– Она всегда хотела с вами познакомиться, – призналась я.
Мисс Банни откинулась на больничную кровать.
– Я не вижу хорошего выхода из этой ситуации.
Мы какое-то время посидели вместе, ничего друг другу не говоря. Я старалась глубоко дышать, хотя в комнате пахло камфорой и слегка отдавало мочой. Возле кровати стоял букет красных роз, но они вообще были без запаха.
– Возьми у меня что-нибудь, – предложила мисс Банни. – Возьми из этой комнаты что захочешь.
Я обошла маленькую спальню. Выбор оказался невелик. На комоде, где должны стоять флаконы с духами и статуэтки, расположились янтарные пузырьки с лекарствами, стопка резиновых перчаток и коробка со шприцами. Единственным предметом декора была фарфоровая подставка для украшений в виде двух пальцев, и на ней покоилось обручальное кольцо (по виду мужское). На ночном столике стояла шкатулка для драгоценностей. Когда я ее открыла, зазвенела музыка. Внутри была только брошь в форме звезды, украшенная гранеными аквамаринами.
– Это? – спросила я.
– Почему ты выбрала ее?
Я пожала плечами.
– Просто она мне понравилась. Красивая.
Я не знала историю семьи, чтобы понимать, какие вещи несут ценность, а какие нет. Я выбрала эту брошь, как вещицу в магазине.
– Ну и хорошо, – согласилась мисс Банни. – Я попросила Роли, чтобы меня положили с ней в гроб.
Я тут же выпустила брошь из пальцев, и она упала обратно в музыкальную шкатулку. Мисс Банни произнесла слово «гроб» на выдохе, словно пришлось его из себя выталкивать. Я резко обернулась, но бабушка лежала лицом к стене.
– Я могу выбрать что-то другое. Вам ее подарил близкий человек?
– Нет. Я купила ее на свои деньги. Много лет назад, когда мне хотелось выглядеть красиво. Пара камней выпала, но все равно вещица симпатичная.
– Да, мэм.
– Я попрошу Роли, чтобы он отстегнул ее от моего платья, перед тем как крышку гроба закроют и меня зароют в землю.
– Мэм, – попросила я, – пожалуйста, не говорите так.
Бабушка взяла мою живую ладонь в свою умирающую.
– Я всегда держалась правды. Надеюсь, кто-нибудь скажет что-то в этом роде на моих поминках.
10Дядя Роли
Летом 1978 года мама оказалась на перепутье. Я не религиозна и не суеверна, но есть что-то не от мира сего в месте, где сходятся две дороги. Говорят, в таких местах дьявол ставит лавку на случай, если захочешь обменять душу на что-то более полезное. Если веришь, что Бога можно подкупить, то это священная земля, где можно приносить Ему жертвы. А в буквальном смысле это место, где можно сменить направление, но, если ты это сделаешь, придется придерживаться нового маршрута, пока не доберешься до следующего перекрестка, – а кто знает, сколько на это потребуется времени.
Хотя мне было всего девять, тем летом я целых две недели провела вдали от дома. Крестная, Уилли-Мэй, взяла меня в Алабаму, к своим родственникам в деревню. Она считала, что я слишком городская девочка и мне надо хоть немного побегать босиком. Каждый вечер Уилли-Мэй набирала для меня воду в ванну на ножках и выглядела при этом куда более уверенной и деловитой, чем когда сидела у нас в гостиной и пила с мамой джин-тоник. В деревне она заплетала волосы в две косы и связывала кончики в пучок, а ботинки носила на босу ногу.
Я, конечно, привыкла к влажному и знойному лету, но в Опелике жара была всеобъемлющая. Август – время закруток, поэтому женщины мыли помидоры, персики, свеклу. Уилли-Мэй копила на кондиционеры, а пока мы спасались от зноя, открывая окно и обмахиваясь веерами из похоронного бюро (с библейскими сценами и молитвами на обороте). Входная дверь постоянно распахивалась и захлопывалась, пропуская бесконечную вереницу племянниц, племянников и двоюродных братьев и сестер Уилли-Мэй, которые воровали из нашего холодильника яйца, чтобы проверить, можно ли и вправду зажарить яичницу, разбив яйцо на раскаленный солнцем асфальт. Через дорогу женщина продавала фруктовый лед из порошкового напитка – десять центов за пенопластовый стаканчик. Но мама сказала не покупать еду у незнакомых людей. Большую часть времени я проводила на кухне под крылом Уилли-Мэй, которая то и дело о меня спотыкалась. Воздух был густой от сахарного запаха варящихся фруктов. Лизнув предплечье, я чувствовала соленый вкус пота.
Ночью я спала на раскладном диване с Уилли-Мэй, которая все свое тело обсыпала смесью талька и кукурузного крахмала. Я скучала по своей комнате, шуму города и красивой маме.
– Почему она сегодня не позвонила?
Крестная расправила влажную от пота простыню, укрывая меня.
– Она не может звонить каждый день. Она тебя любит. Я тебя люблю. Роли тебя любит. Все тебя любят. А тебе нужно лишь заснуть и проявить терпение.
Я не знала, что на это ответить, поэтому молча уложила голову на слишком мягкую подушку.
– Она приедет за тобой, Дана. Можешь не сомневаться.
За те две недели в Алабаме я узнала много нового: научилась менять ребенку подгузник и развешивать выстиранное белье так, чтобы скрыть за простынями свои дамские вещицы. Научилась, как и когда становиться на колени во время католической службы. И еще узнала, что есть взрослые мужчины, которые считают маленьких девочек очень красивыми.
После церковной службы дядя Уилли-Мэй, мистер Сандерс, попросил меня сесть к нему на колени. Я не взяла жвачку, которую он предложил, но пошла, потому что не знала, что взрослому человеку можно отказать. Потом присела поперек его коленей, но мистер Сандерс притянул меня к себе так, что мой крестец прижался к низу его живота, а макушка уперлась ему под подбородок. Он раскачивал меня. На нем все еще был галстук, в котором он ходил в церковь. Дядя Сандерс дышал мне в ухо, и дыхание пахло яблочными сердцевинками.
Уилли-Мэй вошла в спальню в одной комбинации. На талии у нее проступали пятна пота.
– Сандерс, – разъярилась она, – отпусти девочку и не смей, ***, к ней приближаться! Только тронь еще раз, и я тебя зарежу, ниггер. Ты знаешь, я так и сделаю.
Она схватила меня под мышки и оттащила от него.
Ее дядя сказал:
– Я ничего плохого не сделал.
– Ты мразь, Сандерс, – ругнулась Уилли-Мэй. – Вали отсюда.
Дядя быстро смылся из комнаты, а она крепко меня обняла.
– Ты в порядке? С тобой все хорошо, Дана? Что здесь было?
– Ничего, – ответила я.
– Ты сидела у него на коленях, и все? Он тебя не трогал?
– Нет, – сказала я.
– Господи, помилуй.
– А вдруг…
– Что «а вдруг»?
– А вдруг он меня трогал, но я не заметила?
Уилли-Мэй снова обняла меня с тихим смешком облегчения.
– Боже, – сказала она. – Держись поближе ко мне, пока за тобой не приедет мама.
– Я хочу домой.
– Я знаю, осталась всего пара дней. У Гвен есть кое-какие дела.
В тот вечер она заказала звонок за счет вызываемого абонента и позвонила маме. На следующий день мы сидели на крыльце и чистили груши, когда я заметила вдали старый «Линкольн».
Уилли-Мэй прищурилась, стараясь разглядеть машину в облаке пыли из-под колес.
– Дана, у тебя молодые глазки. Скажи-ка, кто там едет?
– Старый «Линкольн». Это дядя Роли.
– Слава богу, – произнесла Уилли-Мэй. – Слава богу.
Я подумала: «Интересно, что скажет мама о моем виде?» Я не обратила внимания на предостережение мамы Уилли-Мэй не играть на солнце, поэтому моя кожа, и без того темная, обрела еще более глубокий оттенок. От пота выпрямленные и завитые в крупные кольца волосы вернулись к природному состоянию. Пока Роли помогал маме выйти из машины, я почесала грязную голову. Мама была в голубом костюме и такой же шляпке. Даже туфли были цвета воды в бассейне.
– Вы все сделали? – спросила Уилли-Мэй.
– Еще нет, – ответил Роли.
– Я не хотела принимать это решение без Даны, – пояснила мама.
– Какое решение? – спросила я.
– Где мы можем поговорить наедине? – уточнила она.
Уилли-Мэй осмотрелась: во дворе была гурьба играющих детей. Она глянула в глубь дома своей матери, где уж точно было не протолкнуться от женщин, закатывавших банки с овощами.
– Извини, Гвен. Здесь все места забронированы.
Роли предложил:
– Держи ключи. Можете поговорить в машине. Только обязательно включите кондиционер.
Мама взяла меня за руку и улыбнулась:
– Ты похожа на дикого зверя.
За спиной Роли сел на мое место рядом с Уилли-Мэй и принялся фотографировать груши. Она наклонилась к нему и что-то прошептала. Роли улыбнулся.
Он хотел жениться на маме. В ту среду за игрой в тонк он выложил карты на стол во всех смыслах. И сказал:
– Гвен, ты заслуживаешь лучшей жизни. У тебя должен быть муж, которого тебе ни с кем не придется делить.
Сначала она не приняла его слова всерьез. Сказала:
– Спрячь свои карты, а то я все вижу и играть неинтересно.
– Я не шучу.
Мама рассмеялась:
– А что, у тебя кто-то есть на примете? Ты знаешь человека, который захочет меня вытащить из этой ямы?
– Я серьезно, Гвен, – произнес он. – Я над этим думаю уже несколько лет и хочу официально связать свою жизнь с тобой и с Даной.
Мама положила карты на стол рубашкой вверх, будто считала, что они смогут продолжить игру, когда закончат этот неловкий разговор.
– Что ты такое говоришь, Роли? Что именно ты хочешь сказать?
– Я прошу тебя выйти за меня замуж. Быть моей женой. Законно. Честно.
Мама встала из-за стола, подошла к дивану и села на то место, где сиденье было порвано. Роли пошел следом. Он был такой длинный и голенастый и двигался как механизм, приводимый в действие легким ветерком.
Потом продолжал:
– Можем купить себе дом и жить как нормальные люди. На бумаге я и так отец Даны, так что здесь никаких сложностей. И не беспокойся насчет Джеймса. В конце концов он с этим смирится. Он должен понять, что в последние девять лет жил не по совести. Он должен понять, что, если мы поженимся, это будет разумно. Так лучше для Даны. У Джеймса и так есть все, что нужно для счастья одному человеку, и даже больше.