– При чем же здесь ты? – спросил Хизаши в образовавшейся паузе.
– Хуже стало через несколько дней. Младшие братья и сестры Айко начали чахнуть первыми и умерли один за другим буквально за полдня. Потом за ними ушли старики. Испугавшись мора, ее родители кинулись к маме в святилище, но она не нашла в них следов хоть какой-то болезни. Дала укрепляющих трав и отправила домой. Пока их не было, Айко снова сбежала, а к вечеру начали чахнуть ее ровесники, которые не желали брать ее в свои игры.
Но и сама Айко казалась больной. Впрочем, вскоре всем стало не до нее. Неведомая хворь распространялась от дома к дому, люди слабели, отказывались от еды, их тела холодели, а кровь остывала – будто все они умирали, оставаясь живыми.
– Мы с мамой так и не опознали болезнь, поэтому не могли найти лекарство. В святилище было полно страждущих, в основном детей и стариков. Те, что послабее, в конце концов засыпали и не просыпались больше. И тогда мама поняла – это колдовство.
– Проклятие? – уточнил Хизаши.
– Мы так подумали.
– Значит, Айко прокляла тех, кто ее обижал?
– Об этом я тоже думал после, но нет. Айко была ни в чем не повинна, только в том, что оказалась никому не нужна. – Кента поднял голову, смаргивая наваждение. Уж слишком свежи были чувства, переполнявшие его в ту черную для Цукикавы пору. – Когда ее мать все-таки слегла, я пришел к ним в дом с травами. Толку от них было немного, но они согревали тело и не давали крови остыть. Тогда я и увидел, что прятала Айко с того дня, как утром вернулась в деревню, потеряв голос. Это был осколок погребальной таблички. Я пытался узнать у Айко, откуда он взялся, но она молчала и наотрез отказывалась отдать. Это увидел отец семейства, и я сказал ему, что Айко принесла в дом вещь с могильника, возможно, она проклята или к ней привязан злой дух, и это стало причиной мора, а сама Айко – его невольной виновницей. К несчастью, нас услышали соседи, и я посчитал, что моя догадка спасет всем жизни. Не советуясь с матерью, я указал на осколок поминальной плиты как на источник наших бед.
– Разве это не хорошо?
– Хорошо, – эхом отозвался Кента. – Вся деревня пыталась добиться от Айко ответа, они кричали на нее, хотели побить. Мама, как могла, останавливала это безумие. Люди были истощены страхом и неведением. Наконец мама пообещала, что проведет обряд очищения в святилище, забрала с собой проклятый осколок и ушла. Тогда… тогда я смотрел Айко в глаза, и в них… в них была обреченность. Понимаешь? Маленькая девочка уже знала, что произойдет, а я нет. Я не знал. Стоило только маме уйти, как один из мальчиков постарше бросил в Айко камень. Его мать умерла, младшая сестра тоже. Он стал первым, но не последним. Я был далеко и не успел помочь. Они… забили ее до смерти, потому что я указал им на нее. Не стал разбираться, а сразу сделал вывод. – Кента шумно выдохнул, пытаясь найти в себе ту свободу, которую обещало признание. – Когда это случилось, когда Айко умерла практически на моих руках, люди в ужасе отпрянули. Ее родители проклинали всех вокруг, и меня тоже. Их горе было безмерно, ведь они потеряли почти всю свою семью.
Кента замолчал. За время, проведенное вдали от родной деревни, он и правда сумел если не простить себя, то принять случившееся. В тот день он не мог поступить иначе, ведь тогда он был одним Кентой, а сейчас стал другим. Этот другой нашел бы лучший выход, жаль, ничего уже не воротишь.
– Вот, значит, как.
Кента растерянно заморгал, он ожидал иной реакции, только не знал какой.
– И больше ничего не скажешь?
– Зачем? – удивился Хизаши. – Что от этого изменится? Ты хотел как лучше, не твоя вина, что любой добрый порыв так легко втаптывается в грязь.
– Но я мог промолчать. Мог подумать наперед. Мог не судить сгоряча.
– Ты поэтому бросаешься на защиту всяких кидзё[31], даже если и Мадоке ясно, что они виноваты?
– Я… – Кента вдруг понял, как глупо будут звучать любые оправдания. – Я не знаю. Наверное, да.
– Ну и дурак. В этом мире никто не заслуживает спасения.
– Тут ты не прав.
Мацумото безразлично передернул плечами и не ответил.
Кента впервые обсуждал случившееся с кем-то, кроме матери, и глядя на себя со стороны, видел и впрямь жалкую картину. Разве он один виноват? Он не желал девочке смерти, то, что произошло, лишь следствие темной энергии, погрузившей сердца и разум людей во тьму. А если бы и нет, если бы даже они сделали это по своей воле, из злобы и ненависти, Кента не мог нести за их чувства ответ. Но если бы так же легко, как голову, можно было успокоить душу…
– Видишь, теперь я открыт перед тобой, – грустно улыбнулся он. – А ты?
Мацумото ничего не ответил.
К пустырю, окруженному колючими кустарниками и сухими полумертвыми деревьями, подошли, когда солнечный свет окрасился густыми рыжими и красными тонами заката. До сумерек еще оставалось достаточно времени, чтобы встретить вечер подальше отсюда, но Хизаши был заинтригован рассказом и уговорил Кенту задержаться.
Присутствие зла теперь ощущалось кожей, Кента замер, настороженно стиснув ножны с Имой, однако Хизаши уже пошел между разбитых поминальных табличек, изредка шипя, когда трава оплетала ноги, не давая пройти дальше.
– Что ты хочешь здесь найти?
Хизаши обернулся с лёгкой полуулыбкой.
– Мне просто интересно.
Разумеется, Кента не поверил, ведь Мацумото был слишком ленив, чтобы проявлять праздное любопытство. Он свернул на могильник с какой-то целью. Кента пошел за ним, вглядываясь в груды древних камней. Двести лет они простояли, медленно крошась и погребая под собой память о людях, нашедших здесь свой последний приют. Никто не помнил, кем они были и когда именно жили. Но детям в Цукикаве рассказывали страшные истории об этом месте.
Не помогло.
– Прежде я не замечал, – сказал он, – но здесь есть след темной энергии.
– Очень похоже на то, что было в сгоревшей деревне на Акияме, – подтвердил Хизаши. – Но я удивлен, что год назад ты этого не почувствовал. Разве только ты сам ее и разбудил.
Кента нахмурился.
– Разве такое возможно? Что ты…
Он не договорил, запнувшись о камень, и налетевший вдруг холодный ветер сильно толкнул его в спину. Выпрямившись, Кента увидел, как Мацумото, запрокинув голову, пристально всматривался в стремительно темнеющее небо.
– Это и правда странно… – пробормотал он, будто бы самому себе.
– Что странно? – спросил Кента, но не был услышан. Впрочем, скоро он и сам заметил – небо затянуло такими тяжёлыми сизыми тучами, что ранний вечер в один миг стал мало отличим от ночи, сквозь них пытались пролиться закатные лучи, подсвечивая темную облачную пелену изнутри и разрезая ее неровными багряными трещинами. Ветер стих, сгущая воздух до такой степени, что он едва не застревал в горле.
Это было не просто странно. Это было страшно.
Неприятное чувство посетило вдруг Кенту. Ему почудилось, что всё вокруг смотрит на него выжидающим взглядом, следит с затаенной алчностью. Кента передернул плечами и заметил, что Хизаши ушел далеко вперед, бодро перепрыгивая через препятствия. Сначала казалось, он спешит к руинам хижины, но вот он свернул, будто повторяя путь самого Кенты год назад, и направился к колодцу на дальней окраине пустыря. Кента поведал ему о призраке скелета кёкоцу, который в нем обитал. Он тогда еще что-то сказал, но вот что – Кента уже забыл.
Он поспешил за другом, стараясь не потревожить древние могилы, хотя со временем они почти сравнялись с землей и густо поросли травой.
– Простите, простите, – тихо извинялся Кента, а потом заметил огонек, запутавшийся в сухостое. Вот он вырвался и взлетел выше, раздулся, зашипел. Кента отступил, повернулся к Хизаши и увидел, что могильные огни уже повсюду. Их дрожащий зеленоватый свет в предгрозовом сумраке становился все ярче. Поймав взгляд Хизаши, Кента отвлекся лишь на миг и едва увернулся от ринувшегося на него хака-но хи. Мимолетное прикосновение было ледяным, от него онемела кожа. Второй огонек рискнул подобраться ближе и едва не влетел в лицо – Кента отмахнулся ножнами.
– Что они делают? – спросил он, отступая к Мацумото. Хака-но хи не нападали на живых, лишь пугали своим зловещим мерцанием. Но, кажется, эти кайка[32] проявляли к людям интерес.
– Осторожнее, – вместо ответа предупредил Хизаши и взмахнул веером, отгоняя стайку огоньков поменьше. Все вокруг окрасилось в зеленый, и только тучи, за которыми окончательно померк закат, оставались черными. Глухой раскат грома заставил огненные шары вздрогнуть, а после они замелькали так быстро, что за ними стало невозможно уследить. Кента обнажил катану и очертил вокруг себя сверкающий круг. Хака-но хи разлетелись врассыпную.
– Они нам точно не рады, – заметил Мацумото, становясь за спиной.
– Еще идеи есть?
– Могильные огни возникают на местах упокоения людей, затаивших обиду или сильно страдавших перед смертью.
– Это мне известно. – Кента снова взмахнул мечом, рассекая несколько особо наглых шаров. Духовная сила Имы не дала им собраться заново, но на их место тут же прилетели новые. Кента и Хизаши будто оказались в стае обезумевших светлячков. Все больше участков на теле немело от их жалящих касаний. Кента перебросил Иму в левую руку, чтобы правая успела восстановиться, и Мацумото вовремя очистил пространство вокруг них взмахом веера.
– А знаешь, что я еще заметил? – спросил он слишком уж спокойно.
– Ч… что?
– Хака-но хи нападают только на тебя.
Кенте было не до наблюдений, он смог пошевелить правой рукой, и катана снова переместилась в нее, и все равно бороться с блуждающими огнями – что атаковать туман копьем.
– Сделай что-нибудь! – не выдержал Кента. Мацумото хмыкнул так, будто только и ждал просьбы. Схватил его за ворот и с неожиданной силой швырнул куда-то в сторону. Уже падая, Кента понял, что угодил прямиком в колодец…