– Мама, – окликнула ее я, – пожалуйста, погоди!
– Не могу, – бросила она через плечо. – Не могу, и все.
Часть IIБанни Шорисс Уизерспун
12Странное начало
История моей семьи начинается в Экланде (штат Джорджия) в 1958 году, когда моей маме, Лаверн Уизерспун, было четырнадцать лет.
На ней было пасхальное платье из сиреневого хлопка с юбкой плиссе. На тот момент оно было ее самым большим достижением. Даже в церкви, когда проповедник читал общую молитву, а паства подхватывала, мама чувствовала, как ее внимание притягивают красивые рукава и аккуратная вышивка. Теперь оно станет свадебным нарядом. На мгновение ей показалось, что, может быть, это наказание за то, что она слишком много думала о себе, слишком много денег потратила на скользкую нейлоновую подкладку. Перед тем как пойти в церковь в Светлое Воскресенье, она покружилась в новом платье, а ее мама восхитилась: «Ты как невеста».
А теперь моя бабушка Мэтти вытащила из шкафа платье, которое прежде было пасхальным, и бросила на кровать, где лежала мама, неподвижная, словно труп.
– Давай, Лаверн. Мальчик говорит, что женится на тебе.
Девушка не шевелилась. Бабушка стянула с нее одеяло и увидела, что мама была голая, не считая трусиков, пепельная, не считая блестящего от слез лица, и тощая, не считая уже выпирающего живота. Мэтти начала с пары пустых угроз, потом попыталась говорить мягко, как вообще-то положено матерям, а затем принялась одевать дочь, словно меняла простыни под инвалидом.
– Ты должна гулять по городу и радоваться, а не притворяться мертвой.
Мэтти стала тянуть лиф платья вверх, но оно застряло на маминых бедрах. Лаверн всхлипнула, услышав, как аккуратные стежки рвутся, но не стала ни помогать, ни сопротивляться, когда ее силой усадили на кровати.
– Ну и какая из тебя выйдет мать? Из глупой девочки не может получиться хорошая мама.
Та была настолько потрясена, что не могла говорить. Она почти не знала отца своего будущего ребенка. Как и все в городе, узнавала его лишь по толстым квадратным очкам, уродливым, как вещи армейского образца. Лаверн знала, как его зовут и в какую церковь он ходит со своей матерью. Отец его давно умер, а мать работала с проживанием у белых людей, так что папа и дядя Роли были в доме одни шесть дней в неделю. Вот что все знали о нем.
Все это безобразие началось из-за того, что кузина мамы, Диана, влюбилась в дядю Роли. Девушка говорила, что это любовь, но мама знала, что на самом деле она попросту запала на его светлую кожу. Папа и дядя Роли учились в одиннадцатом классе, а Диана – в двенадцатом и начинала искать себе мужа, с которым можно наделать красивых детишек. Вообще мама пошла с ней только потому, что кузина не хотела идти одна в дом к мальчишкам, в котором, как все знали, взрослых не было: это дало бы слишком много поводов для сплетен. Поэтому после уроков они пошли вместе, а когда Диана уединилась с дядей Роли, мама осталась с папой. В общем-то на ее месте могла быть любая другая. Не успела она опомниться, как обнаружила, что внутри растет ребенок, и с этим ничего нельзя было поделать. Лаверн было всего четырнадцать, и никак не получалось уразуметь, как всего один вечер неуклюжих телодвижений мог привести к таким последствиям. Она даже не знала, что подобное бывает.
Когда ее начало рвать по утрам, мама забеспокоилась, но к мисс Спаркс ее заставил пойти привкус обожженной монеты у основания языка. С восьми часов и до полудня женщина работала школьной медсестрой, но маме она больше нравилась, когда вела уроки домоводства и хвалила ее умелое шитье. Мисс Спаркс была известна своим высоким голосом, который звучал почти как оперный, когда она отчитывала бузящих школьников фирменной фразочкой: «Чернокожие люди! Ведите себя достойно!» Это мягкое напоминание могло прекратить кулачный бой между мальчишками и склоку между девчонками. Однажды, когда у кого-то пропал серебряный браслет, речи мисс Спаркс побудили вора вернуть украшение, отполированное и завернутое в лоскуток.
Мама рассказала Мэтти все, что мисс Спаркс говорила о ее положении, кроме прощальных слов: «Псу под хвост». Об этом-то мама и думала, пока моя бабушка ее одевала. Именно из-за этого воспоминания она не могла двинуться с места. Мамина апатия так рассердила Мэтти, что, когда та имела наглость заплакать, бабушка ударила ее по губам.
На следующее утро после того, как мисс Спаркс сказала эту фразу, и за день до того, как пасхальное платье превратилось в подвенечное, мама встала в семь утра и погладила голубую блузку с круглым воротничком. Она грела кастрюлю воды, чтобы помыться, и тут в кухню вошла Мэтти, заспанная и похмельная.
– Что ты делаешь, Лаверн?
– Собираюсь в школу.
Мэтти удержала дочь за запястье.
– Тебе что, не сказали? Ты больше не можешь ходить в школу.
– Ох, – только и ответила мама. – Ох, – повторила она, вешая блузку с белым воротничком обратно в шкаф и выключая огонь под кастрюлей.
Потом опустила подъемную кровать, накрыла теплыми одеялами, несмотря на жару, и легла. Когда мать ушла забирать у белых людей грязное белье для стирки, мама открыла глаза. «Псу под хвост». Эти слова она повторяла снова и снова.
Судья округа Генри отказался их расписать, хотя Мэтти все твердила: «Она же беременна!» Мама каждый раз сжималась от стыда, когда бабушка произносила это ужасное слово, сильно ударяя на второй слог. «Она же бере2менна!» Судья наклонился над усыпанным бумагами столом и обратился к Лаверн:
– Ты беременна?
Она посмотрела на папу. Тот надел костюм, в котором пел в молодежном хоре. Свежая белая рубашка и синие штаны были слишком сильно накрахмалены. А парень, в свою очередь, посмотрел сквозь очки на мисс Банни. Та стояла рядом. Не в воскресном платье, но в хорошем, зеленом, цвета неспелых помидоров. Мама проследила за папиным взглядом и все ждала, что он снова посмотрит ей в глаза, но он не смотрел. Поискав ответ на лице собственной матери, папа обернулся к дяде Роли, который постоянно одергивал рукава рубашки, чтобы они закрывали его костлявые запястья.
– Юная леди, – повторил судья.
– Сэр, – тихо сказала она.
– Ты беременна?
– Ох, – снова повторила она.
Тут заговорил папа:
– Я собираюсь взять на себя ответственность за то, что сделал, сэр.
И снова посмотрел на бабушку Банни, а та ответила ему едва заметной, но доброй улыбкой. Мама подумала: «Интересно, каково это: знать, что кто-то настолько тобой гордится?»
– Сынок, я не к тебе обращаюсь. Юная леди… – снова сказал судья.
– Я не знаю, – быстро ответила мама, надеясь, что он не успеет произнести это ужасное слово.
– Знаешь, – настаивала Мэтти.
Судья еще немного подался вперед над столом. Говорили, что он порядочный белый, куда лучше остальных. Двоюродная сестра Мэтти тридцать с лишним лет была у них экономкой, и за все это время на нее ни разу не подняли руку.
– Ты хочешь выйти замуж, девочка? Хочешь стать женой этого мальчика?
– Я не знаю, – повторила мама, теперь глядя судье в глаза.
Он откинулся на спинку стула и повертел в руках малюсенькие каменные фигурки животных, стоявшие у него на столе. Затем протер кварцевого кролика о рубашку и только потом сказал:
– Нет. Я не могу выдать вам свидетельство о браке.
Мэтти возмутилась:
– Что значит «не можете»? Я ее мать. Вот его мать. Мы даем разрешение.
Судья покачал головой.
– Девочка не согласна.
– Но она же беременна, – упирала Мэтти Ли. – Как бы вы поступили, будь она вашей дочерью?
– Не могу, – повторил судья.
– Тогда мы поедем в округ Кобб!
– Значит, поедете, – судья посмотрел на настенные часы. – Можете отправиться туда завтра. Рабочий день окончен.
Во второй раз только папа был при параде. Мама надела блузку, которую погладила в тот день, когда узнала, что ей нельзя больше ходить в школу. Бабушки Банни не было, она не могла попросить еще один выходной, но ее белые наниматели позволили взять их машину, «Паккард». Папа сел за руль, и они вчетвером направились в округ Кобб, находившийся в тридцати километрах от Экланда. Выехали рано, потому что в Мариетте (штат Джорджия) цветным лучше было не показываться после заката. Там жили такие расисты, что линчевали даже евреев.
Мэтти сидела впереди, рядом с папой, и одной рукой упиралась в «торпеду», чтобы не очень трясло. На заднем сиденье мама прижалась к двери. Дядя Роли протянул свою длинную бледную руку, чтобы коснуться ее рукава.
Второй судья продал им свидетельство, не задав ни одного вопроса ни маме, ни папе. Только вот на дядю Роли посмотрел с подозрением.
– Ты цветной, сынок?
– Да, сэр, – ответил тот.
– Так, просто поинтересовался, – сказал судья, вернулся к свидетельству и поставил на нем подпись жидкими чернилами.
После этого протянул было документ папе, но Мэтти выхватила бумагу у него из пальцев, сунула к себе в сумочку, щелкнула застежкой и крепко зажала сумочку под мышкой.
Взяв маму за рукав школьной блузки, она повела ее к двери.
– Пойдем, пойдем, пойдем.
Девочка плелась за ней, а папа и дядя Роли шли следом, близкие, как братья, и чуждые всей этой женской спешке.
«Мальчики живут как дикие звери». Так говорили люди. Мисс Банни растила Джеймса одна с тех пор, как его отец погиб в результате несчастного случая на бумажном заводе. Примерно в это же время она взяла к себе дядю Роли, когда его настоящая мать сбежала в поисках лучшей жизни. Хотя эта женщина и сама была светлокожая, она видеть не могла сына, так люди говорили.
Бабушка Банни была очень добрая и щедрая к сиротам, облезлым котятам и прочим бездомным. У нее под домом выросло несколько поколений кошек, которых она кормила объедками со своего стола. Много лет спустя, когда бабушке Банни не о ком было заботиться, кроме себя, она стала покупать для них сухой корм и подмешивать к остаткам овсянки.