– Ну так что, починишь? – не отставала Дана
– Может быть. У вас есть домкрат?
– Шорисс? У нас есть домкрат? – спросила она сладким голосом, хлопая ресницами так, словно я какой-нибудь глупый парень.
– Я тебе говорю, мы погнули диск. Скоро за нами приедет папа.
– Что? – не поняла Дана.
– Скоро за нами приедет мой папа.
– Нет, – сказала Дана. – Зачем ты ему позвонила? Я же сказала, что сейчас найду кого-нибудь, и нам помогут! Почему ты не подождала всего пару минут?
Она яростно лупила себя ладонями по бедрам в свете прожекторов заправки и выглядела совсем не серебряной, а чокнутой.
Майк встал, хрустнув коленями.
– Ну, раз проблема решена…
– Погоди, – сказала Дана и пошла за ним. – Пожалуйста, почини нашу машину. Я заплачу.
Она встала на цыпочки, вся вытянулась и смогла просунуть пальцы в передний карман своих узких джинсов «Глория Вандербильт». Дана водила пальцами, словно щипцами, и наконец выудила банкноту, скомканную в шарик. Она развернула ее и помахала помятой бумажкой.
– Хочешь двадцать долларов?
Майк посмотрел на деньги, потом на Дану. Свет отражался от ее яркой косметики, от чего лицо походило на подсвеченный изнутри тыквенный фонарь для Хеллоуина.
– Двадцать баксов, – соблазняла она.
– Я ничего не смогу сделать, если твоя сестра не даст домкрат.
– Она мне не сестра, – огрызнулась Дана.
– Слушай, – произнес Майк, – я не хочу ни во что впутываться. Я просто сделаю то, о чем ты просишь.
– Дана, успокойся, – попросила я. – Давай просто подождем в машине.
– Я не могу, – сказала она и развернулась к Майку: – Отвезешь меня в Атланту за двадцать долларов?
– В Атланту?
– Да, – кивнула она. – Вот деньги, смотри.
– Ну нет, детка, – сказал парень. – Я не поеду в Атланту среди ночи. Я не трус, но моя жизнь стоит больше двадцати баксов.
И пошел прочь, к магазину. Лицо у Майка было словно с обложки журнала для подростков «Севентин», но, когда он шел прочь, шурша своими «Левайсами», в голове у меня играла песня о расставании Jack and Diane.
Подруга поспешила к телефонной будке и закрылась в ней. Она прикрыла рот ладонью, словно боялась, что я прочитаю по губам ее слова. Хотя это было невозможно, показалось, я слышу свое имя и «Роли». Я точно знаю, что она умоляла «скорее», потому что это слово Дана прокричала. Потом повесила трубку на рычаг – мягко, словно та сделана из сахарной ваты, а потом сделала несколько вдохов, до предела расширив грудную клетку, и улыбнулась, но лицо было точь-в-точь как у того арестанта.
– Я хочу поехать на вечеринку, – заявила она. – Так что попросила маму приехать за мной сюда и отвезти на озеро Ланьер.
– Ты вроде говорила, что у нее нет машины.
– У моей тети Уилли-Мэй есть. Они приедут вдвоем.
– Ну ладно, – согласилась я. – Давай просто подождем их в «Линкольне».
На часах «торпеды» горело девять пятнадцать. Если бы не прокол, мы бы уже входили в двери дома Маркуса в одинаковых топах и с таким видом, будто нас постоянно приглашают на тусовки. Две девушки с роскошными волосами. Маркус помешивал бы фиолетовый пунш и наливал его всем девушкам, кроме Рут Николь Элизабет: та потягивала бы только вишневую колу. Все было бы точно так же, как на его прошлогодней рождественской вечеринке, только без мигающих голубых гирлянд. Джамаль сидел бы в углу с таким видом, будто ему здесь не хочется быть, и пил бы спиртное из пластикового стакана, словно кофе. Он бы со мной поздоровался, качнул в мою сторону стаканом и сказал бы кому-нибудь, что я ему как младшая сестренка. В этот момент я терпеливо улыбнулась бы, поблагодарила Маркуса за пунш и подождала бы, пока Джамаль пьет, изучая его лицо и ожидая, что он хоть на миг, устыдившись, отведет взгляд.
На Рождество отец Рут Николь Элизабет ждал в своем «Вольво» ровно сорок пять минут, потом трижды посигналил, а иномарка издала три непривычных гудка. Маркус провожал девушку, пока остальные участницы вечеринки наблюдали за ними в окошки. Браслет в «елочку» поблескивал у Рут Николь Элизабет на запястье. Маркус распахнул перед ней дверь автомобиля, пожал руку ее отцу, вернулся в дом и начал настоящее гулянье. А Джамаль все пил и пил рождественский эгг-ног, пока я не перестала быть для него младшей сестренкой. «Ты все еще принимаешь противозачаточные?»
Да, да, да.
Час – это долго, когда приходится провести его в машине, даже если это хороший «Линкольн». Пришлось включить печку, потому что на улице было свежо, но очень скоро стало слишком жарко. Я открыла окно, и насекомые с жесткими спинками тут же заполонили машину и принялись ползать по нашим голым плечам.
– Это ужасно, – сказала Дана. – Катастрофа.
– Ничего страшного, – утешала я. – Уже в следующем году будешь в Массачусетсе ходить на настоящие студенческие вечеринки, а я все так же буду торчать здесь, жить с родителями и намыливать клиенткам головы.
– Пожалуйста, позвони папе и попроси, чтобы не приезжал, – уговаривала Дана. – Мама уже едет. Мы можем поехать с ней.
Я покачала головой.
– Ему надо забрать «Линкольн».
Дана открыла дверь и вышла на асфальт парковки. Было поздно, почти десять. Кассирша с самодельной химией прибиралась в магазинчике и поглядывала на часы.
– Скорее, папа, – шептала я еле слышно. – Скорее, Роли.
Дана снова зашла в магазин и заговорила с кассиршей, слишком сильно размахивая руками. Может, она сидела на наркоте. Дана была похожа на пинбольный автомат: вся состояла из энергии, огней и шума. Потом вышла из магазина по зигзагообразной траектории с серебристым ключом, прикрученным к деревянному кубику. Я наблюдала, как она зашла в телефонную будку, сняла трубку, а потом повесила на место, будто передумала.
Дана постучала мне в стекло кулаком, словно отбивая сообщение азбукой Морзе.
– Я в туалет. Если приедет папа, просто уезжай домой без меня. Мама скоро будет.
– Папа приедет только через пятнадцать-двадцать минут, – напомнила я. – Есть еще время.
– Хорошо. Но на всякий случай, если мама появится раньше, скажи ей, где я.
– Как я ее узнаю?
– Ее ни с кем не спутаешь.
Согласно часам на магнитоле, к тому моменту, как подъехал лимузин с папой и Роли, Дана проторчала в туалете двадцать две минуты. До моего звонка они были во дворе, подстригали кусты. На них были футболки в пятнах пота и мешковатые спортивные шорты, а пахло сигаретами и зелеными побегами.
– Мадам, – сказал дядя Роли, открывая дверь машины.
Я вышла, поглядывая на папу. Тот осматривал погнутый диск колеса, словно решал, стоит ли делать пациенту искусственное дыхание или уже поздно.
– Шорисс, Джеймс говорил, с тобой была подруга? Где она?
– Она начала психовать. Я не знаю, что с ней вдруг случилось.
– Как, говоришь, ее зовут, подругу твою?
– Дана, – ответила я.
Роли сложил губы в небольшой кружок и прищурился.
– А как она выглядит?
Теперь, после всех событий, кажется, что разгадка была на поверхности. Но в тот момент я сочла его поведение просто немного странным.
– Коричневая кожа, длинные волосы. Она заперлась в туалете и отказывается выходить.
– Пойду помогу Джеймсу с шиной, – сказал дядя.
Они присели на корточки возле крыла «Линкольна» и зашептались, точно гангстеры. Пока они так сидели, одетые как мальчишки, я подошла к двери туалета.
– Дана, – позвала я. – У тебя все нормально?
– Моя мама приехала?
– Нет, – ответила я, – папа и дядя здесь. Давай, выходи.
– Не могу, – сказала она.
– Ты в порядке?
– Просто уезжайте, хорошо? Мама едет. Пожалуйста, Шорисс, садись в машину с Джеймсом и Роли и уезжайте.
Через дверь я слышала ее плач. Это были глубокие, утробные рыдания – так плакала мама на похоронах бабушки Банни. Мама тогда легла на скамью в церкви и так сильно дергала ногой, что потеряла туфлю. Мы с Роли оползали все на карачках, но так ее и не нашли. Пока гроб с бабушкой опускали в могилу, мама стояла на черной земле в одних чулках.
Я побежала обратно к машине. Папа и Роли стояли, опершись о капот стреноженного «Линкольна», и курили «Кул».
– К-к-как там ситуация?
– Папа, с ней что-то серьезно не в порядке. Она плачет. Несет какую-то чушь.
– Н-несет чушь? В каком смысле чушь? Что именно она сказала?
– Спокойнее, Джимбо, – осадил его Роли.
– Говорит, чтобы мы уезжали без нее. Что ее мама уже в пути. Хочет подождать в туалете.
– Ее мама? – спросил папа. – Она говорит, что позвонила маме?
– Спокойнее, Джимбо, – повторил Роли.
Кассирша высунулась из двери магазина. Я ей помахала.
Папа пересек парковку и деликатно постучал костяшками пальцев в дверь туалета. Привычка так стучать появилась у него с тех пор, как он случайно зашел ко мне в ванную, когда мне было лет двенадцать. После того случая он несколько недель стучал по всем поверхностям, напоминающим дверь. Однажды я заметила, как папа стучался в дверцу кухонного шкафчика, прежде чем достать оттуда бутылку тонизирующего напитка.
– Дана, – произнес он, – это Джеймс Уизерспун, папа Шорисс. Ты там в порядке, юная леди?
– Да, сэр.
Голос был подавленный, как у отшлепанного ребенка.
– Шорисс говорит, ты ждешь маму. Это правда?
Ответа не последовало.
– Дана, – повторил папа, – твоя мама едет сюда? Да или нет?
Ответа все равно не было. На этот раз папа постучал, как полицейский.
– Дана, твоя мама едет сюда? Да или нет?
Она снова не ответила, и тот постучал в дверь сильнее.
– Да или нет, Дана? Да или нет?
Теперь он колотил в дверь сжатым кулаком.
– Джеймс, не надо так с ней, – попросил Роли.
Папа ударил в дверь еще раз.
Я спохватилась:
– Папа, хватит, а то белые вызовут полицию.
Тем временем за дверью туалета стояла гробовая тишина.
– Дана, – позвала я, – хочешь, я подожду с тобой, пока не приедет мама?
Дядя сказал: