко ответил Энрике.
– Он сказал тебе, что когда-то тоже мечтал сбежать… накануне свадьбы с твоей матерью. Он хотел бросить семейный бизнес Меркадо-Лопесов, бросить все… ради женщины из Кавите. Но в итоге он выбрал свой долг и с тех пор не жалел о своем выборе… Он дал тебе эти четки с надеждой, что они направят тебя на верный путь…
Энрике замер от удивления. Он открыл рот, но тут же его закрыл.
– Я могу читать воспоминания вещей, – сказала Лайла, убирая руку. – Не все, только недавние события или очень сильные эмоции. Это потому, что я… в своем роде, я тоже Сотворенный предмет.
Не решаясь смотреть им в глаза, она рассказала историю своего создания. Не рождения. Потому что на самом деле она никогда не рождалась. Она умерла еще в утробе своей матери, и колдун собрал ее по частям.
– Вот зачем мне нужна Божественная Лирика, – сказала она. – Jaadugar, который меня создал, сказал, что я не проживу дольше девятнадцати лет, если не найду эту книгу.
Секунды молчания растянулись до минуты. Лайла ждала, что они отвернутся, или отойдут подальше, или сделают хоть что-то, но они просто смотрели на нее, а ей хотелось убежать прочь. Что-то вспыхнуло в синих глазах Зофьи, и Лайла чуть не поежилась от того, сколько в них было решимости.
– Я не дам тебе умереть, – сказала Зофья.
Энрике схватил ее за руку, и в этом прикосновении Лайла ощутила всю его теплоту и заботу.
– Мы не допустим, чтобы с тобой что-то случилось.
Никаких условий. Никакой перемены в их отношении. Они смотрели на нее точно так же, как и прежде. Лайла не могла пошевелиться и не сразу осознала, что все ее тело напряглось, приготовившись отдернуть руку. Скрыться ото всех. Впервые в жизни ей не нужно было убегать, и она лишь растерянно смотрела на свои руки, ошарашенная этой мыслью. Словно прочитав мысли девушки, Энрике сжал ее руку. Импульс чужого прикосновения прошел через все ее тело, как электрический разряд, и уже через секунду она крепко обняла Зофью и Энрике. Чудесным образом – еще более чудесным, чем оживление мертвой девочки и ужасное волшебство парижских катакомб – они обняли ее в ответ. Когда она отстранилась, в глазах Энрике читалась сотня вопросов.
– …Так ты могла читать предметы все это время? – спросил он, немного покраснев. – Если так, тебе могло показаться, что я украл то перьевое боа из кабаре, но я клянусь…
– Мне не нужно об этом знать, Энрике, – смеясь ответила Лайла. – Твои секреты все еще принадлежат только тебе. Я никогда не читаю вещи своих друзей.
Ей в голову тут же пришла непрошеная мысль о Тристане и его скрытой тьме, о том, что он отчаянно нуждался в помощи, а она упустила возможность это понять. Может, ей стоило пересмотреть свои принципы.
– Северин об этом знает? – спросила Зофья, и Лайла инстинктивно сжала зубы.
– Северин знает, что… меня создали. И что я читаю предметы. Но он не знает, зачем мне нужна Божественная Лирика, – сказала она и добавила более холодным тоном: – Ему не нужно знать. Я не обязана рассказывать ему свои секреты.
Если бы он узнал правду и не изменил своего отношения, она оказалась бы не умнее Снегурочки, чье распаленное сердце превратило ее в горстку снежинок. Лайла бы такого не допустила. Может, для девушки, сделанной из снега, любовь стоила того, чтобы растаять. Но Лайла была сделана из украденных костей, гладкого меха, могильной земли и странной крови: она не была хозяйкой даже своего собственного сердца. Все, что у нее было – это душа, и никакая любовь не стоила того, чтобы ее потерять.
Энрике сжал плечо Лайлы и ушел вперед. Смахнув остатки слез, Лайла подняла голову. Она почти коснулась дверной ручки, когда неожиданное прикосновение Зофьи заставило ее обернутся.
– Спасибо, – сказала она.
– За что? – удивилась Лайла.
Зофья колебалась.
– За правду.
– Это я должна тебя благодарить, – сказала Лайла. – Секреты – это тяжелое бремя.
Лицо Зофьи резко помрачнело.
– Я знаю.
НА ДРУГОЙ СТОРОНЕ двери, в московском переулке, стояла тройка, готовая отвезти их в секретное место Дома Никс. Вдалеке виднелась еще одна карета, которая везла их вещи в новое убежище. Яркий уличный фонарь озарял падающий снег, превращая снежинки в золотые монеты. В воздухе пахло дымом и оловом, а осколки льда трещали под ее сапогами, словно кости. Окна магазинов, укрытых тенями и тишиной, были спрятаны за деревянными ставнями. Три черные лошади, запряженные в карету, выпускали из ноздрей белый пар и потряхивали гривой. Рядом их ждали два охранника Дома Никс, но как только они направились к тройке, Зофья протянула руку и схватила Лайлу за запястье.
– Ты чувствуешь этот запах? – спросила она.
Гипнос наморщил нос.
– Это не я, – быстро сказал Энрике.
Воздух как будто… горел.
– Это селитра, – глаза Зофьи широко распахнулись. – Взрывчатое…
Она не успела договорить, и что-то позади тройки взорвалось, заливая переулок ярким светом вспыхнувшего пламени. Лошади заржали и пустились в темноту, пытаясь спастись от надвигающегося огня.
11Северин
Северин попятился назад. Лошади поднялись на дыбы, вырвались из упряжки и исчезли в ночи, прежде чем пламя поглотило карету, отрезая путь к спасению. Он прижал ладонь к кирпичной стене, пытаясь найти какую-нибудь выемку, но покрытая льдом поверхность оказалась абсолютно гладкой.
«Только не так, – думал он, глядя на Гипноса, Лайлу, Зофью и Энрике. – Только не таким образом».
– Я не понимаю… Я не понимаю… – шептал Гипнос снова и снова, глядя на медленно чернеющий экипаж. Изнутри раздавались приглушенные крики: охранники Дома Никс горели заживо. Гипнос попытался приблизиться к карете, но Зофья остановила его.
– Вода! – крикнул Энрике. – Нам нужна вода, чтобы затушить огонь!
Он схватил горсть грязного городского снега, наполнил им свою шляпу и бросил в сторону приближающегося огня. Северин смутно понимал, что Энрике пытается потушить огонь. Это было бесполезно, и глупо, и… смело. Северин мог только смотреть на него. Энрике обернулся и заорал, пытаясь перекричать бушующее пламя:
– Не смотри на меня так! Поверь, я знаю, как это выглядит!
Северин упал на колени и начал собирать снег. Его руки заледенели, а шрам на ладони горел от холода. Рядом с ним суетилась Зофья: она наполняла его шляпу снегом, плавила его с помощью своей огненной подвески и выливала получившуюся воду на огонь, но совершенно безуспешно. Он посмотрел на нее, на их руки, загребающие снег. У себя за спиной Северин слышал крики остальных, и, обернувшись, он обвел их взглядом.
Я хотел сделать вас богами. Я хотел вас защитить.
Северину казалось, что он снова наблюдает за смертью Тристана, только в этот раз его неудача приобрела физическое воплощение, обжигая каждого, кто подбирался слишком быстро. Он видел, что его руки двигаются недостаточно быстро, его ноги заледенели, и все шансы на спасение выскальзывают из холодных пальцев. Все было так же, но при этом иначе. Ни на ком не было золотой волчьей маски, никто не задирал головы вверх, к потолку, на котором горели звезды. Только снег, огонь и крики. Пламя все приближалось, и каждый вдох давался с трудом. Он мог бы задохнуться в дыму еще до того, как огонь поглотит его. Но по крайней мере он умер бы первым и ему не пришлось бы смотреть. Кто-то резко оттащил его в сторону. Даже в едком запахе гари он мог различить сказочный аромат сахара и розовой воды.
– Маджнун, – сказала Лайла.
Должно быть, у него начались галлюцинации. Она больше не звала его этим прозвищем.
Северин выдернул плечо из пальцев девушки, отказываясь смотреть в ее сторону. Он не хотел наблюдать, как она умирает. Ему было невыносимо видеть ту боль, что отражалась в ее глазах. Жар обжег лицо Северина, вынуждая его повернуться к надвигающемуся пламени. Он слышал, как Гипнос, Энрике, Зофья и Лайла кричат, чтобы он отошел подальше. Северин сделал шаг вперед и вытянул руку, словно мог оградить их от смерти и отдать себя на милость извращенной справедливости этого мира, чтобы не видеть, как он подвел всех в последний раз.
Он закрыл глаза, приготовившись к обжигающему прикосновению пламени, но огонь начал угасать.
Северин резко открыл глаза. Голубой свет прорезал ревущее пламя. Алые всполохи меркли по мере того, как среди них проносились голубые искры. Северин моргнул и поднял вторую руку. В воздух поднимались огромные столбы дыма. Ярко-красные языки пламени начали менять цвет, становясь голубыми у основания, словно зараженные какой-то ледяной инфекцией. Голубой распространялся все дальше, поглощая пылающий огонь, а затем опадал на землю, оставляя после себя лишь тонкую завесу темно-синего тумана. Под ногами Северина шипела и дымилась мостовая. Постепенно мир снова стал ясным, а дым растаял в воздухе, открывая его взору холодные звезды.