Глава седьмаяПервые годы в Париже (1921–1924)
Он ступает на платформу Лионского вокзала. На ней – низкорослые пальмы, слегка запылённые. На вокзале минует знаменитый ресторан «Голубой экспресс», украшенный экзотическими картинами. Он помнил всё до мелочей. «Куда пойдём?» – спросил своего спутника, морячка со странным именем Лолка. «В Латинский квартал», – ответил тот, не задумываясь. Они садятся на восьмидесятый трамвай. Доезжают до остановки «Улица Гласьер». Выходят и идут, куда глаза глядят. В карманах на двоих – два ливра, то есть семьдесят франков. Проходят под мостом, перекусывают в какой-то забегаловке. Снимают клетушку с одной кроватью. Спать на кровати будут по очереди: один на кровати, другой на матрасе, на комоде. Плата за неделю одиннадцать франков. Захотелось попить чаю. Мечта русского студента: булочка, жареная колбаса, молоко, сахар. «Семь франков», – сказала бакалейщица. Значит, потрачено уже восемнадцать.
Проснулись в четыре дня. Побрели к ближайшему бульвару Порт-Руаяль. Уселись на скамейке, она – бесплатная. Вдруг перед глазами мелькает текст на русском. Возможно, эмигрант-безработный читает русскую газету. «Позвольте посмотреть?» Одно из объявлений сообщало о вечере русских поэтов. Читать свои произведения они будут во Дворце поэтов, в кафе «Хамелеон», бульвар Монпарнас, дом номер такой-то. Но сколько стоит эта встреча с русскими поэтами в ярко освещённом зале?!
В «Хамелеоне», потолок которого был расписан в стиле «модернистской эротики» Ладо Гудиашвили, собиралась обычно литературная группа «Палата поэтов». В ноябре она собиралась трижды, но вечер поэзии – торжественный устный выпуск книги Георгия Евангулова с участием Валентина Парнаха, Марка Талова, М. Струве, художника и поэта Сергея Шаршуна – состоялся 16 ноября. Значит, Алексеев приехал в Париж 15 ноября! Двухэтажный дом стоял на углу улицы Кампань Премьер. «Над входом висела вывеска, на ней красками изображён разноцветный хамелеон. Его опоясывала ярко-синяя лента с девизом: "Изменяйся чаще"». Александру не оставалось ничего другого, как последовать этому сомнительному совету. Процитированными здесь словами кончаются воспоминания Александра Александровича Алексеева, которые он прочёл по французскому радио в 1970-е, названные им драматически – «Забвение, или Сожаление».
Париж тех лет пронизан авангардным искусством: спектакли, театральные постановки, художественные выставки, книжные новинки, дома мод. Но Александр не торопится окунаться в этот соблазнительный мир. Да и не может. При нём – рекомендательное письмо И.Я. Билибина к Сергею Судейкину, прославленному сценографу. В России Билибин и Судейкин много общались до эмиграции в Крыму. К Судейкину он пойдёт, однако не сразу. Он жил в крайней нужде несколько месяцев. Какое-то время обитал в гараже, спасаясь от холода, собирал старые газеты и спал на них, свалив их в кучу.
Дочь художника спустя годы вспоминала рассказы отца: «Первая работа, которую он нашёл в столице, была не только физически изнурительной, но и просто опасной: три месяца отец отмывал изнутри железнодорожные цистерны, перевозившие вино. Однажды, надышавшись ядовитыми парами, он потерял сознание. Отцу повезло: на следующее утро его нашли на дне одной из цистерн. Придя в себя, он тут же отправился искать другую работу». Мы цитируем её текст в том виде, как он переведён и напечатан: «…три месяца». Не многовато ли? Если это так, то в дальнейшем болезнь лёгких, едва не лишившая его жизни, спровоцирована и этим страшным случаем.
Встреча с Сергеем Судейкиным
Алексеев живёт в Париже на улице Грегуар де Тур в доме 6 (шестой округ). И наконец разыскивает Сергея Судейкина. Как всегда, его преследуют если не «странные», по Пушкину, то невероятные сближения. Судейкин – декоратор в той самой «Летучей мыши», на представлении которой в Лондоне он совсем недавно кричал: «Вот я, здесь!». Они встретятся, Алексеев передаст ему записку Билибина, наверняка покажет свои дорожные зарисовки и проработает рядом с Сергеем Юрьевичем до сентября 1922-го, когда тот вместе с труппой Балиева уедет на гастроли в США, чтобы там остаться. За этот короткий срок он пройдёт у Судейкина не только театральное обучение, недаром назовёт его «учителем», правда, не без некоторой доли иронии.
Сергей Юрьевич Судейкин – личность значительная. Одарённости необычайной. Недаром ему посвящали стихи и Анна Ахматова, и Николай Гумилёв, назвавший его «мэтром Рабле». В разное время его именовали «живописцем из «дерзкого» поколения», «одной из центральных фигур петербургской художественной жизни», «ироническим символистом», «мастером аллегорий», «обновителем искусства сцены». В Петрограде он – главный оформитель двух артистических ночных кабаре «Бродячая собака» и «Привал комедиантов». В Париже, как пишет Д. Коган, работы Судейкина в «Летучей мыши» – «афиши, эскизы оформления разнообразных номеров – во многом воздействовали на направление деятельности этого театра»[18].
Сергею Судейкину подвластна любая стилистика – итальянской комедии, балета, кукольного театра. Пародия, гротеск, сочная театрализация русских праздничных гуляний – всё доступно увлечённому универсалу. Словом, перед Алексеевым предстал король сцены. С этим самым сознанием. Но, зная нашего героя, сие его явно не обескуражило. Он чувствовал в себе театрала не без опыта, кое в чём уже осведомлённого в театральном деле. Недаром при себе имел книгу об истории костюма и свои оттуда наброски. А проштудированный Ипполит Тэн, раскрывший ему мировую историю театра с античных времён? А посещение кадетом лучших оперных и балетных постановок в Петербурге?! Уже не говоря о стремительных поездках в Лондон на русские представления. Не расставался он и с собственными работами на тему рериховских «Половецких плясок». Словом, профаном себя недавний морячок не ощущал.
О встречах с Судейкиным в первый год жизни в Париже написано им сдержанно, но благодарно. В его глазах Судейкин – модный театральный художник, «вдохновитель» «Летучей мыши». «Умный, утончённый, странный, сноб, склонный к предрассудкам; самоуверенный». Таким он его «лелеет» в памяти и называет смиренно «учителем». Познакомившись с талантливым молодым человеком незаурядной судьбы, Судейкин берёт его в подмастерья. Привлекает к работе над балетом «Щелкунчик» (в архиве Музея кино хранится рисунок Алексеева – эскиз костюма персонажа, стилистически близкий манере Судейкина а-ля рюс).
С 1921 по 1925 год он – участник театральных постановок Театра на Елисейских Полях, мы знаем спектакли Луи Жуве «Удар» 1923 года, Жоржа Питоева «Святая Жанна» 1925-го, где он мог участвовать. Вдохновлённый театральными успехами, двадцатичетырёхлетний художник фотографируется у афиши спектакля «Святая Жанна» театра Жоржа Питоева.
После отъезда Судейкина в Америку наш герой ещё довольно долго – целых три года – будет следовать его указаниям: по два часа каждый вечер делать этюды, отводя на каждый по пять минут; «приказывал», уточняет примерный ученик, признаваясь, что сам не ведал, зачем этому следовал. А делать надо было вот что. На больших листах бумаги рисовать во всё пространство листа обнажённую фигуру – одну за другой: чтобы «все руки и ноги были при ней. Чтобы каждый палец, каждый мизинец был при ней. Не прибегать к резинке или исправлению. Сделав ошибку, начинать всё заново». Таково напутствие мэтра. Вот тогда-то благодаря этому методу он и научится композиции рисунка в точно заданных размерах (думается, и не только), что так пригодится ему в книжных иллюстрациях, работа над которыми не за горами. Этот метод принят и в академии Гранд-Шомьер, популярной, особенно у русских и польских художников-эмигрантов, художественной школе Парижа, куда стал приходить и наш художник. Его также привлекало свободное посещение по записи – на месяц, на неделю, а то и на несколько часов по вечерам – и невысокая плата, самостоятельный выбор занятий. Сохранились имена тех, кто учился здесь из русских: Веры Мухиной, Александры Экстер, Зинаиды Серебряковой, Сержа Полякова, Андрея Ланского, который скоро станет крёстным его новорождённой дочери. Алексеев приходил на дневные этюды – от 20 минут до часа занятий – либо вечером на кроки. Метод, близкий тому, что ему преподавал Судейкин, к тому же помогая ему материально. Обнажённую модель они рисовали быстрым карандашом: она каждые пять минут должна была менять позу. Преподаватели – всё больше известные живописцы и графики вплоть до Леже.
Пока, по ощущению, он предоставлен самому себе. Хотя после отъезда в сентябре Судейкина оформленные им при участии Алексеева спектакли продолжали идти в Париже. Так, газета «Последние новости» от 25 октября 1922 года сообщает: с 20 октября по 9 ноября в помещении Театра Елисейских Полей будут проходить спектакли театра «Балаганчик». У рояля – Мирон Якобсон. Декорации и костюмы С. Судейкина, В. Шухаева, Л. Зака, А. Алексеева.
Попадает он и в другие театры режиссёров-авангардистов, участвуя в художественном оформлении спектаклей. Его привлекают и к оформлению Шведских балетов Рольфа де Маре, Русского балета Рене Блюма, спектаклей Фёдора Комиссаржевского, Луи Жуве. Фёдор Фёдорович Комиссаржевский, сторонник системы Станиславского, основатель театра своей великой сестры актрисы В.Ф. Комиссаржевской, в Англии ставший одним из ведущих режиссёров, принадлежал к реформаторам сцены. В Париже он поставил в Театре Елисейских Полей в 1923 и 1924 годах три спектакля: «Дорога в Лувр» А. Милна на английском языке, «Клуб мандариновых уток» А. Дювернуа и П. Фортуни, «Дуэнью» Р. Шеридана. Каково было участие Алексеева, что он извлёк для себя из общения с Комиссаржевским, нам не ведомо. Как, впрочем, и из общения с Луи Жуве, известным французским режиссёром, актёром театра и кино, другом Ж. Кокто и Жироду, чьи две книги, кстати, наш художник будет скоро иллюстрировать как начинающий новую жизнь книжный график. В 1923 году Л. Жуве, тоже принадлежавший вместе с Ж. Питоевым, Ш. Дюлленом и Кокто к реформаторам французского театра, поставил пьесу Жюля Ромена «Кнок, или Торжество медицины», и только в этом знаменитом спектакле мог что-то делать Алексеев.
Вот что сам он говорил о роли авангардного театра в его дальнейшей творческой жизни художника книги. «Мой опыт художника начался с театра под руководством одного из его (Мейерхольда. – Л. З., Л. К.) сотрудников. И, сотрудничая затем с режиссёрами "Картели" двадцатых годов (они тоже были под большим влиянием великого реформатора современного театра), я выучился задумывать всю будущую иллюстрированную книгу как спектакль. Таким образом, именно Мейерхольду, который был решительным, но полным уважения оппонентом своего учителя Станиславского, я обязан моим увлечением зрительной новизной».
Он слышит от Питоева: «Кто же более реален? И кто на самом деле реален? Человек или его творение? Бог создал Шекспира, а Шекспир сотворил Гамлета, реальность Гамлета – вечна». А он ещё недавно продолжал задавать себе детский вопрос: «действительно ли мечты – часть бытия – оказывают влияние на повседневную жизнь и порождают новую реальность, или же, напротив, мои мечтания не влияют на неё, и что у меня нет права принимать их всерьёз за настоящую жизнь?». Его сомнения развеяны: другая реальность существует, она может зависеть от него. Но как её выражать? Он чувствует себя в театре постоянно на вторых ролях, где для подлинного творчества остаётся не так уж много места. Он решает углубить свои знания о восточных культурах и записывается учеником первого года на курсы языков хинди и японского в Национальную школу живых восточных языков, видимо, неизгладимы впечатления от Индии и Японии, где он побывал во время службы на крейсере «Орёл». По каким причинам прервал обучение, увы, неизвестно.
В 1922 году поселяется и будет жить до 1923 года на улице Д`Альзас в доме 39 бис в Леваллуа-Перре. 28 апреля 1923 года в Париже – событие. Открывается новый театр под названием «Шут». Известны имена его создателей: дирекцию представляет Ашим-Хана, музыкальной частью заведует Мирон Якобсон, режиссёр – А. Смолдовский. И мы вновь встречаем имя Алексеева, да ещё как главного художника театра! В частной коллекции швейцарского фонда «Art Ex East» хранится его эскиз логотипа этого нового театра, где забавно переплетаются слово «шут» по-русски и по-французски.
Что это был за театр? Малый зал на сто пятьдесят мест, миниатюрная сцена, где танцору негде повернуться, непритязательные костюмы, большинство декораций – сукна, домашняя игра и немудрящая обстановка обезоруживали зрителей. Но критики сразу заметили: театру не хватало оригинальности как в репертуаре, так и в режиссуре. «Не было выдумки и строгой слаженности, чем гордится русская режиссура, но милая старательность и техническая наивность», – писал в газете «Последние новости» от 4 мая 1923 года бывший сотрудник журнала «Аполлон», драматург, знакомый Мейерхольда Евгений А. Зноско-Боровский. Всё это, очевидно, не устраивало и требовательного к себе и искусству Алексеева. Позднее он сделает эскизы декораций и костюмов для какого-то варьете и даже для шведского балета. Но, как потом понимает, работы его были несамостоятельны, это подражание учителю. Он вспоминает: Судейкин даже сгоряча обозвал его «ничтожеством», видимо, на неуступчивые слова об их несходстве или что-то в этом роде.
К 1925 году он распрощается с несостоявшейся карьерой художника театра (пишет: «меня просто выгнали»). И не захочет больше участвовать в коллективном творчестве. К этому времени он женат, у него дочь Светлана. 28 июня 1923 года состоялось его бракосочетание с Александрой Гриневской, актрисой театра Ж. Питоева в мэрии 17-го округа. Жорж Питоев и Поль Рэш свидетели этого союза. Кто же была эта привлекательная, одарённая молодая женщина, немало лет преданная помощница столь незаурядного мужа? Вокруг её кратко излагаемой биографии много легенд, которые мы попытались распутать, обратившись к документам и другим проверенным источникам.
Александра Гриневская сыграла в жизни Алексеева столь важную роль, что необходимо сделать отступление и рассказать о ней поподробнее.
Александра Гриневская
Она родилась 20 августа 1899 года в Петербурге в особняке на Мойке, 88. Спустя годы увидит здесь свою мать первый и последний раз в жизни. Вот как это происходило в день чьей-то свадьбы: «все люстры зажжены, а перед входом, на снегу, в ожидании гостей разостланы ковры. Перед домом, на набережной выстроилась очередь подъезжающих экипажей. В главном бальном зале играл оркестр, и в дом бесконечным потоком прибывали нарядные гости. Был приглашён весь петербургский свет. Сашу отправили подальше от посторонних глаз спать. Гувернантка уложила её в кровать и оставила одну. Посреди ночи на третий этаж, в комнату, где спала её дочь, поднялась Вера. На ней было чёрное бархатное вечернее платье. Войдя в неосвещённую спальню, она бросилась к Сашиной кровати, обняла её и со слезами стала умолять простить её. Так прошло несколько минут. Вера привела с собой чёрного пуделя. Наконец, она поднялась: "Мне пора, вот Кики. Он теперь будет с тобой, и ты сможешь разговаривать с ним, когда будешь по мне скучать!" Помню, когда мама рассказывала мне об этой встрече, у меня мурашки побежали по спине, когда я увидела, как посуровело её лицо и глаза наполнились слезами, не могу представить себе, как она смогла пережить эту боль». Эта печальная история передана Светланой Александровной в несколько мелодраматических тонах со слов матери. Каково же происхождение Александры Гриневской, вновь оказавшейся в Петербурге, в доме своего рождения? И что это был за дом? Оставим на время воспоминания. Обратимся к документам.
Дом принадлежал Евгению Ивановичу Ламанскому, крупному финансисту, одному из основателей первого Государственного банка в России. От первого брака у него – приёмная дочь Александра, обнаруженная в 1872 году новорождённой на паперти одной из петербургских церквей, своих детей у него не было. Она вырастает образованным, талантливым (успешная акварелистка) и достойным человеком[19]. После смерти супругов Ламанских, в 1903 году Александра Евгеньевна наследует элегантный особняк, отстроенный Монферраном неподалёку от Исаакиевского собора, его детища, напротив Поцелуева моста. В 1914 году она вторично выходит замуж за барона, камер-юнкера императорского двора Евгения Христиановича фон Таля. Не означает ли это, что немолодая пара, заново обустроив особняк, приглашает после венчания на свадьбу многочисленных гостей? Если это так, то на неё и привозит из Парижа очевидно пятнадцатилетнюю Александру тётушка, «тётя Катя», как её именует Светлана. Мать приглашена тоже, причём из Польши. Когда Светлана найдёт фото женщины с процарапанным лицом и спросит: «Кто это?», у матери выпадет из рук чашка и разобьётся.
Будущая мать Александры – юная Вера Тимофеева, скорее всего, няня, если судить по скромному облику на фото, маленького сына Александры Евгеньевны от первого брака, нежели гувернантка будущего отца нашей Александры, да ещё обучающая его английскому языку, как убеждена Светлана: Гриневскому в то время уже 35 лет. С ним-то и был совершён грех. Александр Гриневский – сын Александры Карловны баронессы де Левендаль-Ламанской от первого брака с неким Александром Константиновичем Гриневским. Такая запутанная история.
Александр Александрович Гриневский, отец Александры, родился 22 октября 1864 года, когда его матери шёл 22 год[20]. Одно время он – председатель собрания художников, фотографов-любителей и спортсменов, а также литераторов, о чём извещает «Весь Петербург» за 1910 год. На старой фотографии – щеголеватый холёный господин, восседающий за изысканно убранным столом, украшенным цветами. В воспоминаниях Светланы её дед Гриневский запечатлён в день сорокалетия, значит, в 1904 году. «Он сидит с моноклем в глазу и гвоздикой в петлице, напряжённый и чопорный, со свеженафабренными завитыми кверху усами над узкой верхней губой. Если присмотреться на стоящие вокруг бутылки, можно разобрать название выписанного из Франции вина»[21]. Сохранилось фото: маленькая девочка лет пяти-шести в белом капоре рядом с фатоватого вида господином. Фото вроде бы сделано в Париже. После приезда в Америку в 1940-м Александра поведёт дочь в полный шика отель «Плаза», чтобы попить чаю и увидеть место, где по дороге на выставку останавливался когда-то её отец с гостями. Им хватило денег лишь на чашку чая, так была высока его цена.
Итак, в респектабельном доме на Мойке рождается незаконная дочь. Оскорблённая баронесса де Левендаль-Ламанская[22] не может потерпеть такого позора. Вначале Вера с ребёнком живёт на даче Ламанских в Стрельне, через два года малышку препоручают сестре провинившегося Александра Екатерине, которая увозит её с собой в Париж. Веру лишают собственного ребёнка и отправляют с глаз долой туда, откуда она прибыла. Во всяком случае, на фотографии 30-х годов она с мужем снята в Польше. Вот почти и всё.
А кто такой Александр Константинович Гриневский, дед Саши, первый муж баронессы? На фото – грузный немолодой мужчина в цилиндре и крылатке. На коленях хорошенький нарядный мальчик и рядом тоже нарядная, постарше, девочка. Это Александр и Екатерина, его дети. По архивным документам нам удалось установить, кроме имени и отчества Гриневского, лишь несколько его петербургских адресов. О бабушке Левендаль-Ламанской Саша тоже, похоже, ничего не знала. А многие таланты она унаследовала от этой незаурядной женщины[23].
В 1876 году Александра Карловна вступила во второй брак с банкиром Евгением Ивановичем Ламанским, имея от первого брака с А.К. Гриневским не только двенадцатилетнего сына Александра, но и дочь Екатерину, ту самую «тётю Катю», что увезла девочку в Париж. Александру Карловну, независимую, энергичную, переполненную творческими планами, мало беспокоили светские сплетни о её втором браке. Нам остаётся только коротко посвятить читателя в детали повседневного бытия «тёти Кати». На фото – солидная немолодая дама в открытой коляске с кучером в Булонском лесу вместе с Сашей-подростком. К этому времени она графиня Скавениус, её обширная квартира в 17-м округе, на авеню Ниель, 85. Светлана пишет: «Тётя Катя держала музыкальный салон. Сюда, на авеню Ниель, каждую неделю приезжали дипломаты, художники, аристократы и другие европейские знаменитости, чтобы послушать игру Сати и Дебюсси». Дебюсси умер в 1918 году, Сати – в 1925-м, сама она скончалась тоже в 1925 году, – её салон переживал популярность, привлекавшую знаменитостей, в первую четверть ХХ века[24].
Первое встретившееся во французской прессе упоминание о «тёте Кате» и её салоне 1909 года: «Русские певцы с триумфом выступили у графини Пьер Скавениус». Это и есть «тётя Катя». В сообщении за 1911 год мы читаем об ужине-приёме у графини Левендаль-Скавениус, где гости могли «насладиться пением графини Баратовой, исполнившей несколько арий из своего репертуара». Музыкальный салон продолжает частенько доставлять наслаждение его посетителям, в том числе российскому послу Извольскому, в честь которого графиней Scаvenius-Loewendal на Avenue Niel 13 мая 1913 года устроен вечер. Месяцем раньше, «на очаровательном музыкально-литературном вечере сама хозяйка удостоилась аплодисментов за совершенное исполнение пьес Листа, Шопена и Шумана». Исполнялись иногда и произведения её собственного сочинения. Слышали ли их юная племянница, присутствовала ли на столь блистательных музыкальных вечерах и утренниках?
«Катя считала, что, взяв маленькую Сашу на попеченье, она спасла репутацию семьи. Этого было достаточно. От гостей девочку прятали и во время приёмов отправляли на кухню, где от тётушкиной прислуги она получала единственное тепло, которое знала за все годы детства. Когда Саша выросла, тётя Катя стала представлять её гостям – девушка развлекала их, читая стихи по-французски, по-немецки и по-русски – на всех этих языках она говорила очень хорошо». Так пишет Светлана, очевидно, со слов матери. А в апреле 1911 года Саша могла побывать вместе с тётушкой в русском православном храме на улице Дарю: Екатерина Александровна заказала службу за упокой души г-жи Ламанской, своей матери, похороненной рядом с мужем на Николаевском кладбище Александро-Невской лавры в Петербурге в 1903 году. «Молитвы будут прочитаны в четверг, в три с четвертью пополудни», – уточнялось в газете «Фигаро».
На фотографии 1920 года Александра Гриневская: на фоне традиционного задника (снимок сделан в фотоателье) в элегантной чёрной шляпе с перьями и длинном, стильном пальто, в белых перчатках и с модной меховой муфтой: живое олицетворение ар-нуво. 28 февраля 1921 года парижская газета сообщила: на музыкальном утреннике графини Скавениус-Левендаль «большой успех выпал на долю итальянской пианистки мадмуазель Л. Боргатти, талантливой певицы Анриетт Силве, мадмуазель Саши Гриневской, исполнившей несколько танцев». Саша Гриневская, живя у тёти-графини, не только танцевала, читала стихи на трёх языках, но и рисовала, писала маслом, как когда-то её талантливая бабушка Александра Карловна. У неё, судя по всему, были неплохие учителя. Уже в апреле 1921 года в одной из парижских галерей на улице Сен-Флорентен состоялась первая персональная выставка её работ. В следующем году у графини в салоне появляются новые знаменитости – Жорж Питоев и очаровательная Людмила Питоева[25].
Труппа Питоева состояла из талантов разных национальностей. В главных ролях постоянно он и его красавица жена Людмила, выдающаяся актриса. Они считали психологический театр главным делом жизни. Зрители называли его «театром потрясений», а Жан Кокто воскликнул: «Это был святой театр». Такова самоотрешённость от житейского и меркантильного супругов Питоевых. К ним и попала не имевшая профессионального актёрского образования Александра Гриневская. «Одной из частых посетительниц тётиного салона стала известная парижская актриса – Людмила Питоева. Услышав, как мама читает стихи, она отвела её в сторону и стала уговаривать уйти из тётиного дома и поступить в авангардный театр, которым руководит её муж Жорж. Не сказав никому ни слова, мама перебралась в маленькую квартирку на Левом берегу Сены и начала самостоятельную жизнь. Питоевы взяли её в свою труппу на характерные роли». Что произошло между Александрой и её тёткой[26], о которой позже она отзывалась неприязненно, вряд ли нам доведётся узнать. 1922 годом помечена любительская фотография, на которой видим Александру Гриневскую сразу после ухода из дома, очевидно, столкнувшуюся с бытовыми проблемами, от которых больше двадцати лет её заслоняла состоятельная тётушка. В недорогой меблированной комнате с непритязательными цветочными обоями, на просторной деревянной кровати полулежит скромно одетая задумчивая молодая женщина с печальными глазами.
Сохранилось фото сцены из спектакля по пьесе Пиранделло «Шесть персонажей в поисках автора», поставленного Питоевым в 1923 году. Где-то на фото Александра, сыгравшая роль мадам Паче, – «лицо, впоследствии исключённое» из разыгрываемого персонажами, и – молодой муж, будущий художник и аниматор, в массовке спектакля в роли одного из Актёров! Захватывающий для молодёжи сюжет: игра, воображение не уступают реальности. В сезон 1924 года Александре дадут ещё три небольшие роли – неких Селин Кантели в пьесе современного французского драматурга Жоржа Дюамеля, Виктуар в пьесе Клода Ане «Мадемуазель Бурре» и фрёкен Говилд, появляющейся с несколькими репликами в первом действии известной пьесы Кнута Гамсуна «У врат царства» как «двадцатилетняя девушка, брюнетка», невеста молодого учёного. Вскоре Александра Гриневская выйдет замуж за молодого сценографа. Супругов будут звать Алёша и Саша.