– Так ты беременна?
– Однажды мне показалось, что да.
– У меня тоже так было.
– Глупо, потому что я принимаю противозачаточные.
– И я!
– Но ни одно средство не защищает на сто процентов.
У меня голова пошла кругом от этих совпадений.
– Точно!
Дана улыбнулась и сделала движение рукой, будто хотела ко мне прикоснуться, но не стала.
– У меня сейчас столько проблем. Я поступаю в Маунт-Холиок, – говорила она. – Это я давно решила. А ты где будешь учиться?
– Пока не знаю.
– А куда подавала документы?
Я пожала плечами:
– Много куда.
– А в Маунт-Холиок?
– Если это один из колледжей «Семь Сестер», то подавала, но из всех заведений меня интересует только колледж Спелмана.
– Если пройдешь, поедешь туда?
– Наверно, – сказала я. – Но не уходи от темы. Расскажи, зачем пришла.
Она подняла брови и провела пальцами по стянутым в хвост волосам.
– Может, я просто хотела подружиться.
Меня бесили эти увертки. «Может, я просто хотела подружиться». Если человек действительно хочет подружиться, он так не говорит. Если человек хочет подружиться, то просто дружит. Берет тебя за руку, слушает…
– Не отворачивайся, – попросила Дана. – На самом деле я пришла сказать спасибо за то, что ты меня спасла там, в магазине, – на ее лице появилась неуверенная улыбка. – Если хочешь, можешь сделать мне укладку.
Со стороны пола донесся стук. Это мама стучала ручкой метлы в потолок.
– Мне пора, – сказала я. – У меня сейчас рабочее время.
– Она тебе платит?
– Пять долларов в час.
– Вы с отцом близки?
Я ответила:
– Не так, как в детстве. Я выросла, и все стало по-другому.
– У меня тоже, – призналась Дана, едва заметно вздохнув, махнула рукой, показывая на лицо и грудь. – Он никак не может с этим всем свыкнуться.
Я кивнула.
– Я понимаю, о чем ты. Он не справляется, и это притом, что и половины не знает.
– Вот именно, – согласилась Дана.
– Мне пора, – повторила я. – Хочешь мытье и укладку или как?
– Я хочу посмотреть твою комнату, – сказала Дана.
– В другой раз.
Она покрутилась на месте на левой ноге.
– Кухня у вас самая обычная.
– А разве кто-то говорил, что она особенная?
Когда мы уходили, я услышала, как зазвенели медные браслеты гостьи: это Дана сунула салфетку отца в свой поддельный «Луи Виттон».
Мы зашли в салон через заднюю дверь. Мама сушила волосы клиентке, которой я мыла голову. Судя по большим часам, у которых вместо стрелок были ножницы, нас не было всего пятнадцать минут.
– Ну что, все пришли в себя? – спросила мама.
– Да, мэм, – ответила Дана.
– Хорошо, – кивнула мама с доброй улыбкой. – Приходи в другой день, и мы наведем тебе красоту.
– Завтра? – уточнила Дана.
– Нет, не завтра, – покачала головой мама. – У меня планы, – она похлопала ресницами, и все клиентки рассмеялись. – Муж ведет меня в ресторан, так что попытаюсь что-нибудь сделать со своими собственными волосами.
А потом обратилась к Дане:
– А ты не смей отрезать волосы, пока не придешь к нам.
– Да, мэм, – пообещала та.
Она словно превратилась в другого человека. Сначала я подумала, что Дана сдерживает смех, но теперь казалось, она силится не расплакаться.
– Извини, что не провожаем, – сказала мама. – У Шорисс много работы.
Я кивнула и свернула крышку с большой банки подсолнечного масла. Дана стояла на пороге, положив руку на нажимную планку двери, и смотрела на нас, будто уходила на войну.
– До свиданья, – проговорила она.
Наверное, она и до конца подъездной дорожки не успела дойти, когда ее принялись обсуждать.
– Что-то такое грустное есть в этой девушке, – заметила мама.
– Я собиралась сказать то же самое, – поддакнула дама с малышом на коленях. – Интересно, все ли в порядке дома?
– В моей школе была похожая, – сказала мама. – Родила ребенка от собственного отца. У нее был такой же убитый вид.
– Но какая красивая, – добавила пожилая дама. – А волосы!
– Внешность – это не главное, – вставила я и сама удивилась, что встряла в разговор.
– Ты ей завидуешь, Шорисс? – спросила мама.
– Нет. Я просто говорю, что, может быть, в ней есть что-то большее, чем просто хорошая внешность. И может, у нее нормальная семья. Вдруг ей просто одиноко? Вокруг полно одиноких людей.
Это было в среду, так что мы с мамой ужинали вдвоем. Она перемешивала салат в большой миске у стойки. Мама постоянно следила за питанием: села на диету, как только я родилась. У меня на пятке есть родимое пятно – несколько мелких коричневых точек, составляющих маленькое созвездие. Мне сказали, это «апельсиновые косточки». Говорят, если беременная женщина получает много витамина C, она быстрее сбросит вес, набранный до родов. Но не сработало. Когда я родилась, мама поправилась на два размера, прочно остановившись на пятьдесят шестом, что делало ее потенциальной клиенткой магазина для полных.
Я подошла к холодильнику и вытащила оттуда две банки с колой: маме – диетическую, себе – обычную.
– Хочешь, налью в стакан?
Она ответила:
– Я из банки попью.
Мы сидели за столом друг напротив друга, она на девять часов, я – на три. Места на двенадцать и шесть оставались свободны для папы и дяди Роли, даже если их не было в этот день за столом.
Мама выдавила лимонный сок на свой салат, а я обильно полила собственную порцию заправкой «Грин Годдесс».
– Какой смысл есть салат, если ты его заливаешь майонезом?
– Никакого, – признала я.
Она покачала головой.
– Девушка, которая сегодня заходила, показалась мне знакомой. Что у нее случилось?
– Не знаю.
Мама сказала:
– Она меня нервирует.
– Она нормальная, – успокоила я. – Мне она вроде как нравится.
– Она сказала тебе, в чем дело? Она беременна?
– Тревожится из-за поступления.
– Это хорошо, что она задумывается об образовании. Мне показалось, она не из тех, кто собирается учиться.
– Нельзя судить о книге по обложке, – заметила я.
– А ты что думаешь насчет колледжа?
– Как тебе Маунт-Холиок? Дана поступает туда.
– Никогда не слышала, но он точно не может быть лучше Спелмана. Если бы жизнь сложилась иначе, я бы пошла учиться именно туда.
Мама доела салат и посмотрела в тарелку. Во взгляде была неудовлетворенность. Она взяла соленый крекер и медленно его прожевала. Потом потерла глаза основанием ладоней.
– Скоро приедет папа. Как считаешь, что бы он хотел съесть на ужин?
Мама встала, открыла морозилку, нашла четыре куриные ножки и положила их в миску с теплой водой.
– Надо, наверное, сделать побольше, вдруг приедет Роли.
– Ага, – согласилась я. – Хорошая мысль.
16Остальное, как говорится, это история
Когда мне было всего три месяца и я мучилась коликами, только папа мог меня утешить. Я просыпалась и заливалась высоким, жалким плачем, а отец вставал с постели, шел в мою комнату, заворачивал в пару одеял – и мог провести остаток ночи, мотаясь по задворкам округа Де-Калб на своем «Линкольне». Меня успокаивал не только свежий воздух (хотя я и теперь люблю ездить с опущенными стеклами, даже зимой). Мне нравилось само движение. Примерно тогда же Роли привез из универмага «Сирс, Робак» качели для новорожденных. Он собрал желто-розовую конструкцию с помощью плоской отвертки и универсального гаечного ключа. Как только качели были готовы и все соединения надежно затянуты, дядя Роли и мама стали ждать моего плача. Так как я родилась недоношенной, почти мертвой, то плакала постоянно. При первом же хнычущем звуке мама и Роли подхватили меня, уложили, застегнули ремни и включили качели. Когда хныканье перешло во что-то, относящееся скорее к категории воя, именно папа меня спас и велел им бросить эту затею.
Пока мы колесили по всей юго-западной Атланте, вокруг озера Ниски, даже по восхитительным дорожкам у кладбища «Уэст-Вью», мама и Роли разбирали качели и укладывали их обратно в картонную коробку – раскачивание взад и вперед не помогало. Мне нужно было движение вперед и тихое гудение отлаженного мотора.
Мы не прекратили катаний даже тогда, когда я перестала плакать по ночам. Сейчас запрещено вести машину, усадив на колени трехлетнего ребенка, который кладет на руль ладошки, но этот образ по сей день остается одним из моих самых дорогих воспоминаний. До сих пор вижу, как протянула руки, чтобы схватиться за руль, а папа сказал: «Вот и молодец, Звездочка. Вот и молодец». В двенадцать лет пришла пора выйти на новый уровень.
Хотя в нашем штате водить разрешается только с шестнадцати, я была готова сесть за руль. Для первых уроков вождения папа отвозил меня к заводу Форда на шоссе I‐75. Мы ездили туда по воскресеньям, когда почти три тысячи работников завода (членов профсоюза) отсыпались по домам, а огромная парковка была практически пуста.
– Знаешь что? – сказал папа по пути на мой первый урок. – Водить машину – это самое важное, чему ты можешь научиться. В юности я был водителем у белых, у той самой семьи, в чьем доме убирала мама. Сначала, в пятнадцать, в шестнадцать, мечтал оказаться не на водительском кресле, а на заднем сиденье. Я представлял, как выхожу из школы, а у обочины ждет водитель в фуражке, который должен меня куда-то отвезти.
– А куда ты хотел поехать? – спросила я.
– Если честно, я и сам точно не знал. Наверное, воображал, что скажу ему отвезти меня в Атланту. Или просто в хороший ресторан, где смогу сесть и заказать что-нибудь вкусное, например стейк и стакан сладкого чая. Может, печеную картошку. Я был деревенским мальчишкой, и это был предел мечтаний: сметана на печеной картошке. Я никогда не пробовал сметану, но часто слышал, как белые просили к картошке сметану или, наоборот, говорили ее не класть, – он пожал плечами и улыбнулся. – Ты, наверное, не знала, какой твой папа был простак, да?
Я улыбнулась в ответ и попыталась представить его мальчишкой. Я видела пару старых фотографий. Черно-белые тона расплылись в нечто серое и неопределенное. Прямо под воротничком белой рубашки было подписано «Джимми Уизерспун». Когда меня каждое лето на месяц отправляли к бабушке Банни, этот снимок я видела первым, открыв глаза с утра, но никак не могла заставить мозг понять, что вот этот Джимми Уизерспун с ленивым глазом и уверенной улыбкой – мой отец.