Мы согласились, но без особого энтузиазма. Нас с мамой нельзя назвать везучими.
– Я думаю, вам понравится, – заверила девушка и расстегнула молнию на виниловом портпледе.
Платье было настолько идеальное, что в этот момент я была готова поверить, что Бог действительно приглядывает как за воробьями, так и за цветными женщинами с лишним весом. Не чисто-белое, но и не нарочито-бежевое – этот цвет невеста выбирает, когда хочет четко дать понять, что не пытается прикинуться девственницей. Платье больше в духе «Сна в летнюю ночь», чем «Унесенных ветром», роскошного кремового цвета, как бледная сердцевинка миндального ореха.
– Примерите?
Бледно-миндальное платье, возможно, и было для пышных дам, но маме все равно оказалось впритык. Позже, в «Розовой лисе», она рассказывала о примерке как о забавном случае и шутила: «Чтобы втиснуть меня в это платье, потребовались все силы Шорисс и продавщицы (которая весила не больше сорока пяти килограммов), да еще и лом в придачу, но они справились!» Она уперлась руками в стену примерочной, будто ее обыскивали полицейские. Я сводила края платья вместе, указательными пальцами запихивая внутрь выпирающие валики непокорной плоти, а продавщица командовала: «Выдохните весь воздух из легких. Дышите неглубоко! Неглубоко!»
План был такой: каждую неделю до суаре мама будет скидывать по семьсот граммов. Кроме того, на ней будет тугой длинный корсет и колготки с утяжкой. И последняя, но немаловажная деталь: ни папа, ни дядя Роли не должны видеть платье до особой вечеринки.
– Мама, – напомнила я, – оно же не свадебное.
– Не будь занудой, – отмахнулась мама.
Когда вечеринки закатывают подростки, основной интерес в том, кого приглашать, а кого нет, но для мамы все удовольствие было в том, чтобы позвать всех-всех знакомых. С того момента, как орлы в двойных конвертах разлетелись по гнездам, вечеринка стала единственной темой, обсуждаемой в «Розовой лисе». За ужином папа погладил себя по голове.
– Послушай-ка, Звездочка, я и забыл, что дамы, приглашенные на вечеринку, должны заплатить твоей маме, чтобы она им навела красоту для праздника! Вечеринка еще и окупится!
Это было счастливое время для нашей семьи, хотя Роли ходил с кислой миной, когда думал, что никто на него не смотрит. Они с папой недавно перестали работать по средам, так что мы вместе садились смотреть сериал «Блюз Хилл-стрит», передавая по кругу миску с попкорном, и хрустели (маслом не поливали из уважения к маминой диете). Роли к закуске не притрагивался.
Мама думала, что он тоскует, потому что все эти разговоры о вечеринке напоминают дяде, что у него нет ни жены, ни детей. У него не было даже пары для вечеринки: он сказал, что будет вести под руку меня. Я заявила, что, по-моему, он никак не мог оправиться от той сцены на заправке. Мама Даны наорала на него и выругалась прямо в лицо. Моя возразила:
– Это ты на взводе, потому что скучаешь по Дане. А у Роли своих проблем полно.
Через три недели мама похудела на 2,4 килограмма. Чтобы отметить достижение, она попросила меня взвесить в руке пакет с луком. «Вот сколько жира сошло с моего зада». Это далось нелегко. Два дня она не брала в рот ничего, кроме лимонада, подслащенного кленовым сиропом и приправленного кайенским перцем, от чего напиток становился еще более отвратительным. Одну неделю ела на обед кусочки индейки, завернутые в лист салата, но к ужину успевала убедить себя, что немножко пиццы из морозилки никому не повредит. Мама не просила женщин из «Розовой лисы» подержать пакет с луком, вместо этого запихивая палец (а потом два) за пояс брюк, чтобы показать, насколько продвинулась.
– Покажите платье, – попросила миссис Грант, мать Рут Николь Элизабет. Она пришла на коррекцию корней волос.
– Но я еще и половины не сбросила до нужной цифры, – возразила мама.
– Просто примерьте, – сказала миссис Грант. – Мы знаем, что у вас не все готово. Остальное дофантазируем. Правильно я говорю, дамы?
Она стала хлопать в ладоши и кивать клиенткам в креслах № 1 и № 2, ища поддержки. Те секунду поколебались, а потом тоже принялись хлопать. Мама посмотрела на меня.
– А ты как думаешь, Шорисс?
– Давай, – подбодрила я.
Пока она переодевалась, в «Розовой лисе» наступило затишье. Телевизор, повешенный на стену, как в больнице, был сломан, поэтому ничто не могло отвлечь присутствующих друг от друга. Женщина в кресле № 1 ждала, пока ей выпрямят волосы. Дама в кресле № 2 ждала укладки. Миссис Грант, сидевшая под сушилкой, обратилась ко мне:
– Ты, наверное, хочешь поскорее выпуститься из школы?
Рут Николь Элизабет за успехи в учебе присудили почетную стипендию в университете Эмори.
– Наверное, – ответила я, раскладывая по местам жесткие бигуди.
– Куда планируешь поступать?
– Скорее всего, в колледж штата Джорджия.
Миссис Грант говорила слишком громко, потому что у нее голова была в сушилке.
– Я знаю, Лаверн тобой очень гордится.
– Ага, – ответила я, – кажется, ей нужна моя помощь.
Я открыла заднюю дверь и начала подниматься по бетонным ступеням. Мама, конечно, была наверху. По мне, если платье стоит 750 долларов, оно не должно доставлять столько хлопот. Как говорила бабушка Банни: «Красивой быть непросто». Ну, быть непривлекательной и не иметь стимула измениться – тоже не сахар. Я знала, что миссис Грант спросила о планах только из вежливости. Скорее всего, я поступлю в колледж штата Джорджия, но нельзя сказать, что я так и планировала. Меня не приняли ни в одну из «Семи Сестер». Даже в «сводную» не взяли.
Я думала о флейте и скрипке, уютно лежащих в отделанных бархатом футлярах. Я потеряла к ним интерес еще до того, как поняла, что у меня нет выдающихся способностей. Игра на флейте никому не приносила славы. В целом мире нет ни одного флейтиста, чье имя было бы на слуху. Каждый мальчик, играющий на трубе, мечтает стать вторым Майлзом Дэвисом, но флейта – это инструмент, за который человек берется, когда не может придумать занятия получше.
Я прошагала через гостиную, кухню и зашла в спальню родителей, идя на шелест и шуршание кринолина. Там и обнаружила маму: под взглядами болванок для париков она вся изогнулась, пытаясь дотянуться до молнии на спине.
– Помоги, – пропыхтела она.
Лицо стало потным от приложенных усилий. Я потянула крохотную молнию вверх, запечатывая мягкое коричневое тело в футляр из шелка и китового уса. На меня накатила волна нежности, и я прижала губы к ее коже прямо над крючком и петлей.
– Я люблю тебя, мама, – сказала я, когда она подошла к зеркалу и, засунув руку в вырез в форме сердечка, приподняла и водрузила на место сначала одну грудь, потом другую.
Дамы в салоне были воспитанной публикой. Миссис Грант, видимо, нравилось хлопать в ладоши, так что, когда мама вошла через заднюю дверь, она первой встретила ее аплодисментами, а за ней другие клиентки. Они восхищались и обработкой рукавов, и вышивкой на корсаже, и крошечными жемчужинками, явно пришитыми вручную. Мама отмахивалась от комплиментов и извинялась за торчащий живот. Она сказала, что наденет корсет, который носила бабушка Банни еще в 1950-е.
– Это будет мое «что-то старое» [28], – пояснила мама. Глянув на отражение, добавила: – Хотя за «что-то старое» вполне сойду сама. В этом году мне будет сорок три.
Все тут же принялись уверять, что она совсем не старая, но никто не стал уточнять, что это не свадьба, а всего лишь вечеринка.
Я несла за мамой шлейф, словно фрейлина, а потом встала на колени, чтобы показать, как его можно собрать в складки, чем заработала новые аплодисменты от миссис Грант. Пока я копошилась на полу, сводя атласные петельки с крошечными жемчужными пуговками, латунные колокольчики на двери зазвонили, сообщая, что в «Розовую лису» зашел новый посетитель. Голос мамы стал тоненьким, как пищевая пленка:
– Здравствуй, Дана.
Я отодвинула платье в сторону, словно тяжелую штору, и увидела пропавшую подругу, а рядом – ее маму. Обе были одеты как учительницы: юбка-карандаш, блузка, застегнутая на все пуговки. Если бы я не была с ними знакома, то решила бы, что они миссионерки какой-нибудь строгой религии.
– Дана!
– «Дана!» – передразнила ее мать.
– Закончи со шлейфом, – сказала моя, когда я попыталась встать с пола.
Хотя она была обернута во много слоев дорогой ткани, я почувствовала, как тело напряглось. Мама заслонила меня собой. Руки не слушались, но я не встала с колен и продолжала вдевать бусинки в петельки, пока весь шлейф не оказался собран в пышные складки ниже маминой талии. Она стояла неподвижно, пока я не закончила. Дана и ее мать тоже ждали. Когда я вспоминаю этот момент, эта небольшая пауза видится проявлением учтивости.
Мама сделала два шага к Дане и ее матери и протянула руку.
– Я миссис Уизерспун. Вы, должно быть, мама Даны.
– Да, – ответила та. – Я миссис Гвендолен Ярборо.
Дана была точь-в-точь как мать, только более молодая и напуганная. Уголки губ подрагивали каждые несколько секунд, и она изо всех сил старалась на меня не смотреть. Она почесала ногу носком своей лодочки, и по колготкам поползла стрелка.
– Мне надо с вами поговорить, – заявила Гвендолен маме.
– Буду через минутку, – сказала мама. – Только сниму платье и надену что-то попроще.
Она положила ладони на живот, где платье натянулось сильнее всего. Потом попыталась спрятать рукой вырез, открывавший пышную грудь.
– Ваш муж здесь?
– Он работает, – ответила мама. – Могу я вам чем-то помочь?
– Мама, – попросила Дана, – давай зайдем позже.
Та посмотрела на дочь.
– Мы должны довести дело до конца.
Клиентки заерзали в креслах, им было неловко. Миссис Грант сказала, что ей пора, хотя волосы еще не успели высохнуть. Мама махнула рукой.
– Нет, останьтесь. Вы не мешаете, – потом взяла фен и включила его, хотя все так же была в своем роскошном платье. – Мисс Ярборо зайдет позже.