урки пеших воинов в шлемах.
Батальная сцена производит впечатление огромной битвы, хотя в небольшом пространстве листа всего лишь несколько скачущих лошадей. Не на каждом мы видим всадников – кони даны в движении, некоторые воины запечатлены падающими с лошади или уже упавшими, убитыми, причём их фигуры похожи на первобытные наскальные изображения. Склонный к чёрно-белому изображению, в «Слове…» Алексеев использует цвет. Зелёным мерцающим цветом дубрав и полей даны русские воины, жёлто-коричневым, цветом выжженной степи, – половцы-степняки. Среди условных, рельефных силуэтов нет ни одного повторяющегося: каждая фигурка-знак динамична, в стремительном действии, в напряжённом противостоянии врагу или последнем смертельном падении. Вся композиция производит впечатление декоративно решённого панно.
Финал битвы словно материализованная метафора: высокий жёлто-коричневый стог посреди тщательно убранного поля с редкими, воинственно торчащими острыми стеблями завершается миниатюрной головой усатого, с открытыми глазами, воина. Голова его накрыта верхушкой стога. А сам стог весь состоит из голов, русских и половецких, сформированных из соломы. Над ним – тонкий серп уходящей луны на покрытом бесчисленными светящимися звёздами небе. Такова метафора итога страшной «жатвы» войны, пожирающей сотни мужских жизней. Невольно вспоминается страшная гора из черепов в «Апофеозе войны» Василия Верещагина. Виктор Васнецов выбрал из всего «Слова…» сцену «После побоища Игоря Святославича с половцами», где на поле спят мёртвым сном древнерусский витязь с открытыми, смотрящими на нас глазами и прекрасный отрок, рядом – убитые половцы, а вдали – уходящее за горизонт кровавое солнце. У русских художников – благоговейное отношение к древнерусскому эпосу: это великое начало русской литературы. Памятник героизму русских воинов, отчаянной храбрости древнерусских князей, пронизанный тоской о едином, сильном и дружном государстве, раскинувшемся на огромных просторах, богатых полями, реками, лесами, – так трактовали древнерусский эпос выдающиеся отечественные мастера книги Владимир Фаворский, Дмитрий Бисти, Юрий Селивёрстов, палехский художник И. Голиков.
Алексеев, как всегда, ни на кого не похож. Почему он всем другим вариантам графического комментария к «Слову…» предпочёл зооморфный код, что позволило литературоведу Борису Орехову назвать этот цикл «сюрреалистическим бестиарием»? Пространство, в котором происходит действие «Слова…», как известно, густо населено птицами – галками, воронами, кречетами (постоянно изображаемый Алексеевым в разных видах сокол упомянут в тексте «Слова…» тринадцать раз) и зверями – белкой, лисами, волками и пр. В самом тексте многие персонажи сравниваются с птицами и животными. Боевые птицы, охотничьи соколы, – князья с выразительно акцентируемой воинственностью, волки – половецкие ханы Кончак и Гзак, брат Игоря князь Всеволод – «буй тур»; жена Игоря Ефросинья Ярославна сравнивает себя с вещей птицей кукушкой, летящей над Дунаем. И Алексеев представляет пленённого князя Игорь в виде сюрреалистического образа поверженного человека с головой сокола, опрокинутого навзничь.
Алексеев прихотливо объединяет разные, на первый взгляд несоединимые, традиции: наскальную живопись французских пещер с буквицами из европейских книжных миниатюр: зооморфные элементы вплетает в геометрические и растительные орнаменты. На одну из заглавных буквиц художник поместил кукушку: с этой буквицы открывается часть «Слова…», посвящённая плачу Ярославны. В другой буквице закомпанован лев, готовящийся к нападению, – очевидно, намёк на князя Игоря, готовящегося идти в поход на половцев. Буквицы с искусно вписанными в них звериными и птичьими фигурами отсылают нас к европейским средневековым манускриптам.
В шестнадцати иллюстрациях у него полностью отсутствуют реалистические изображения конкретных героев поэмы. Ключевой ход в решении иллюстрационного цикла – условный языческий мир животных и птиц, несущий в работах художника сложную эмоциональную, символическую и декоративную нагрузку. Борис Орехов, к примеру, считает изображения русских князей, часто дающихся в гравюрах художника в виде агрессивных соколов с хищными клювами, «тоталитарными». Особое внимание к зооморфному коду отличает и поэтику Супо: «Статистический анализ, проведённый Клод Майар-Шари, показывает доминирование в текстах Супо образов "пернатых", что, по утверждению исследовательницы, характерно и для сюрреалистического бестиария в целом».
Кстати, художник ещё в 1933 году обратился в анимации к зооморфной символике: когда, как мы помним, после просмотра фильма «Ночь на Лысой горе» его спросили, «что символизирует умирающая лошадь», он, не думая ни минуты, ответил: «Смерть отца». Светлана вспоминала, как в детстве, рассматривая иллюстрации Гранвиля, они с отцом рассуждали: «Звери и правда очень похожи на людей, а люди – на зверей». О месте и значимости зооморфного кода в искусстве Алексеев мог задуматься во время жизни в США, где он провёл более пяти лет. Древние звериные тотемы здесь сохраняли популярность в среде коренных жителей страны – различных индейских племён. Экзотические первобытные культуры в первой половине ХХ века вызывали особый интерес европейских художников, маски африканских божков, керамику доколумбовой Америки собирал Пикассо.
Большинство акватинт Алексеева к «Слову» выглядят как барельефы, обладают некоей скульптурностью. Рельефности иллюстраций он достиг благодаря печати методом электролиза, техники, редко используемой для создания акватинт. Так же, как и в случае с традиционной техникой офорта, краски распределяются по медной пластине, и печатаются собственно изображения. Затем медная пластина погружается в ёмкость с водой, где будет происходить процесс электролиза. Медная пластинка соединяется с «плюсовым» контактом, а гравируемая поверхность – с «минусовым». Таким образом достигается наращивание слоя металла там, где краска не нанесена, и происходит процесс, аналогичный глубокой гравировке.
В Париже осваивать и оттачивать новую технику электролизной гравюры и печати валиком, которую потом употребит Алексеев, ему помогал Эдмон Ригаль. Жак Ригаль, сын Эдмона, друг и ровесник художника, делает первый оттиск в технике электролитической гравюры «ЛеБиш», использованной для фронтисписа в книге Ф. Супо «Послание с пустынного острова». С использованием этой техники Алексеев и решает иллюстрировать «Слово…». Обычная тонкая линия в его офортах теперь сменяется глубокими рельефными бороздами со сложным мерцающим цветом, где красное подсвечивает жёлтым, а жёлтое – коричневатым.
Жорж Нива определяет эти работы художника как эмали: «К концу жизни искусство Алексеева порой приближалось к мастерству ювелира. Это эмали, таинственные цветные инкрустации, отблески скифского золота на невероятных украшениях. И наконец он обращается к "Слову о полку Игореве" и создаёт эти "броши" из бумаги, где нежный оттенок цвета растворяется в соседствующем с ним, и "брошь" отливает разными цветами, как керамика Гауди».
Спустя два года работа над «Словом…» вступила в заключительную стадию. Супо так горячо переживает подготовку издания, что сообщает художнику 14 апреля 1948 года из Доминиканской Республики: «Я только что получил ваше письмо от 6 апреля и благодарю вас. Я всегда рад получить от вас новости. Но мне показалось, судя по этому письму, что вас немного беспокоит то, что вы медленно работаете. А я начинаю вас знать, и мне известно, что, как и в моём случае, в некоторые периоды работа идёт медленнее и с бóльшим трудом. Я уверен, что это время созревания. Зерну нужно некоторое время, прежде чем прорастёт из земли маленький росток, затем он быстро развивается. Поэтому don’t worry. Я очень доволен, что моя работа вас не разочаровывает. Думаю, вы правы, читая моё произведение вслух. Я искал ритм. Полагаю, что, когда вы увидите его типографическое расположение, мои намерения станут вам ещё яснее. Я искал определённую архитектуру поэмы, располагая слова в определённом порядке, искал определённые цвета, повторяя некоторые мотивы. Я получил конец, который мне прислала Мюриэль, и заканчиваю исправления.
Отвечаю на ваши вопросы.
1. Я исправил ошибку в монтаже. Мюриэль должна была передать мои исправления и мою просьбу проверить написание имён собственных. Я выбрал принятую вами орфографию в той версии, которую вы сделали (версии, которая мне невероятно помогла, так как она показалась мне наиболее верной).
2. Несомненно то, что надо произносить и писать Boïane и Troïane. Потому примите эту орфографию.
Я получил очень милое письмо от Эйнара, который полагает, что я в Бразилии, но кажется удовлетворённым моей работой. Тем лучше.
Я продолжаю предисловие. Надеюсь закончить его к моему возвращению в Париж в конце мая, если Бог и (нрзб) подарят мне жизнь.
Я уверен, что вы найдёте с Риджюлем средство упорядочить вклеенные иллюстрации и иллюстрации внутри текста. Думаю, что это очень важно, так как эта "Песнь об Игоре" должна составлять единое целое. Вспомните рукописи Средних веков, которым удавалось, несмотря на их разнообразие и резкость некоторых красок, сохранить для глаз эту общую гармонию».
Подготовив, спустя годы, радиопрограмму о творчестве Алексеева, Филипп Супо и в ней счёл необходимым вспомнить большую творческую удачу художника – иллюстрации к «Слову о полку Игореве»: «Ни один современный художник менее доволен своим искусством, чем Александр Алексеев. В то время как столько менее одарённых, чем он, художников стали живописцами, он посвятил свою жизнь гравюре. В течение двадцати пяти лет он изучал технику гравёра: резец, глубокую печать, гравюру на дереве, чёрно-белый и цветной офорт; он с восхитительным упрямством изучил все дисциплины. Сегодня он мастер самого сложного изобразительного искусства.
В то время как в истории искусства насчитывается бесчисленное количество великих художников, упоминаются лишь несколько великих гравёров: Дюрер, Калло, Уильям Блейк, Гойя, Гюстав Доре… Не боюсь утверждать, что этот список надо будет дополнить, добавив к нему имя Александра Алексеева. Это столь категорическое утверждение – не медвежья услуга. Чтобы доказать это утверждение, достаточно просто посмотреть на книги, которые иллюстрировал Алексеев, начиная с "Записок сумасшедшего" Гоголя и заканчивая последней изданной и, быть может, самой прекрасной, самой знаменательной книгой, этой восхитительной "Песни о князе Игоре", которая, по моему мнению, является шедевром, предлагающим цветные офорты прекраснее, чем эмали или драгоценности. Каждый раз, когда я любуюсь гравюрой Алексеева, я не могу не думать о том, что теперь нельзя будет заниматься гравюрой, не обращаясь к открытиям этого гравёра».