ткой вдвойне.
Когда я попыталась ему это растолковать, Маркус велел мне говорить тише и успокоиться. Я что, хочу, чтобы его арестовали? Он сказал не волноваться. Родители Рут Николь знают его родителей. Маркус погладил мою руку и заговорил так нежно, что каждое слово казалось полным любви:
– Почему ты так беспокоишься из-за перстня? Он ничего не значит.
Я знала, что должна сердиться, что должна порвать с ним. Рональда процитировала очередную поговорку своей мамы:
– «Надо решить, что тебе лучше: жить с половиной ниггера или вообще без ниггера».
– Не называй его так.
– Ты неправильно поняла, – сказала Рональда.
Мы порылись в ящиках стола ее папы в подвале и нашли пакетик с травкой долларов на пять. Она была не ахти какая, больше семян, чем самой травки, но мы позаимствовали из пакетика немного, чтобы свернуть тоненький косяк. И раскурили на двоих в кабинете мачехи Рональды, подсунув под дверь полотенце. Подруга затягивалась сильно, пытаясь побыстрее словить кайф. В доме никого не было, однако она панически боялась, что нас застукают.
– Если меня поймают, – сказала она, – то конец. Отправят обратно в Индиану.
– Да разве могут они на тебя разозлиться? Ведь травка лежала в ящике отца.
– Это его дом, он может делать что захочет.
– Ну ладно, – согласилась я, принимая из ее рук тлеющую скрутку. Я прижала косяк к губам. Он был влажный от губ Рональды. – Я постараюсь побыстрее.
Она снова взяла косяк и глубоко затянулась.
– Давай я сделаю паровоз.
Я приблизила к ней лицо, и Рональда выдохнула дым прямо мне в рот.
– Не то чтобы я не хотела домой, – призналась она.
– В смысле погостить?
– Я имею в виду, я не против вернуться. Ты знаешь, что здесь мне не место.
– Что ты такое говоришь! – возразила я.
– Не кипятись, – сказала Рональда. – Я только говорю, что я не прочь вернуться домой. Но не хочу, чтобы меня туда отправили.
– Это одно и то же, – заметила я. – Уехала и уехала.
– Нет, не одно.
Она взяла короткий косяк ногтями и снова его зажгла. Потом приложила к моим губам.
– Твоя очередь.
Я сильно затянулась, пытаясь набрать дыма на двоих. Когда она прижала свои губы к моим, я собиралась вместе с дымом «паровоза» втолкнуть глубоко в ее нутро слова «пожалуйста, останься!».
– Не кашляй, – предупредила Рональда. – Если будешь кашлять, слишком сильно улетишь.
– Не могу, – выговорила я и перхала, пока горло не начало гореть, а по лицу не потекли слезы.
К Хеллоуину мы с Маркусом снова стали встречаться, но только поздними вечерами и так, чтобы никто не видел. Он обещал, что это временная мера. Из-за работы у него стало водиться больше денег. Иногда мы ходили в «Варсити» или в «Джей Ар Крикетс», он платил за все и оставлял официанткам большие чаевые, чтобы те не проверяли документы. С Рональдой мы проводили время после школы: делали домашку, курили травку и смотрели платные каналы. Это была неплохая жизнь. В шесть часов вечера я садилась на автобус № 66 «Линнхерст» немного голодная и все еще слегка под кайфом. Вот почему мне больше нравилось курить травку, чем пить. Спиртное делало меня эмоциональной, а травка бросала лучик света, отгораживавший меня от проблем. Не то чтобы я забывала о заботах, просто они переставали так сильно меня тревожить.
Однажды Рональда, прощаясь, дала мне с собой небольшой бумажный пакетик с арахисом и мармеладками. Я так ждала момента, когда можно будет закрыться в комнате и слопать их все, запихивая в рот горстями. Когда приехала к дому, у обочины стоял «Линкольн». Не новый, у которого стекла опускались нажатием кнопки, а другой, 1982 года выпуска, за рулем этого обычно сидел Роли. Я не ожидала, что дядя приедет в понедельник. Обычно он заскакивал по четвергам, когда Джеймс работал по маршруту до аэропорта. Тогда мама угощала Роли холодными закусками, а потом вынимала двойную колоду карт, и они играли в тонк. Не знаю, был ли Джеймс в курсе этих посиделок, но при мне в его присутствии они никогда не упоминались.
Я открыла дверь ключом, пытаясь вести себя, как обычно, но наверняка выглядела ошарашенной, увидев сидящих на диване маму и Джеймса. На стене над ними улыбался коллаж из моих фотографий. Я никогда не обращала на него особого внимания, пока Рональда не показала. Но сейчас он казался дурацким: все эти портреты, отснятые с разницей в год, с совершенно одинаковой улыбкой. На каждой следующей фотографии я становилась чуть старше, но больше ничего не менялось. Это была просто маска для снимков, которую я довела до совершенства еще до того, как пошла в первый класс.
– Привет, – поздоровалась я. – Что нового?
– Дана, – сказала мама, – мне надо с тобой поговорить.
– Хорошо, – согласилась я. – Сейчас, только схожу в душ.
Джеймс перебил:
– По мне, ты и так чистая.
Я облизнула губы, понимая, что запах травки пропитал мои волосы и одежду. Казалось, даже от верхней губы шел этот запах.
– Хорошо, – сказала я и осталась у двери, чтобы не приближаться.
«Интересно, – подумала я, – как я выгляжу со стороны?» Из телепередач я знала: родители могут определить, что ребенок употребляет наркотики, по расширенным зрачкам, так что смотрела только на ковер. Бумажный пакет с мармеладками и арахисом шуршал в руке.
– Что нового?
– Где ты была, Дана? – спросила мама.
Джеймс скрестил руки на груди. На нем была водительская форма. С того дня, как я бросила отцу вызов, чтобы он спас меня от Маркуса, если посмеет, прошло полгода, и я имела глупость считать, что в чем-то победила. Но, конечно, для шестнадцатилетней девушки полгода – это большой срок. А для Джеймса просто время, чтобы собраться с мыслями и выстроить стратегию игры. Его круглое лицо, стиснутое фуражкой и спрятанное за очками, светилось удовлетворением.
– Да так, – пробормотала я.
– Видишь, Гвен? Об этом я и говорил.
Будь я малышкой, я была бы в восторге от того, что обсуждали меня, но сейчас это лишь раздражало. Кто он такой, чтобы делать вид, будто меня знает? По его самоуверенной позе я поняла: он не рассказал маме о том, как позволил мне уйти гулять в полночь в полуголом виде только из-за страха, что его узнают. Спорю на что угодно, он заявил, что выяснил о моих похождениях через свои каналы, от высокопоставленных людей по всему городу, с которыми знаком.
Теперь я приблизилась к дивану: хотелось, чтобы они почувствовали запах травки. Я вклинилась посередине. Диван был достаточно широк для троих, но родители не подвинулись, когда я принялась втискиваться в пространство между ними.
Мама понюхала мои волосы.
– Ты что, курила марихуану?
Я рассмеялась над тем, что она назвала травку марихуаной. Я знала, что это не смешно, но мне было смешно.
– Так что, теперь Маркус МакКриди подсаживает тебя на наркотики? – ужаснулся отец.
Я снова хихикнула, потому что Маркус к траве не прикасался. Это было бы нарушением условий освобождения на поруки. Вся эта ситуация была уморительна: родители сидели и ждали меня в шесть часов вечера, словно сейчас три часа утра. Словно они обычные родители, а я обычная девчонка.
– Гвен, – сказал Джеймс, – если ты с ней не справляешься…
– Если она со мной не справляется, то что?
– С ней и не надо справляться, – заявила мама. – Ей нужно другое.
– Быть законным ребенком, – вставила я.
– Ты и так законный ребенок, – сказала мама.
– А что в пакете? – спросил отец и протянул руку.
Я зажала пакет между коленей.
– Это не твое дело. Это подарок.
– Не смей со мной так разговаривать! – рассердился Джеймс. – Дай сюда.
Мама была в шоке.
– Дана, что там? Дана, милая, что в пакете?
– Это мое.
У меня было ощущение, будто я наблюдаю за всей этой сценой со стороны, будто это вообще не я и родители не мои.
– Раньше я тебе нравилась, – обратилась я к Джеймсу. – Я нравилась тебе, когда была маленькой.
– Что ты такое говоришь? – произнес он. – Ты мне и сейчас нравишься. Просто мне нужно знать, что в кульке.
Я посмотрела на маму:
– Скажи ему, чтобы он отстал от меня. В кульке нет ничего такого. Скажи ему, чтобы он мне поверил. Пожалуйста. Пусть отстанет от меня.
Мама посмотрела на бумажный пакет.
– Что с тобой случилось, Дана? Что случилось с моей малышкой? Мы ведь раньше все делали вместе.
– Это нечестно, – сказала я.
– Джеймс, – она обернулась к отцу, – может, поедешь домой? Я должна поговорить с Даной наедине.
– Ты не можешь меня выставить, – оскорбился Джеймс. – Ты не можешь меня выставить за дверь, будто мне здесь не место. Она моя дочь. Вы моя семья. Я должен посмотреть, что в кульке.
– Там ничего такого нет, – настаивала я.
– Но ведь что-то там есть, – не сдавался тот. – Дай я посмотрю.
– Мама, – попросила я, – пусть он оставит меня в покое.
Она переводила взгляд с отца на меня, после чего долгую минуту смотрела на пакет, пытаясь отгадать его содержимое. Потом сделала глубокий вдох и, без сомнения, снова почувствовала запах травки. Мама знала, что я не все ей рассказываю, у меня не было доводов в свою защиту, не было правдоподобной истории, но я все равно хотела, чтобы она за меня вступилась. Ведь любовь – это когда ты защищаешь кого-то, даже если знаешь, что он неправ? Я хотела, чтобы она вступилась за меня не потому, что я права. Я просто хотела, чтобы она вступилась за меня.
– Мама.
– Дана…
– Мамочка?
– Дана, милая, просто покажи, что у тебя в пакете. Если там ничего такого, пусть увидит, что ничего такого. Что с тобой случилось, Дана? Что ты творишь? Приходишь домой, провонявшая марихуаной, встречаешься с парнем, этим несовершеннолетним преступником… Не губи свою жизнь, детка. Просто покажи отцу, что у тебя в кульке.
Не сводя глаз с матери, я раскрыла пакет, перевернула его и высыпала мармеладки и арахис на пол. Получился красивый беспорядок. Рональда специально ездила за ними в торговый центр «Ленокс-Сквер». Они были всевозможных цветов: и розовые с коричневыми точками, и фиолетовые, и оранжевые. И названия вкусов были экзотические: «Пинаколада» и «Фиговый листок». Видя их рассыпанными по уродливому коричневому ковру, я чуть не плакала.