– Ну, – парировала она, – ты сама первым делом сказала, что мои волосы воняют дымом.
– Нет, – возразила я, – я не в том смысле. У меня тоже, наверное, волосы пропахли табаком. Папа выкуривает по две пачки в день.
– Мой тоже, – сказала девушка.
Позади торгового центра «Гринбрайар» стояли покрашенные бетонные конструкции, напоминавшие гигантские кукурузные маффины. Я никогда не понимала, зачем они здесь. Несмотря на маленькие таблички «Не подходить», подростки залезали туда: ждали, пока за ними заедут, или перекусывали мороженым из йогурта.
– Давай присядем, – предложила серебряная девушка и направилась к одному из «маффинов». Она схватилась за край сильными руками и подтянулась. Я тоже умела забираться на эти штуковины, но так и не научилась делать это скользящим, серебряным движением, так что просто стояла рядом. Мои глаза оказались на уровне ее груди. С такого расстояния я разглядела, что ее рубашка-поло была не поддельная, а настоящий «Изод».
На улице было жарко, что для июля неудивительно. Коротенькие волоски у самой линии роста волос девушки закурчавились, а я чувствовала, как под мышками скапливается влага. Мы обе были в джинсах стретч, которые при такой жаре практически приклеились к коже.
– Ты взяла подработку на лето? – поинтересовалась новая знакомая.
Я покачала головой.
– Я собиралась работать в «Шести флагах», но всего через четыре дня ко мне начал приставать супервизор, так что пришлось уволиться.
– А что произошло?
– Ничего криминального, но он все время находил предлог ко мне прикоснуться.
– Ты кому-нибудь рассказала?
– Дяде, тот рассказал маме, а мама – папе, – я выдавила смешок. – В моем доме постоянно идет игра в испорченный телефон.
– И что он сделал?
– Кто?
– Отец.
– Так взбесился, что не мог сказать ни слова, потому что заикается, притом особенно сильно, если разозлится. Я думала, он кого-нибудь убьет. Папа запрыгнул в лимузин…
Я сделала паузу, ожидая, что она поразится: «Погоди-ка, ты сказала “в лимузин”?»
Однако девушка только поторопила:
– А потом?
– Меня там не было, но мама говорит, он поднял такую бучу, что пришлось вызвать охрану.
Я чуть заметно улыбнулась, потому что эта часть истории мне особенно нравилась.
Девушка провела пальцами по волосам. Я повторила жест, но на наращенные лучше смотреть, а трогать не стоит. От моего движения прядки начали отвязываться.
– Скажи честно, – попросила я, – волосы выглядят плохо?
– Нет, – ответила она, – наоборот, симпатично.
Девушка сказала это с едва заметной нисходящей интонацией, словно говорила с маленьким ребенком.
– Ладно, – сказала я. – А теперь давай еще раз по-честному.
– Хорошо.
– Это твои настоящие волосы?
– Да.
Ее ответ прозвучал, будто я спросила, верит ли она в Бога.
– Точно? – допытывалась я. – Мы ведь договорились отвечать по-честному.
– Это мои настоящие волосы, – повторила девушка, нагнувшись ко мне со своего насеста.
Ее макушка оказалась вровень с моим лицом, а бусы свесились, покачиваясь возле носа. Запах сигаретного дыма стал настойчивым, как влюбленный.
Настоящие волосы проминаются при нажатии. Я сжала несколько прядей между пальцами.
– И правда.
– Я же говорила, – хмыкнула девушка, распрямляясь. Она протянула руку к моей голове. – Можно?
Я снова коснулась носа кончиками пальцев. Ладонь пахла ее волосами: сладкой ноткой спрея для блеска. Я посмотрела на руку, которая зависла над моей головой, словно я собака, а девушка не знает, разрешено ли меня гладить.
– Да, – тихо кивнула я, – можно.
Серебряная провела пальцами по коже головы, аккуратно исследуя ее ногтями.
– А это что? Будто складка выступает.
– Сюда мама вшила пряди. Она парикмахер.
Я принялась пространно объяснять, что эта новая процедура правильно называется «интеграция волос», но для краткости люди говорят, что искусственные пряди просто вплетаются под свои, и в нашем городе всего двадцать мастеров освоили новую технику, а мама – одна из них. Я начала хвастаться, что это хит, и все болтала, пока ее осторожные пальцы ощупывали мою голову. Прохожие, даже серебряные девушки, обращали на нас внимание и обсуждали. Пожилые люди бросали быстрый взгляд и отводили глаза, как обычно делают, когда увидят целующуюся пару в метро. На самом деле было мучительно представлять, каковы на ощупь мои синтетические волосы для ее настоящих рук. Такое чувство бывает, когда слишком далеко заходишь с парнем, которого почти не знаешь. Становится неприятно, но ты уже позволила слишком многое и не можешь попросить остановиться.
Наконец серебряная девушка убрала руки.
– Извини, – сказала она.
Я рассмеялась, чтобы изобразить непринужденность.
– А как тебя зовут?
Новая знакомая опять потянулась к бусам.
– Не надо так дергать, а то цепочку порвешь.
– Знаю, – сказала она. – Уже два раза в ремонт отдавала.
– Так как тебя зовут?
Она не ответила, и тогда я первая представилась:
– Я Шорисс.
Она кивнула.
– На самом деле мое имя Банни (не путать с кроликом Багзом Банни!), но все зовут меня Шорисс.
В отличие от большинства людей, она не засмеялась. Весь класс покатывался со смеху во время переклички, но эта девушка лишь поморщилась.
– Меня назвали в честь бабушки, – воспоминание накатило и ослепило, как вспышка фотоаппарата. В горле образовался ком, а где-то позади глазных яблок почувствовалась зарождающаяся головная боль. – Я по ней скучаю.
Накрутив цепочку на палец, девушка произнесла:
– Меня зовут Дана.
– Дана, – повторила я.
– Дана.
– Давай дам тебе визитку, – предложила я. – У мамы салон красоты. Позвони, я помою тебе голову и сделаю укладку. За счет заведения. Или, может, как-нибудь увидимся снова?
Она взяла карточку, сунула в сумку и застегнула на молнию. Я вытащила еще одну.
– А тут можешь написать свой номер, – я попыталась нашарить ручку, но нашла только темно-синюю подводку для глаз. – Похоже, придется писать подводкой.
Дана посмотрела на название бренда.
– Дорогая.
– Это мамина, но она не хватится. Хочешь, возьми себе.
Девушка нерешительно повертела карандаш в руках.
– Взаправду?
– Нет, – ответила я, – понарошку.
Вид у нее был растерянный, может, даже немного обиженный.
– Правда, – подтвердила я, – можешь взять.
С небольшим твердым кивком она положила подводку в сумку.
– Только напиши номер.
– Я не могу никому давать номер. Он не указан в справочнике, а мама не любит, когда нам звонят на домашний.
– Ой, – смутилась я, не зная, можно ли этому верить.
Среди знакомых только двум девушкам не разрешалось никому говорить номер. Первую звали Мария Симпсон, и ей нельзя было звонить, потому что у нее родители уже очень старые. Вторая – Анжелика Фортнот, и в ее случае запрет был вполне оправдан: отец работал советником при администрации города или кем-то вроде того.
– Я позвоню, – пообещала Дана. – Богом клянусь.
– Хорошо.
– Мне пора, – сказала серебряная девушка. – Я и так задержалась.
– Не убегай так быстро, – попросила я. – Подожди, за мной сейчас подъедут. Ты когда-нибудь каталась на лимузине?
– Нет, – отрезала она, – не могу.
А потом исчезла, точно Золушка.
15Девчонки – такие сплетницы
Салоны красоты обычно играют роль исповедальни. В «Розовой лисе» атмосфера еще больше располагала к доверительным беседам, чем в обычных салонах, потому что мамино заведение находилось прямо в доме. Если клиентке надо в туалет, она пользовалась тем же санузлом, где я по утрам принимала душ. Если случилось ЧП, она могла позаимствовать прокладку из пачки под раковиной. Кроме того, у мамы были такие клиентки, которые ходили к ней еще до моего рождения.
«Розовая лиса» с двумя регулируемыми креслами, креслом для мытья головы и тремя сушилками представляла собой шаг вперед по сравнению с предыдущим поколением семьи: в детстве мама сидела на крыльце дома и зазывала клиенток к матери. «Сегодня мисс Мэтти предлагает выпрямление. Два доллара!» К 1967 году мама зарабатывала неплохие деньги, арендуя парикмахерское кресло в салоне на Эшби-стрит, к тому же «Седаны Уизерспуна» приносили большую выгоду. Родители скопили достаточно, чтобы сделать первый взнос за дом, а дядя Роли решил, что пора ему попробовать жить отдельно. «Пейтонскую стену», за которую запрещалось заходить черным жителям Атланты, давно снесли, да и мэр Аллен, ответственный за возведение, принес извинения, так что чернокожие свободно заселялись в район «Пейтонский лес», а белые со всех ног мчались отсюда в пригороды.
Мама и папа могли выбирать из нескольких домов, потому что рынок переполнился. Они медленно ездили на «Линкольне» туда-сюда по Каскейд-Хайтс, словно ходили от вольера к вольеру в приюте для животных в поисках идеального щенка. Папа склонялся к покупке нового дома, потому что, по его словам, не хотел «чужих объедков». А маме было неважно, новое жилье или вторичное, ей хотелось, чтобы там обязательно была центральная система кондиционирования. Наш будущий дом № 739 по улице Линнхерст (на одну семью с тремя спальнями, расположенный посреди оживленного квартала, рядом с автобусной остановкой) отдавали по сниженной цене, потому что гараж был переделан в салон красоты на два кресла. Во дворе стоял колышек с вывеской «Розовая лиса Шорисс».
На тот момент не сказать чтобы маме в жизни везло: она была замужем девять лет, но не было ни ребенка, ни аттестата о среднем образовании. Удача так редко выпадала на ее долю, что, когда представлялся счастливый случай, она сразу обращала на него внимание и хваталась, пока тот не улизнул из-под носа.
«Вы обслуживаете без предварительной записи?»
По-честному ответить на этот вопрос можно было «иногда». «Розовая лиса» – маленький бизнес. Я помогала маме: мыла клиенткам голову. В случае необходимости могла сделать мытье плюс укладку и несколько других процедур без химических средств, пока мама обслуживала клиенток, записавшихся аж за три недели.