– рассказывал о четырех пожилых тетушках, которые живут в одной квартире и решают проблемы друг друга, служат друг другу мостиком над бурными водами. Но бабушка Банни уже год лежала в земле, и у мамы не было никого, кроме меня.
25Викторина
Брошь мисс Банни лежала в моей полупустой шкатулке для украшений. Она была старомодная – из тех вещиц, что купила мама, когда начала тосковать по своему утраченному детству. Когда я открыла крышку, металлически зазвенела мелодия «К Элизе». Я положила брошь на ладонь – это было доказательством, что отец как-то умудрялся вести двойную жизнь. И все прикрывали его махинации, даже бабушка Банни, которую накрыли крышкой гроба.
Можно ли с уверенностью сказать, что все мы немного спятили в мае 1987 года? Наши жизни словно превратились в кино – не в блокбастер, на который надо идти в кинотеатр, а в такое, на которое случайно натыкаешься, перещелкивая каналы посреди ночи. Когда жизни стали напоминать фильм, мы начали вести себя как его персонажи. И кто мог бы нас упрекнуть? В реальной жизни не существовало образцов для подражания в такой ситуации.
Я играла роль девочки-детектива. Держала открытку только за краешки, чтобы не оставить отпечатков пальцев. Обхитрила маму, дав ей двойную дозу парацетамола, и она даже не шелохнулась, когда я сняла с крючка ее ключи и села в машину среди дня. Нервно поглядывая на дорогу в зеркала заднего вида, я отправилась в аэропорт.
Роли сидел в синем «Линкольне» и читал журнал по фотографии. Я постучала в стекло. При виде меня он улыбнулся, и стало заметно, как дядя постарел всего за пару недель.
– Шорисс, – произнес он и разблокировал дверь, – посиди со мной.
Я открыла дверь и устроилась на знакомом сиденье.
– Привет.
– Ты разве не должна быть в школе? – спросил он.
Я пожала плечами:
– Уже неважно. Я все равно получу аттестат.
– Хочешь, включу кондиционер?
Слышалось высокое гудение самолетов, прорезающих небо над головой. А под ним Эл Грин мягко ворковал о том, как устал от одиночества.
– Папа не смог бы такое провернуть без тебя, – заявила я.
– Я знал, что ты догадаешься, – сказал Роли.
– Ты не ответил на вопрос.
– А ты разве что-то спросила? Что ты хочешь знать?
Я стушевалась. И правда, что я хочу знать? Я и так знала больше, чем хотелось.
– Папа правда женился на той женщине?
Роли кивнул:
– Он предстал перед судьей.
– И ты там был?
Опять кивнул.
– Ты подписал документ. Я видела твое имя.
– Да, я так и сделал.
– Почему ты помогал?
Дядя повернулся на сиденье, чтобы я могла видеть его лицо.
– Я считал, что помогал Гвен.
Когда он заговорил, лицо заполыхало красным, словно дядя был в огне.
– Ты не сможешь по-настоящему узнать Гвен, пока не увидишь ее на фотографии. При личной встрече замечаешь только красоту, а ведь это лишь дешевый трюк, чтобы отвлечь внимание. Но когда я ее снимаю, всю ее жизнь можно увидеть только в том, как она выставляет вперед подбородок. Когда удается поймать это выражение, я тут же проявляю пленку, даже если еще не все кадры отщелкал. Мне плевать.
– А как же мы? – спросила я. – Ты ведь все время нас фотографируешь.
– У тебя, Шорисс, все на лице написано. Когда ты была маленькой девочкой, ты только это собой и представляла – маленькую девочку. Даже Лаверн, несмотря на все, что ей пришлось пережить, – всегда только такая, как есть. Это хорошо. Отсюда и берется ваша красота.
Я знала, что он пытается сделать мне комплимент, но по ощущениям было похоже на оскорбление. Точно так же люди говорят толстой девушке, что у нее «милое лицо». Я потянулась к ручке двери, чтобы уйти, но Роли попросил меня подождать.
– Гвен ничего не делала нарочно. Даю тебе слово. Я это рассказываю, потому что не хочу, чтобы ты думала, будто отец поступил бы так же ради какой-нибудь шлюхи за два доллара. Гвен не такая. В каком-то смысле она леди.
Я сложила ладони, как подушку, и оперлась о «торпеду». С каждым днем ситуация становилась все более безумной.
– Да вы что, ненормальные все? – возмутилась я. – У папы дочь от этой женщины, а ты говоришь так, будто влюбился. Что в них такого? Мы с мамой тоже можем быть глубокими. Мы тоже можем быть интересными.
– Это не соревнование, – заметил Роли.
– Тебе легко говорить.
Дядя очень напоминал мне Джамаля: эти хорошие парни разбивают тебе сердце, но при этом ухитряются создать ощущение, что не они тебя обидели, а наоборот – ты их. Я вышла из машины, обошла вокруг и прижалась лицом к щелке приоткрытого водительского окна.
– Еще один вопрос, – выдохнула я. – Какой у них адрес?
Жилой комплекс «Континентал-Колони» с виду напоминал местечко где-то в Европе – может, горнолыжную базу или что-то вроде того. Здания были кремового цвета, с черными ставнями. Крыши у таунхаусов были трапециевидные, как знаки остановки. Их дом номер 2412 располагался в ряду неотличимых от него зданий. Я остановилась перед ним, заглянула в сумку: проверила, со мной ли открытка. Краешки покоробились от картофельного сока. Я посмотрелась в зеркало заднего вида. Сейчас мама была не в состоянии скорректировать мои наращенные волосы, поэтому, чтобы спрятать неопрятно торчащие прядки, я обернула голову фиолетовым шарфом, облизнув палец, убрала несколько курчавых волосков и открыла дверь машины.
Подъездная дорожка к дому вся вспучилась из-за травы, пробивающейся сквозь бетон. Мне это принесло некое удовлетворение. Наш-то двор был чистенький и аккуратный. У нас азалии были в цвету, а папа недавно покрыл почтовый ящик свежим слоем белой краски. Я стояла перед дверью, взявшись за кольцо, и пыталась решить, что скажу. Хотелось понять, зачем Дана так беспардонно влезла в нашу жизнь. Чтобы узнать меня или навредить? Может, она это сделала по указанию матери? Чего они хотят? Я не представляла, как добуду эту информацию. Если события последних недель чему-то меня и научили, так это тому, что люди говорят только то, что хотят сообщить. Если задашь прямой вопрос, не факт, что получишь прямой ответ.
Я убрала руку с кольца и уже было развернулась, чтобы идти к машине, но тут дверь дома распахнулась. На пороге стояла Гвен в белой форме медсестры.
– Да?
Она выглядела как дух грядущего Даниного Рождества, не была расфуфырена, как в тот день, когда ворвалась в «Розовую лису». Красивые волосы были завязаны в узел на затылке, а в углах рта пролегли складки. – Ты ко мне?
– К Дане, – ответила я.
Гвен улыбнулась.
– Она в школе. И позволь спросить, что ты здесь делаешь среди дня? Неужели сейчас нет школьных контролеров?
Что крылось за ее игривым упреком, понять было сложно. Казалось, эта встреча ее потешала, словно я была маленьким ребенком, который сделал что-то взрослое, например заказал в ресторане лобстера.
– Сейчас я забочусь о маме, – ответила я.
– А тебе не кажется, что о твоей маме и так заботится достаточно людей?
Она продолжала говорить в том же тоне и пригласила меня в дом.
Судя по всему, гостиная у них была посвящена Дане и кристаллам «Сваровски». На всех горизонтальных поверхностях расположились стеклянные фигурки на зеркальных подставках. Стены были сплошь увешаны портретами дочери. Среди них школьные фотографии в хронологическом порядке – но были и другие, которые смахивали на дело рук Роли. Гвен повела рукой, и я села на кожаный диван. Хотя на подушки было накинуто покрывало из шенили, кожей бедер чувствовались трещины в обивке.
– Могу предложить тебе какой-нибудь напиток? – спросила Гвен.
– Нет, – ответила я.
– Нет? – повторила она с восходящей интонацией, словно напоминая о правилах хорошего тона. Я чуть не поправилась: «нет, мэм», – но вместо этого повторила:
– Нет, я не хочу пить.
– Ну что ж, хорошо, – сказала Гвен. – Мама запретила тебе брать питье из моих рук? Она думает, я тебе каких-нибудь кореньев подсыплю? Думает, так все и было? – Гвен хохотнула. – Здесь душновато. Включить вентилятор? Или она запретила тебе и моим воздухом дышать?
– Мама даже не знает, что я здесь. И я была бы признательна, если бы вы перестали ее упоминать.
– Ты так похожа на сестру, – произнесла Гвен. – Я и не представляла, что моя дочь общается с тобой. О тайной жизни девчонок можно целую книгу написать.
– Вам лучше знать о тайной жизни, – парировала я.
Гвен повернулась.
– А эта дерзость! Вы и в самом деле сестры.
Каждый раз, когда она произносила слово «сестра», я чувствовала, как меня дразнят, и ерзала на диване.
– Может, хочешь сесть сюда? – предложила Гвен, вставая. – Это кресло твоего отца.
– Нет, – отказалась я.
– Итак, – сказала Гвен, – чем могу помочь? Я собираюсь на работу, но могу выкроить для тебя немного времени.
– Не сдавайте отца полиции, – попросила я.
Она чуть заметно улыбнулась.
– Как-как?
Я вытащила из сумки открытку. Хотелось сохранить ровную интонацию, поговорить как женщина с женщиной.
– Вы отправили это маме. Вам не кажется, что она достаточно страдала?
Гвендолен взяла открытку, держа ее на вытянутой руке, будто не хотела замарать белоснежную форму.
– Девочка, – протянула она, – хотя здесь подмечен очень важный факт, я ее не отправляла, – она перевернула картонку и увидела улыбающийся арахис. – Джимми Картер?
– Вы врете, – сказала я, – вы с Даной только и делаете, что врете, и врете, и врете.
Благодушие Гвен улетучилось, она наклонилась:
– Не смей так отзываться о моей дочери. Она ради тебя сделала больше, чем ты можешь представить. Мы обе всю жизнь прожили только ради вашего комфорта. Ни я, ни она ни разу тебе не соврали.
– Не притворяйтесь белыми и пушистыми.
– Ты тоже не притворяйся, – отрезала Гвен. – Все, что есть у тебя, ты получила в ущерб моей дочери. Только то, что ты ничего не знала, не значит, что ты ни в чем не виновата.
Я встала с потертого дивана, Гвен тоже. Казалось, мы сейчас либо подеремся, либо обнимемся.