– Ладно, – разрешила мама.
Я открыла дверь и вышла. Когда сетчатая дверь хлопнула о косяк, я побежала к бельевым веревкам и протолкнулась в самую середину. Мокрая простыня шлепнула меня по лицу. Я нашла дядю Роли. Он стоял и смотрел в небо.
– Дядя Роли, – позвала я. Он не откликнулся. – Ты злишься на меня?
– Нет, Дана, – сказал он. – Я не могу на тебя злиться. Ты такая милая.
– Хочешь меня сфотографировать?
Роли покачал головой.
– Я устал снимать. Сфотографирую тебя в другой раз, – он сел на землю, мокрую от воды, капающей с белья. – Дана, у меня очень тяжелая жизнь, – произнес Роли, протягивая руки. – Посиди со мной немного.
Я вспомнила дядю Уилли-Мэй, который сказал то же самое, и покачала головой:
– Мне нельзя.
– Это ничего, – ответил он, когда я проталкивалась наружу сквозь мокрый занавес простыней. – Скажи, что приду через минуту, – попросил Роли. – Скажи, что мне надо прийти в себя.
От Опелики до Атланты можно доехать за два часа, если двигаться строго по шоссе I‐85. Роли решил поехать по городским улочкам, заявив, что хочет полюбоваться видами. Мама сначала протестовала, говорила, что троим чернокожим не стоит разъезжать в дорогой машине по городским задворкам южных штатов. Роли ответил, что любой прохожий увидит не троих негров, а белого мужчину, черную женщину и маленькую девочку. Когда мы проехали мимо указателя на шоссе, соединяющее штаты, он не включил поворотник, вместо этого продолжил двигаться по двухполосной дороге. Роли слегка притормаживал на каждом перекрестке, давая маме возможность попросить изменить маршрут.
11Призовой снимок
Когда одиннадцатый класс подходил к концу и я начала думать, в какой вуз подавать документы, Джеймс тысячу раз меня заверил, что Шорисс поступает в колледж Спелмана здесь, в Атланте.
– Она домашняя девочка, – сказал он. – В маму пошла. Как и ты – в свою.
Отец говорил уверенно, без следа заикания, но как я могла верить его словам? Я, как никто другой, понимала, насколько сложно ему предугадать желания, действия и мотивы девушки-подростка. Кроме того, Джеймс так и не оправился после смерти матери.
После похорон мисс Банни он стал тише говорить, меньше есть, был рассеян, забывал снять фуражку при входе в дом, называл маму и меня именами наших соперниц. Как мы могли злиться, когда он был настолько жалок? На подбородке у отца росла щетина, жесткая и приправленная сединой. Когда он снимал пиджак, я видела, что гладился только воротничок белой рубашки, а остальное оставалось так, как высохло. Сломанные очки отец починил канцелярской скрепкой.
Обеспокоенная мама попросила меня возвращаться на школьном автобусе, чтобы я была дома через час после окончания занятий – на случай, если отец решит заехать. Однажды майским днем она вернулась раньше меня и застала его у заднего входа. Джеймс хрустел костяшками пальцев так, что те опухли и болели. Когда он встал со ржавого стула, на добротных шерстяных штанах осталось пятно-бабочка.
– Сейчас мы очень нужны Джеймсу, – говорила мама.
Он не часто заезжал, так что я много дней провела в квартире одна, переставляя на комоде сувениры, пролистывая старые брошюры вузов и тоскуя по укромному подвалу Рональды. В четверг во время перемены она, проходя мимо, тайком сунула мне в руку тонкий косяк в старом бумажном пакете для бутербродов. Дома я включила вытяжку в ванной, раскрыла пакет, коснулась языком сгиба косяка. Но когда курила без Рональды, это ввергало меня в паранойю и депрессию.
Когда папа все же зашел к нам в один из таких дней, он принялся расспрашивать о моей единственной беседе с мисс Банни.
– Что она тебе сказала?
– Я тебе уже говорила.
– Но ты не говорила дословно.
– А я и не помню все дословно. Хочешь, принесу пепельницу? Или джин-тоник?
– Да, если можно.
Я поставила перед ним джин-тоник на подстаканник. Отец постукивал пачкой сигарет о колено.
– Как дела в школе?
– Хорошо.
– Ты собираешь документы для поступления?
– Я отправляю документы только в Маунт-Холиок. Я хочу учиться именно в этом вузе и ни в каком другом. Хорошо?
– Я же говорил, можешь об этом не беспокоиться. Маунт-Холиок – дорогой колледж, но я оплачу. Ты ведь сказала это мисс Банни?
– Откуда ты знаешь, что Шорисс не собирается поступать в Маунт-Холиок?
– Не собирается.
– Но откуда ты знаешь?
Он сделал глоток.
– Ей не нравится холодный климат. А теперь ответь на мой вопрос о бабушке. Ты сказала ей, что я оплачу твою учебу в колледже?
– Она об этом не спрашивала.
– Надо было затронуть эту тему по ходу разговора. А что ты говорила? Я знаю, что уже спрашивал, но расскажи мне снова.
Он так беспокоился насчет бабушки, что мама тоже начала волноваться, хотя я рассказала все в подробностях, как только она пришла в тот вечер домой. Я рассказала все, сперва описав блестящую голубую брошку – единственное, что мне останется. Когда сообщила, что Джеймс соврал мисс Банни, что моя мать мертва, она охнула, словно ее ткнули в чувствительное место. Потом по щекам стекла пара слезинок, но мама тут же взяла себя в руки. Я не впервые видела мамины слезы, но в этот раз они потрясли меня до глубины души.
– Я ведь так мало прошу, – выговорила она.
– Я знаю, мама.
Три месяца спустя она пришла ко мне и снова попросила пересказать подробности беседы с мисс Банни, но я ответила:
– Я уже все важное рассказала. Ты ведь не хочешь снова расстраиваться?
Она объяснила:
– Когда ты мне рассказала в тот раз, я была слишком шокирована, чтобы слушать внимательно. А теперь хочу все услышать снова ради фактов. Отец зациклился на этом, и я пытаюсь понять почему.
– Не знаю, что он хочет услышать. Он спрашивает каждый раз, а я не знаю, что сказать.
Мама села и сняла рабочие туфли.
– Это так странно.
Мы сидели на кухне. Она наполнила тазик теплой водой, добавила ложку соли «Эпсом» и капельку жидкого мыла, а потом поставила тазик возле дивана, расплескав немного пенной воды на ковер. Потом опустила ноги в таз.
– Насколько я понимаю, Дана, она ему что-то сказала. На смертном одре люди говорят всякое. В самом конце они уходят в себя, но за пару дней до смерти высказывают все начистоту. Наверное, сказала что-то насчет нас, – мама улыбнулась и коснулась моего плеча. – Как бы то ни было, видимо, ты достойно нас представила.
Она пошевелила ногами в тазике и снова облила ковер.
– Держи кулаки. Иногда перемены – это к лучшему.
Рональда не беспокоилась насчет поступления. Она уже решила, что пойдет в Южный университет в Батон-Руже. Она давно восхищалась марширующим оркестром этого вуза и надеялась, что ее примут в «Танцующие куклы». Я показала подруге брошюры из Маунт-Холиока и сгенерированное компьютером письмо, приглашающее меня туда поступить.
– Посмотри, как там здорово!
– Ты уверена, что хочешь жить среди всех этих белых? – спросила она.
– Это хороший вуз, – заметила я.
– Да, – согласилась Рональда. – Но живя здесь, ты ничего не знаешь о белых. В Индиане полно людей всех мастей. В Атланте, по крайней мере в районах, где мы живем, все настолько черные, что вы даже не осознаете, что это такое.
– Ерунда какая-то, – сказала я.
– Сама увидишь, – заверила подруга. – Вот поедешь в Холиок, будешь жить среди белых и тогда поймешь, о чем я.
– Я только боюсь, – призналась я, – что Шорисс возьмет и скажет, что хочет в Маунт-Холиок. И будет то же самое, что с «Шестью флагами», только хуже.
– Да, это было западло, – буркнула Рональда.
– Еще какое, – подтвердила я.
Казалось бы, я уже привыкла ко всему этому дерьму. Но нет. «Шесть флагов над Джорджией» – это парк развлечений, предлагающий самые привлекательные условия летней подработки для подростков в Атланте. Мы с Рональдой хотели вместе попробовать туда устроиться, но в итоге вышло, что по деньгам ей выгоднее сидеть с младшим братом. После трех собеседований мне предложили накручивать сладкую вату на бумажные рожки и получать за это всего на пять центов больше минимальной зарплаты. Я с куда большим удовольствием гуляла бы по парку, предлагая семьям попозировать для фотографии. Тем не менее я была рада и работе продавца сладкой ваты: я бы научилась общаться с незнакомыми людьми, да и деньги пришлись бы кстати. Чтобы учиться в Маунт-Холиоке, мне понадобится форменная одежда для вузов Лиги Плюща – юбки и пиджаки. Маме понравилась идея с подработкой. Она сказала:
– Если будешь пробовать получить стипендию для малоимущих студентов, понадобится доказательство, что тебе приходилось работать, а иначе комиссия решит, что ты просто охотишься за халявой.
Не успела я зайти в отдел кадров за бейджиком и красно-синей формой работников парка, как к нам в жилищный комплекс «Континентал-Колони» явился Джеймс с подарками.
– Я тебе кое-что привез, – сказал он, и стало понятно, что отец с плохими новостями.
Джеймс объяснил, что Шорисс тоже устроилась в «Шесть флагов». Она будет надевать парашюты на посетителей аттракциона под названием «Прыжок-восторг».
Я посмотрела на маму, которая накладывала лед в стаканы. Лицо ее не исказилось от гнева, она казалась попросту усталой. Я больно закусила губу. Почему я этого не предвидела? Ну конечно, Шорисс хотела работать в «Шести флагах». Все хотели. И конечно, работа достанется ей. Как всегда.
– Извини, Дана. Я узнал только сегодня.
Джеймс протянул оранжевый бумажный пакет, но я не приняла.
– Возьми, – произнес он, вытаскивая оттуда пластинку. На обложке Майкл Джексон в белом костюме гладил пару тигрят. – Я купил ее в «Тертлз». Ты ведь собираешь их скидочные купоны?
Отец слегка тронул меня уголком обложки альбома.
Я скрестила руки на груди.
– Я не слушаю пластинки. Мне нравятся кассеты.
– Это н-н-новый альбом, – уговаривал Джеймс.
– Мне первой дали работу, – сказала я. – Я даже была на примерке униформы.