Перед природой, перед ее жизнью и участием в судьбах мы с Блоком, как оказалось потом, дышали одним дыханием. Эта голубая “звезда полночная” сказала все, что не было сказано. Пускай “ответ немел”, – “дитя Офелия” и не умела сказать ничего о том, что просияло мгновенно и перед взором и в сердцах.
Даже руки наши не встретились и смотрели мы прямо перед собой. И было нам шестнадцать и семнадцать лет».
Этот спектакль и встреча с юной Любой произвели сильное впечатление на Блока. Нельзя сказать, что это была его первая любовь. К тому времени он уже познал чары зрелой женщины, которая была старше его на двадцать лет. Ксении Михайловны Садовской. Но юная Люба была как вестница иных миров. Блок написал цикл стихов, связанных с этим летом и спектаклем. Первое стихотворение из этого цикла было написано уже 2 августа.
Я шел во тьме к заботам и веселью
Вверху сверкал незримый мир духов.
За думой вслед лилися трель за трелью
Напевы звонкие пернатых соловьев.
И вдруг звезда полночная упала,
И ум опять ужалила змея…
Я шел во тьме, и эхо повторяло:
«Зачем дитя Офелия моя».
Люба кажется ему «дитем». Как странно и как характерна эта деталь. Возможно, из этого взгляда потом родится восприятие Любови Менделеевой как Музы и символа Вечной Женственности. Существа не реального, а возвышенного, парящего над миром.
Образ Офелии «в цветах, в причудливом уборе из майских роз и влажных нимф речных» не оставлял поэта. Он пишет еще одно стихотворение и еще… Зимой он вспоминает летнее блаженство… Строгая неприступная Люба казалась ему недосягаемой…
Мне снилась снова ты, в цветах, на шумной сцене,
Безумная, как страсть, спокойная, как сон,
А я, повергнутый, склонял свои колени
И думал: «Счастье там, я снова покорен!»
Но ты, Офелия, смотрела на Гамлета
Без счастья, без любви, богиня красоты,
А розы сыпались на бедного поэта,
И с розами лились, лились его мечты…
Ты умерла, вся в розовом сияньи,
С цветами на груди, с цветами на кудрях,
А я стоял в твоем благоуханьи,
С цветами на груди, на голове, в руках…
Люба манит его, но есть некая грань, которую он преступить не может или не хочет. И его стихи говорят о том чувстве, которое питается не любовными страстями и лихорадкой, а чем-то иным…
Странно: мы шли одинокой тропою,
В зелени леса терялись следы,
Шли, освещенные полной луною,
В час, порождающий страсти мечты.
Стана ее не коснулся рукою,
Губок ее поцелуем не сжег…
Всё в ней сияло такой чистотою,
Взор же был темен и дивно глубок…
На некоторое время они расстаются… Каждый из них живет своей жизнью, но у судьбы иной расклад на происходящее. В 1900 году Любовь Менделеева поступает на Высшие женские курсы, погружается в студенческую жизнь. А Блок, увлеченный учением Владимира Соловьева, со стихами которого его познакомила мать, ощущает мистические токи и Вечную Женственность. Постепенно он приходит к пониманию, что Люба – его судьба. И видит он ее не иначе, как в образе Прекрасной дамы. И потому даже зимой для него звучит Весна…
Ветер принес издалека
Песни весенней намек,
Где-то светло и глубоко
Неба открылся клочок.
В этой бездонной лазури,
В сумерках близкой весны
Плакали зимние бури,
Реяли звездные сны.
Робко, темно и глубоко
Плакали струны мои.
Ветер принес издалека
Звучные песни твои.
Вместе с тем Блок понимает: он видит то, что не могут видеть и знать – другие. Он – избранник других миров…
Небесное умом не измеримо,
Лазурное сокрыто от умов.
Лишь изредка приносят серафимы
Священный сон избранникам миров.
В Любе же постепенно просыпалась женщина, которой хотелось ответной любви и чувств.
«Я ощущала свое проснувшееся молодое тело. Теперь я была уже влюблена в себя, не то что в гимназические годы. Я проводила часы перед зеркалом. Иногда, поздно вечером, когда уже все спали, а я все еще засиделась у туалета, на все лады причесывая или рассыпая волосы, я брала свое бальное платье, надевала его прямо на голое тело и шла в гостиную к большим зеркалам. Закрывала все двери, зажигала большую люстру, позировала перед зеркалами и досадовала, зачем нельзя так показаться на балу. Потом сбрасывала и платье и долго, долго любовалась собой. Я не была ни спортсменкой, ни деловой женщиной; я была нежной, холеной старинной девушкой. Белизна кожи, не спаленная никаким загаром, сохраняла бархатистость и матовость <…>».
Лето 1901 года было для них знаменательным и способствовало еще большему сближению, еще большему тесному знакомству.
«И вот пришло “мистическое лето”. Встречи наши с Блоком сложились так. Он бывал у нас раза два в неделю. Я всегда угадывала день, когда он приедет: это теперь – верхом на белом коне и в белом студенческом кителе. После обеда в два часа я садилась с книгой на нижней тенистой террасе, всегда с цветком красной вербены в руках, тонкий запах которой особенно любила в то лето. Одевалась я теперь уже не в блузы с юбкой, а в легкие батистовые платья, часто розовые. Одно было любимое – желтовато-розовое с легким белым узором. Вскоре звякала рысь подков по камням. Блок отдавал своего “Мальчика” около ворот и быстро вбегал на террасу. Так как мы встречались “случайно”, я не обязана была никуда уходить, и мы подолгу, часами разговаривали, пока кто-нибудь не придет».
Постепенно Александр Блок дал понять, что Люба занимает особое место в его жизни, хотя все было возвышенно, невинно и отношения по-прежнему не выходили за рамки дружеских чувств. В это лето было написано одно из самых известных блоковских стихотворений, посвященных прекрасной Даме, образу, который зародился в сердце поэта и стал центральной темой его творчества в тот период… Характерно, что эпиграфом к стихотворению стали слова Владимира Соловьева, чье учение о Вечной Женственности сыграли свою роль в формировании отношения поэта к будущей жене.
И тяжкий сон житейского сознанья
Ты отряхнешь, тоскуя и любя.
Предчувствую Тебя. Года проходят мимо —
Всё в облике одном предчувствую Тебя.
Весь горизонт в огне – и ясен нестерпимо,
И молча жду, – тоскуя и любя.
Весь горизонт в огне, и близко появленье,
Но страшно мне: изменишь облик Ты,
И дерзкое возбудишь подозренье,
Сменив в конце привычные черты.
О, как паду – и горестно, и низко,
Не одолев смертельные мечты!
Как ясен горизонт! И лучезарность близко.
Но страшно мне: изменишь облик Ты.
Со временем Любовь Менделеева начала понимать, что отношение молодого Саши Блока к ней – особое, не похожее ни на что другое…
«Понемногу я вошла в этот мир, где не то я, не то не я, но где все певуче, все недосказано, где эти прекрасные стихи так или иначе все же идут от меня. Это обиняками, недосказанностями, окольными путями Блок дал мне понять. Я отдалась странной прелести наших отношений. Как будто и любовь, но, в сущности, одни литературные разговоры, стихи, уход от жизни в другую жизнь, в трепет идей, в запевающие образы. Часто, что было в разговорах, в словах, сказанных мне, я находила потом в стихах. И все же порою с горькой усмешкой бросала я мою красную вербену, увядшую, пролившую свой тонкий аромат так же напрасно, как и этот благоуханный летний день. Никогда не попросил он у меня мою вербену, и никогда не заблудились мы в цветущих кустах…»
Осенью и зимой они как бы случайно встречались. Очевидно, судьба неумолимо вела их друг к другу, пусть и длинными окольными путями. Они говорили обо всем, в том числе и о стихах Блока. Менделеева сравнила его с Фетом, что не могло не взволновать молодого поэта.
Если внимательно вчитаться, прочувствовать строчки, которые писал в то время Блок, то можно увидеть те узлы и катастрофы их отношений, которые разразятся в дальнейшем. Себя Блок видел в роли служения Прекрасной Даме, но никак не реальной женщине.
Безмолвный призрак в терему,
Я – черный раб проклятой крови.
Я соблюдаю полутьму
В Ее нетронутом алькове.
Я стерегу Ее ключи
И с Ней присутствую, незримый.
Когда скрещаются мечи
За красоту Недостижимой.
Мой голос глух, мой волос сед.
Черты до ужаса недвижны.
Со мной всю жизнь – один Завет:
Завет служенья Непостижной.
Такое отношение, где Любовь Менделеева предстает не реальным человеком, а исключительно как Прекрасная Дама, не могло быть всецело понятным и принятым ею. У нее возникает решение – порвать с Блоком и больше не встречаться с ним. Она приготовила для него письмо, которое все же не решилась отдать. Тем не менее при очередном свидании в лицо Блоку было брошено «Прощайте!» Письмо же было следующего содержания:
«Не осуждайте меня слишком строго за это письмо… Поверьте, все, что я пишу, сущая правда, а вынудил меня написать его страх стать хоть на минуту в неискренние отношения с Вами, чего я вообще не выношу и что с Вами мне было бы особенно тяжело. Мне очень трудно и грустно объяснить Вам все это, не осуждайте же и мой неуклюжий слог.
Я не могу больше оставаться с Вами в тех же дружеских отношениях. До сих пор я была в них совершенно искренна, даю Вам слово. Теперь, чтобы их поддерживать, я должна была бы начать притворяться. Мне вдруг совершенно неожиданно и безо всякого повода ни с Вашей, ни с моей стороны, стало ново: до чего мы чужды друг другу, до чего Вы меня не понимаете. Ведь Вы смотрите на меня как на какую-то отвлеченную идею.