Утром, когда барон Дрого выехал, наконец, в свое владение, Эдмунд де Монтгомери, изнуренный, с болью в каждом суставе, сладко храпел в своей постели. И только почти в полдень Герт Ордуэй решился разбудить его, сообщив, что леди Розамунда уже тревожится по поводу его отсутствия.
– Попросите мою сестру проявить терпение, – спросонок пробормотал он, – и скажите, что я вполне здоров.
И только после того как ему в лицо плеснули водой, он окончательно проснулся, надел нижнюю тунику и уже начал причесывать волосы, когда услышал легкие шаги. Они раздавались за занавеской, отделявшей место, где он спал, от остальной части длинного и мрачного зала. К его изумлению, шаги принадлежали леди Аликс. Она поспешила к нему, с тревогой и озабоченностью рассматривая багровую вмятину у него между глаз, оставленную носовой пластиной шлема.
При виде этой красивой женщины в обтягивающем красном платье, подчеркнувшем прелестные изгибы фигуры, сердце Эдмунда учащенно забилось. Аликс появилась словно дивное видение, освещенное через бойницу лучом утреннего солнца. Такая чистая и ясная, она напомнила Эдмунду ангелов, изображения которых он видел в аббатстве Гластонбери.
Замерев, Эдмунд наслаждался очертаниями гибкой фигуры Аликс де Берне, серебристо-золотым блеском ее длинных локонов, возбуждающими очертаниями ее ярко-розовых губ.
– Я ваш покорный слуга, миледи, – наконец вымолвил он. – Но я думал, что это моя сестра?…
– Она отправилась на кухню вместе с вашим медведем-эсквайром. Они готовят завтрак, достойный столь знаменитого паладина. – Аликс приблизилась с распростертыми руками. – О, Эдмунд! Вам не понять глубину моей гордости за вашу победу!
– Но, право же, милая Аликс, я не заслуживаю вашей глубокой заботы.
Эдмунд почувствовал себя неловко, кровь бросилась ему в лицо. Почему же там, дома, ни одна из дев, многие из которых были столь же чисты и добродетельны, а может, и более добродетельны, чем дочь графа Тюржи, не заставила его сердце биться так сильно?
– Отчего ваш взгляд так серьезен? – ласково спросила Аликс. – Разве вы забыли, дорогой милорд, что теперь вы больше не безземельный рыцарь?
– Безземельный? Но я, разумеется, лишен земли. Проклятый Руфус завладел всем, что я когда-либо имел…
Аликс сделала недовольную гримаску.
– Нет, после такой блестящей победы вы стали лордом Лукано. Конечно, это одно из самых бедных владений моего отца… О, Эдмунд, как изумительно умно и благородно вы обошлись с Дрого из Четраро. Теперь он отправится в странствие во имя Бога и не сможет напасть на Сан-Северино, пока не будет отвоеван Иерусалим. К тому времени мы уже будем готовы его встретить. Вы и я.
Позабыв о том, что он не брит, а его темно-рыжие волосы не расчесаны, Эдмунд упал на колено и прижал ее руку к своим губам со словами:
– Вам, демуазель де Берне, я отныне и навсегда посвящаю свою преданную службу, Свой меч и свое сердце…
– Поверьте, мой храбрый рыцарь, даже приглашение в Божий Рай не вызвало бы в моем сердце более горячего отклика.
Аликс погладила его спутанные волосы, затем кинулась в его распростертые объятия с такой же грацией и легкостью, с какой самка оленя вступает в чащу…
Шум приближающихся по каменному полу коридора шагов заставил их, смущенных и покрасневших, отпрянуть друг от друга.
– Скажем же «не сейчас» нашей любви, – прошептала она, сияя улыбкой. – Мне нужно время, чтобы уговорить отца одобрить наши намерения. – И добавила уже с грустным выражением: – Если, конечно, это когда-нибудь будет возможно… любовь моя…
Жадным глотком Боэмунд фиц Танкред осушил кубок из позолоченного серебра. Положил на колено слуге ногу в пыльном башмаке, чтобы тот разул хозяина. Тут же, на переносной подставке, спокойно сидел его любимый кречет – Челеста. Нахохлившись, птица перебирала клювом перья, изредка поглядывая на окружающих блестящими темными глазами.
– Жиль, сними у нее колокольчики со спины, – приказал герцог.
Главный сокольничий тем временем возился с тремя серебряными колокольчиками, прикрепленными к хвостовым перьям кречета. Их привязывали там, чтобы Челеста не поддалась искушению улететь на охоту самостоятельно. Изящная птица испустила крик протеста и угрожающе защелкала клювом, когда сокольничий осторожно надел ей на голову колпачок, украшенный красными и черными перьями.
– Разве найдешь более приятное развлечение в столь унылой местности? – задал вопрос Жирар, епископ Ариано.
Он поставил на место свою чашу, вытер рот и снял с левой руки, защищенной рукавицей, быстрого ястреба средней величины.
Всем было известно, что как священнослужитель этот человек не имел права запускать в полет такую птицу. Он мог использовать только ястреба-перепелятника. Герцог же Боэмунд должен был охотиться со скальным кречетом. Благородный северный кречет предназначался только королям, а орла мог пускать в полет только император. Боэмунд нарушил традицию скорее всего намеренно, давая тем самым понять, что не признает вассальной зависимости ни от кого, кроме как от Папы Римского.
Сэр Тустэн, Рейнульф из Принципата и прочие знатные лица охотились с крупными соколами, а простые рыцари – с ястребами.
Звучно пережевывая хлеб, Боэмунд склонился над своей птицей, чтобы проверить, нет ли у нее небольших ранок или сломанных перьев. Удостоверившись, что птица невредима, он отдал распоряжение Жилю отнести ее в клетку.
– Прихвати также птичку его преосвященства, – добавил он. – И проверь, в достатке ли у них свежая пища.
Передавая свою птицу, епископ едва удержался от ругательства. Его распирала злобная зависть от сознания, что ему приходится охотиться с ястребом, уступающим по своим качествам кречету. Про себя епископ дал обет, что, когда крестоносцы достигнут Малой Азии, он заведет птицу себе по вкусу.
Кубки снова были наполнены. Отхлебнув вина, Боэмунд устремил проницательный взгляд на одноглазого ветерана.
– Что сказал бы граф Сан-Северино, если бы я попросил вас кое-что разведать для меня?
На изуродованном лице констебля промелькнула невеселая улыбка.
– Думаю, милорд, он ругался бы как бешеный, лишившись констебля. Однако вассал не может отказать в просьбе своему сюзерену.
– Я не хотел бы доставлять кому-либо неприятность. Но вы, милорд Дивэ, именно тот человек, который сможет осуществить трудную и опасную миссию, имеющую целью узнать подлинные намерения императора по отношению ко мне. – Боэмунд подмигнул сэру Хью, и все вокруг дружно захохотали. – Я сомневаюсь, – продолжал он, – что наш союзник Алексей Комнин действительно простил, что мы штурмовали Корфу, Авлону и Дураццо.
Епископ Жирар подавился ехидным смешком.
– Не в большей степени, чем вы простили Алексея за то, что он нанял венецианцев в помощь своим туркополам, чтобы изгнать вас из Кастории.
– О раны Божьи! – мгновенно вскипел Боэмунд. – Как вы посмели упомянуть Касторию? Разве я виноват, что наши местные властители разбежались как зайцы?
Рейнульф из Принципата подался вперед, готовый встать между герцогом и не в меру веселым и ничуть не испугавшимся прелатом.
– Осторожнее, Жирар! Не слишком рассчитывай на свое церковное облачение и на тонзуру.
Его перебил жесткий голос сэра Тустэна:
– Милорд герцог, могу я внести предложение?
– Пошел прочь! Чего таращишься, как проклятая одноглазая сова! – взревел Боэмунд.
– Думая о вашем посольстве в Византию, я вспомнил о знатном человеке, находящемся сейчас, – продолжал ветеран, – в Сан-Северино. Он не только говорит и пишет на французском и латинском языках, но также, – Тустэн сделал паузу, чтобы усилить впечатление, – располагает широкими, если и не превосходными знаниями греческого языка.
– Ну? И что из этого? – фыркнул Боэмунд фиц Танкред, побледнев.
– Следует ли мне напоминать вам, – невозмутимо продолжал одноглазый ветеран, – что воздух
Константинополя часто оказывается смертоносным для… ну, посетителей из непопулярных владений? Предположим, что мне, вашему единственному эмиссару, случится испить из отравленной чаши или откусить не того граната на каком-нибудь византийском празднике? Кто же тогда станет собирать сведения относительно наилучшего пути для вашей армии? – Он сделал еще одну паузу. – Или выполнять какие-либо другие ваши поручения?
– Хм, вы в чем-то правы… – Боэмунд откинулся всем своим грузным телом на спинку кожаного кресла, которое затрещало в знак протеста. – Ну и кто же этот парень? Такой знаток языков не может быть знатного происхождения, – заключил он.
– Милорд герцог, – поспешил с ответом ветеран, – это не кто иной, как победитель во вчерашнем единоборстве.
– Рыжеволосый англичанин? – удивился Боэмунд. – Покарай меня Бог, если бы я мог себе представить, что этот парень получил достаточное образование, чтобы сосчитать до пятнадцати! – Заблестевшие глазки Боэмунда пронзали ветерана подобно клинкам кинжала. – Это правда?
– Как и то, что я стою здесь перед вами, милорд. Однако этот иноземец весьма стыдится своих знаний, достойных неблагородного писаря.
– Вероятно, я все же не пошлю его в Византию. Но он может оказаться полезным во время похода как переводчик. – Боэмунд расплылся в любезной улыбке. – Иди же, попроси его немедленно явиться. И прими мою благодарность, друг Тустэн.
Вскоре сэр Эдмунд де Монтгомери был оторван от того блаженного состояния, в котором пребывали он и Аликс, прогуливаясь рука об руку по зеленым, усыпанным цветами берегам кристально-чистого ручейка.
Увидев сэра Тустэна, Эдмунд поинтересовался соколиной охотой.
– Жалею, что не сопровождал вас, – учтиво сказал он. – Обожаю это занятие.
– Поохотились успешно, добыли дюжину уток и, возможно, вдвое большее число цапель и зайцев, – с удовлетворением сообщил ветеран, но тут же сделался серьезным. – Милорд герцог желает немедленно переговорить с вами, – сказал он уже более жестким тоном. – Это может пойти вам на пользу.
Боэмунд, перебирая толстыми пальцами свою редкую каштановую бородку, внимательно разглядывал огромного мускулистого человека, вытянувшегося перед ним.