Зане болезнен беглых взлёт.
Я их приветил: я умею
Приветить всё, – божи, Привет!
Лети, голубка, смело к змею!
Змея! обвей орла в ответ!
Я выполнил свою задачу,
Литературу покорив.
Бросаю сильным на удачу
Завоевателя порыв.
Но даровав толпе холопов
Значенье собственного «я»,
От пыли отряхаю обувь,
И вновь в простор – стезя моя.
Схожу насмешливо с престола
И ныне, светлый пилигрим,
Иду в застенчивые долы,
Презрев ошеломленный Рим.
Я изнемог от льстивой свиты,
И по природе я взалкал.
Мечты с цветами перевиты,
Росой накаплен мой бокал.
Мой мозг прояснили дурманы,
Душа влечется в Примитив.
Я вижу росные туманы!
Я слышу липовый мотив!
Не ученик и не учитель,
Великих друг, ничтожных брат,
Иду туда, где вдохновитель
Моих исканий – говор хат.
До долгой встречи! В беззаконце
Веротерпимость хороша.
В ненастный день взойдёт, как солнце,
Моя вселенская душа!
Увертюра
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Удивительно вкусно, искристо и остро!
Весь я в чем-то норвежском! весь я в чем-то испанском!
Вдохновляюсь порывно! и берусь за перо!
Стрекот аэропланов! беги автомобилей!
Ветропросвист экспрессов! крылолёт буеров!
Кто-то здесь зацелован! там кого-то побили!
Ананасы в шампанском – это пульс вечеров!
В группе девушек нервных, в остром обществе дамском
Я трагедию жизни претворю в грёзофарс…
Ананасы в шампанском! Ананасы в шампанском!
Из Москвы – в Нагасаки! из Нью-Йорка – на Марс!
Александр Ширяевец(Александр Васильевич Абрамов)(1887–1924)
Ширяево
В междугорье залегло
В Жигулях моё село.
Рядом Волга… плещет, льнёт,
Про бывалое поёт…
Супротив Царёв Курган –
Память сделал царь Иван…
А кругом простор такой,
Глянешь – станешь сам не свой.
Всё б на тот простор глядел,
Вместе с Волгой песни пел!
Волге
Тускнеет твой венец алмазный,
Не зыкнет с посвистом жених…
Все больше пятен нефти грязной –
Плевки Горынычей стальных…
Глядишь, старея и дряхлея,
Как пароходы с ревом прут,
И голубую телогрею
Чернит без устали мазут…
А жениха все нет в дозоре…
Роняет известь едкий прах…
Плывешь ты с жалобою к морю,
Но и оно – в плевках, в гудках…
Портрет мой
Орясина солидная! Детина!
Русоволос, скуласт, медведя тяжелей…
Великоросс – что между строчек: финна,
Славян, монголов помесь.
В песнях – соловей…
Боюсь чертей, возню их ухо слышит,
Дышу всем тем, чем Русь издревле дышит.
Николай Асеев(1889–1963)
Фантасмагория
Н.С. Гончаровой
Летаргией бульварного вальса
усыпленные лица подернув,
в электрическом небе качался
повернувшийся солнечный жернов;
покивали, грустя, манекены
головами на тайные стражи;
опрокинулись тучами стены,
звезды стали, стеная, в витражи;
над тоскующей каменной плотью,
простремглавив земное круженье,
магистралью на бесповоротье
облаками гремело забвенье;
под бичами крепчающей стужи
коченел бледный знак Фаренгейта,
и безумную песенку ту же
выводила полночная флейта.
Гудошная
Титлы черные твои
разберу покорничьим,
ай люли, ай люли,
разберу покорничьим.
Духом, сверком, злоем взрой,
убери обрадову,
походи крутой игрой
по накату адову.
Опыланью пореки
радости и почести –
мразовитыя руки –
след на милом отчестве.
Огремли глухой посул
племени Баянова,
прослышаем нами гул
струньенника пьяного.
Титлы черные твои
киноварью теплятся,
ай люли, ай люли,
киноварью теплятся.
Объявление
Я запретил бы «Продажу овса и сена»…
Ведь это пахнет убийством Отца и Сына?
А если сердце к тревогам улиц пребудет глухо,
руби мне, грохот, руби мне глупое, глухое ухо!
Буквы сигают, как блохи,
облепили беленькую страничку.
Ум, имеющий привычку,
притянул сухие крохи.
Странноприимный дом для ветра
или гостиницы весны –
вот что должно рассыпать щедро
по рынкам выросшей страны.
Кумач
Красные зори,
красный восход,
красные речи
у Красных ворот,
и красный,
на площади Красной,
народ.
У нас пирогами
изба красна,
у нас над лугами
горит весна.
И красный кумач
на клиньях рубах,
и сходим с ума
о красных губах.
И в красном лесу
бродит красный зверь.
И в эту красу
прошумела смерть.
Нас толпами сбили,
согнали в ряды,
мы красные в небо
врубили следы.
За дулами дула,
за рядом ряд,
и полымем сдуло
царей и царят.
Не прежнею спесью
наш разум строг,
но новые песни
все с красных строк.
Гляди ж, дозирая,
веков Калита:
вся площадь до края
огнем налита!
Краснейте же, зори,
закат и восход,
краснейте же, души,
у Красных ворот!
Красуйся над миром,
мой красный народ!
София Парнок(1885–1933)
«Я не люблю церквей, где зодчий…»
Я не люблю церквей, где зодчий
Слышнее Бога говорит,
Где гений в споре с волей Отчей
В ней не затерян, с ней не слит.
Где человечий дух тщеславный
Как бы возносится над ней,
Мне византийский купол плавный
Колючей готики родней.
Собор Миланский! Мне чужая
Краса! – Дивлюсь ему и я, –
Он, точно небу угрожая,
Свои вздымает острия.
Но оттого ли, что так мирно
Сияет небо, он – как крик?
Под небом, мудростью надмирной,
Он суетливо так велик.
Вы, башни! В высоте орлиной
Мятежным духом взнесены,
Как мысли вы, когда единой
Они не объединены!
И вот другой собор… Был смуглый
Закат и желтоват и ал,
Когда впервые очерк круглый
Мне куполов твоих предстал.
Как упоительно неярко
На плавном небе, плавный, ты
Блеснул мне, благостный Сан-Марко,
Подъемля тонкие кресты!
Ложился, как налет загара,
На мрамор твой – закатный свет…
Мне думалось: какою чарой
Одушевлен ты и согрет?
Что есть в тебе, что инокиней
Готова я пред Богом пасть? –
Господней воли плавность линий
Святую знаменует власть.
Пять куполов твоих – как волны…
Их плавной силой поднята,
Душа моя, как кубок полный,
До края Богом налита.
«Ведь ты не добрая, не злая…»
Ведь ты не добрая, не злая,
Ведь ты, как сухостой, суха, –
Зачем несу тебе, не знаю,
Я семизвездие стиха.
Мою Медведицу Большую
Кому я в руки отдаю!
Ни одесную, ни ошую
Не быть тебе вовек в раю.
Не холодна ты, а прохладна,
Не горяча ты, а тепла.
Зачем же ты волной громадной
В воображеньи протекла!..
Но не пойми меня превратно:
Ни проклиная, ни скорбя,
Я не беру даров обратно, –
Что ж делать! Я люблю тебя!
«Если узнаешь, что ты другом упрямым…»
Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут,
если узнаешь, что лук Эроса не был тугим,
что нецелованный рот не твоим лобзаньем раздвинут,
и, несговорчив с тобой, алый уступчив с другим.