Выглянув из-за края лестницы, она увидела красное колеблющееся свечение. Этот свет вызывал в ней стойкое чувство тревоги, заставляя отступить назад, но вдруг в ее сознании вспыхнул новый образ: лица ее друзей и семьи. Она подумала о Северине и о его тяжелой походке, словно нес гораздо больше собственного веса. Она подумала о жизнерадостности Лайлы. Об асимметричной улыбке Энрике и блестящих глазах Гипноса. Это были светлые мысли. В детстве отец объяснил ей, что свет относится к электромагнитному спектру. Свет, воспринимаемый миром, принадлежал к видимому спектру, и это означало, что помимо него существует свет, невидимый человеческому глазу. И Зофья гадала, можно ли его почувствовать, как чувствуют солнечный свет сквозь закрытые веки. Потому что именно так она воспринимала дружбу: это было озарение, настолько необъятное, что его даже нельзя было осознать. И все же она не сомневалась в его присутствии. Она мысленно держалась за этот свет, спускаясь по тусклой лестнице.
Пять… Четырнадцать… Двадцать семь…
В конце лестницы она увидела комнату, залитую ярким светом. От потолка до самого пола тянулись пятьдесят семь пустых полок. На полу лежал размякший от воды ковер. В правом углу Зофья разглядела круглую капсулу с одним рулевым колесом и двумя сиденьями. Встроенный механизм эвакуации. На потолке поблескивала мнемопроекция, на которой колебалось изображение только что покинутого ею ледяного грота. Она не помнила, чтобы Гипнос с Северином рассказывали об этом устройстве или хотя бы упомянули его в своих записях.
Все эти наблюдения меркли перед источником жара, который она чувствовала, спускаясь по лестнице. На каменном алтаре ярко горели сотни восковых красных свечей. Красный свет отражался на каменных лицах девяти муз, склонившихся над алтарем. Кто оставил здесь горящие свечи? Она уже сталкивалась с подобной картиной. Это могло быть сентиментальным жестом, как в том случае, когда ее соседи оставили свечи возле их семейного вяза после смерти ее родителей. Возможно, это было посвящено погибшим девушкам. Но тут она заметила надпись на стене.
Зофья подняла свою подвеску, в надежде найти знак лемнискаты, но чем ближе она подходила – тем четче становилась надпись:
МЫ ГОТОВЫ К РАЗРУШЕНИЮ
– Разрушению? – вслух повторила Зофья. Это слово напоминало ей о другой надписи.
ИГРА БОЖЕСТВЕННОГО ИНСТРУМЕНТА ПРИЗОВЕТ РАЗРУШЕНИЕ
Что это значило?
Краем глаза она заметила какое-то мерцание. У основания алтаря лежал небольшой предмет. Она наклонилась и подняла его с пола.
Это была золотая пчела.
Зофья не видела эту пчелу со времен катакомб, когда доктор раскинул руки и подвальное помещение заполнилось членами Падшего Дома. По ее венам пронеслась паника. Ей нужно было предупредить остальных. Зофья шагнула назад, но ее нога поскользнулась на ступеньке, и она врезалась в… кого-то. Несколько секунд она ощущала лишь чье-то неровное дыхание.
Инстинкт взял верх.
Зофья быстро опустилась на корточки. Земля под ней была влажной и скользкой. Она отпрыгнула в сторону, но ее нога заскользила по гладкой поверхности, и она рухнула на пол. Зофья вцепилась в свое ожерелье, собираясь оторвать зажигательную подвеску, когда чья-то рука с пропитанной тряпкой зажала ей рот и нос. Ее ноздри наполнились сладковатым запахом, и глаза начали закрываться сами собой.
– Мне очень жаль, что ты вынуждаешь меня это делать, – произнес знакомый голос. – Но я знаю, что ты все поймешь, моя дорогая.
29Энрике
Когда в комнате повисала тишина, Энрике всегда старался ее заполнить.
Он думал, что значительным вещам необходимо громкое звуковое сопровождение, вроде зловещих раскатов грома, а когда слова сходят со страницы – их нужно обязательно произнести вслух, потому что лишь так они обретали вес и смысл.
В первый раз, когда его выбрали выступающим в дискуссионной группе – он был польщен. Люди верили в весомость его слов, даже когда область его интересов – Сказки Народов Мира: В защиту Филиппинского Фольклора, – казалось, не увлекала никого из его одноклассников в escuela secundaria. Всю ночь он готовился к своей речи, и его нервы буквально вскипели. Он даже не пошел на утреннюю мессу и молился, чтобы у него не заплетался язык. Но за несколько мгновений до того, как он взошел на трибуну, один из одноклассников вручил ему свою лекцию.
– Что это такое? – растерянно спросил Энрике.
Ни одно из написанных слов не выглядело знакомым.
Одноклассник рассмеялся.
– Не волнуйся, Kuya[7], мы сделали все за тебя.
– Но… – начал Энрике, сжимая в руках собственную речь.
Одноклассник отмахнулся.
– О, не беспокойся об этом, – он слегка потрепал Энрике по щеке. – С твоим лицом будет звучать еще убедительнее! А теперь поднимайся на трибуну.
Энрике вспомнил приторную теплоту школьного зала, собственные пальцы, оставляющие влажные отпечатки на бумаге, и зрителей, сменивших ухмылки на жалостливые взгляды. Он хотел, чтобы его выслушали из-за его лица или из-за его взглядов? Или он просто хотел быть услышанным? Трусость приняла решение за него. Он заговорил, читая со страницы. Позже, когда ему вручили награду за первое место, Энрике вернулся домой, сгорая от стыда, засунул трофей под крыльцо и никогда не рассказывал об этом родителям. Годы спустя он уже не мог вспомнить, что именно он тогда сказал.
Но это не имело значения.
Энрике вспомнил об этом происшествии, разглядывая очередное сокровище. Может быть, впервые в своей жизни он делал что-то важное. Ключ к спасению Лайлы должен был быть где-то здесь. Для этого не нужна была громкая речь. Только печальное молчание, с которым он опускал голову и отворачивался от света.
Энрике посмотрел на дверь, а затем снова на стол. Он делал это уже второй раз с тех пор, как Зофья ушла в ледяной грот двадцать минут назад. Энрике убеждал себя, что ему просто не нравится быть одному, к тому же без нее работа шла медленнее. И все же он должен был признать, что ему нравилось смотреть на мир ее глазами. Это было похоже на приподнятый занавес, за которым скрывались тонкие механизмы, управляющие декорациями на сцене – мир, неподвластный его пониманию.
Энрике потянулся за другим артефактом. На столе осталось всего три сокровища. Кувшин с перьями, маленькая ржавая арфа с тусклыми металлическими струнами и несколько вытянутых овальных масок, украшенных изображением холодного пламени. Энрике уже потянулся за арфой, как вдруг у него за спиной раздался резкий стук в дверь. Он нахмурился. Слишком рано для возвращения Зофьи, и, хотя ему нужна была помощь, он не был готов к встрече с Гипносом. Думать о нем – или, скорее, о разнице между его желаниями и жестокой реальностью – все равно что касаться свежего синяка.
– Да? – отозвался он.
– Это я! – раздался знакомый голос. – Руслан!
Энрике вытер руки о свой рабочий халат и пошел открывать дверь. В проеме стоял Руслан: в одной руке он держал тарелку с едой, а другая, как всегда, висела на тугой перевязи, прижатая к его груди.
– У вас совсем растрепались волосы, – сказал Руслан, окидывая его критическим взглядом. – Тревожные мысли? Или просто нет расчески?
– И то и другое.
Руслан поднял тарелку.
– Похоже, Полночный Аукцион начнется позже, чем планировалось, и я подумал, что вам понадобится еда и компания.
Энрике натянуто улыбнулся. Честно говоря, он не хотел терять ни секунды, ведь речь шла о жизни Лайлы. И единственным человеком, с которым он хотел бы работать, была Зофья.
– Очень мило с вашей стороны, – сказал он.
– Но немного навязчиво? – подсказал Руслан, его улыбка померкла. – Все в порядке, я понимаю. Вы уж простите, но по состоянию ваших волос я сразу понял, что вы не в настроении…
– Нет, прошу, – опомнился Энрике. – Заходите. Вы имеете полное право находиться здесь. В конце концов, вы и организовали эту экспедицию.
Руслан не двинулся с места, и у Энрике возникло ощущение, что он сказал что-то не то.
– Я предпочитаю полагаться на силу своей личности, а не на привилегии, – тихо сказал Руслан.
Энрике смягчился. Он снова посмотрел на стол, заваленный артефактами, и вздохнул. Возможно, Руслан мог бы помочь. Раньше Северин строго следил за тем, кому позволялось участвовать в их делах, но теперь он превратился в призрака и потерял всякий интерес к тому, что происходило вокруг него.
– Мне бы не помешала помощь, – сказал Энрике.
Руслан слегка подпрыгнул от радости и последовал за Энрике.
– Что вы изучаете? – спросил Руслан, глядя на стол.
Энрике указал на символ, который он нашел на ладонях муз и на внешней стороне книги, которую они приняли за Божественную Лирику:
– Мы ищем этот знак на предметах из сокровищницы, – объяснил Энрике. – Я думаю, что это может быть настоящим символом Божественной Лирики. Книга, которую нашли Северин с Гипносом, оказалась полой – так, может, это вообще не книга? Или книга внутри книги? Пока я не могу сказать точно.
Руслан внимательно его выслушал.
– Вы думаете, что это не книга? Почему?
– Ну, само слово было неполным переводом, – сказал Энрике. – Насколько нам известно, у нас есть только буквы «БОЖЕСТВЕННАЯ ЛИР», что, возможно, не отражает всей картины. Я постоянно натыкаюсь на некоторые иконографические ошибки, но я не знаю, о чем это говорит. Например, все музы в этой комнате держат в руках сломанные предметы, и мы видели то же самое в Стамбуле. Мы знаем, что Забытые Музы охраняли Божественную Лирику, и мы знаем, что их родословная позволяла им читать книгу. Возможно, именно это связывает картины, которые я заметил в Стамбуле и… – Энрике перекрестился, – Мертвых девушек из грота. Их руки были отрезаны. Возможно, в знак того, что они сдерживают свою силу, отказываясь прикасаться к книге? Переворачивать страницы? Я все еще не разобрался во всем этом до конца, но это определенно демонстрирует сдерживание силы…