– Это он! Он всех убил!
Затишье
Весна на отдаленном острове, открытом всем ветрам и омываемом мощными волнами океана, была суровой, по утрам долго не получалось вылезти из-под одеяла, и лишь когда солнечные лучи заливали выступающий из пучины клочок суши, тепло проникало в каждый его укромный уголок. И тогда самым обласканным, самым светлым местом становился мыс с каменной башенкой така-торо. Над ним проносились чайки, оглашая окрестности пронзительными криками, а после пикировали камнем вниз, стремясь выхватить из воды ее щедрые дары. Месяц яёй перевалил за середину, дни становились теплее и длиннее – самое то, чтобы хоть ненадолго забыть все дурное и темное.
– Что ты делаешь? – поинтересовался Хизаши, покинув-таки выделенную им хозяйкой, госпожой Юэ, комнату. Завтрак он проспал, как и всегда, но знал, что для него обязательно отложена порция.
Кента сидел на террасе, подвернув одну ногу и уперев стопу второй в гладкий камень на земле. Ножичек в его руке ловко срезал мелкие стружки с куска древесины. И так Кента был сейчас расслаблен и в то же время сосредоточен на своем занятии, что недолго и залюбоваться. Впрочем, Хизаши больше не отказывал себе в простых человеческих слабостях.
– Доброе утро, – улыбнулся Кента и показал смутно угадывающуюся в поделке фигурку животного. – Думаю, Араси-э не будет сильно против, если я поставлю это на домашний алтарь.
– Медведь? – наконец сообразил Хизаши.
– Да. Хочу воздать почести своему покровителю.
Хизаши было сморщился по привычке, однако сказал вовсе не то, что мог бы сказать прежде.
– Если будет против, я с ней поговорю. Такая слабая ками должна гордиться подобным соседством.
– Вечно ты так, – усмехнулся Кента и отложил работу.
– Как?
– Пытаешься казаться важным.
Хизаши скрестил руки на груди. Настроение грозило испортиться раньше, чем он успеет умыться перед завтраком.
– Разве я не важен?
– Именно поэтому я говорю так, – Кента посмотрел на него обезоруживающе искренне, – потому что тебе не нужно казаться. Ты и без того очень-очень важен и ценен. Сам по себе.
Горло сдавило, но это было не внезапное удушье, не зловредное проклятие, не, в конце концов, простуда. Хизаши кашлянул неловко, понимая, что именно испытывает – горькую, нежную, как лепестки цветущих вишен, благодарность. Сострадание, сожаление, смятение и разочарование – он все это пережил вместе с Кентой, потому что повстречал его в тот момент, когда из всех чувств в нем горели лишь ненависть да обида. Теперь Хизаши знал, что такое доверие, смирение и надежда. Радость от простых разговоров и боль от невозможности помочь. Желание защищать и ярость беспомощности. Быть человеком так трудно – и так прекрасно.
Наверное, гораздо лучше, чем богом.
– Госпожа Юэ приболела, – сказал Кента, ничего не ведающий о мыслях Хизаши. – Я не нашел на острове нужные травы, но зато обнаружил, чем их можно заменить, надеюсь, это ей поможет. Так что временно готовка на мне.
– Не имею ничего против, – честно ответил Хизаши.
– Точно, ведь, по твоим словам, мне лучше было в идзакае работать, а не изгонять ёкаев… О, прости.
– Давай прогуляемся, – предложил Хизаши и, не дожидаясь, медленно двинулся по тропинке вверх по склону. Ветер волновал свежую траву, густым покрывалом устлавшую пологие участки. Там же, на самом верху, было царство камня, но и его оттеняла яркая, радующая глаз зелень. Хизаши ни разу не остановился, но чувствовал Кенту за спиной. Наконец шум бьющихся о скалы волн стал таким громким, что напоминал рев, но лишь до той поры, пока не привыкнешь. Море сегодня было неспокойным, бурлило пеной меж камней у подножия острова, бросалось на него, точно потревоженный зверь. Тоскливые крики чаек и буревестников далеко разносились по округе, словно чей-то плач.
Хизаши остановился и, заложив руки за спину, тихо произнес:
– О рыбачья ладья!
Доставь поскорее посланье —
Пусть узнают друзья,
Что бескрайней равниной моря
Я плыву к островам далеким…
– Я знаю, кто это написал, – весело сказал Кента, становясь рядом. – Славный Оно-но Такамура.
– Морикава и правда хорошо на тебя повлиял, – похвалил Хизаши.
– Ты тоже. Жаль, искусство поэзии все еще мне не дается.
Они устремили взоры на бесконечную синь океана, до самого горизонта и дальше – туда, где продолжалась жизнь и остались друзья. Где все еще творилось зло.
– Ты часто сюда приходишь, – заметил Кента, поворачиваясь к обрыву спиной. Теперь ветер набрасывал волосы ему на лицо, будто пытался спрятать. – Прежде мне казалось, море тебе неприятно.
– Видишь, все знают обо мне больше, чем я сам.
Вышло горько и зло. Совсем не так, как должно было. Глаза Кенты удивленно распахнулись.
– Ты… О! – Он неловко откинул волосы с лица. – Это все еще тревожит тебя. Я понимаю. Поверь, именно я понимаю тебя лучше остальных.
Его негромкий голос отчего-то не способны были заглушить ни вездесущие птицы, ни ропот волн, ни свист соленого ветра, и Хизаши слышал каждое слово, будто бы они возникали прямо в его голове – и в сердце.
– Я верю. Но даже ты не можешь понять всего. Знаешь… Был человек. Его звали Кендзи, я вспомнил вдруг сегодня утром. Странно так… Я уже совсем его забыл, если честно, почти сразу, как наши дороги разошлись, а ведь должен был вспомнить, едва узнал тебя получше. Дело в том, что вы в чем-то похожи.
– Расскажи мне о нем. Что за человек был этот Кендзи?
– Он был добрым. – Хизаши перевел взгляд на облачную дымку на горизонте. – Его семью предали, его самого выкинули на улицу, лишив всего, он скитался по селам, надеясь на милость людей, но когда я спросил, почему он не отомстил, знаешь, что он мне ответил?
– Что в этом нет смысла?
– Именно. Точнее, он сказал, раз он сам жив и способен прокормить себя, то ему не за что роптать на богов.
– Тебя это разозлило? – угадал Кента.
– Ты не представляешь, как. Только беда в том, что тот человек был слеп глазами, а я – сердцем. Я был не в состоянии понять, что он пытался донести до меня этим ответом.
– А теперь?
Кента смотрел на него, это ощущалось кожей, пусть сам Хизаши старательно отводил взгляд. Небо сегодня красивое, ясное…
– Не знаю. Тогда все казалось проще, Кента, я был серебряной змейкой, не ведающей забот, но по глупости своей возжелавшей большего. Мне думалось, это справедливо, ведь я прожил долгую жизнь, а путешествие с Кендзи будто знак, что мое желание исполнимо. Может, я все понял не так, может, он был послан мне как предупреждение, что мой путь не верен?
– Нам не исправить былого, – грустно сказал Кента и сжал его плечи обеими руками. – Ты мог ошибаться, кто не ошибается? Это уже случилось, так что отпусти. Пусть улетает вместе с ветром.
– Знаешь, о чем еще я думал с тех пор, как мы оказались на Камо-дзима[21]?
– Говори, я слушаю.
– Мое ли это было желание – стать ками? Теперь, когда каждое наше действие будто бы спланировано Хироюки, могу ли я быть уверен, что захотел этого сам? Вдруг даже мои мечты в меня всего лишь умело заложены?
– Хизаши…
– Как то, что он пытался из меня извлечь твоими руками. Зачем ему мой икигимо? Ведь я даже… даже ненастоящий ёкай, получается. Я… я даже не знаю, кем родился…
– Ты родился человеком, это же очевидно, – сказал Кента и потянул его на себя. – Человечность всегда была в тебе, мы все это чувствовали.
Хизаши оказался в кольце его рук, и первым порывом было освободиться, оттолкнуть, но тело стало непослушным – на этот раз безо всяких заклинаний. Хизаши позволил себе спрятаться от мира и от себя. Ему это нужно было, ведь он впервые плакал как человек. Говорят, слезы способны приносить облегчение, но отчего-то считается, что плакать – недостойно мужчины.
– Вы такие сложные, – пожаловался Хизаши, и слова запутались в вороте чужого кимоно.
– Мы, Хизаши, – поправил Кента, – мы сложные.
Он не разжимал рук, пока Хизаши не почувствовал, что снова контролирует себя. Щеки щипало, похоже, у слез и у моря было что-то общее, может, та самая целительная сила, изначально в них заложенная.
– Если кому…
– Никто не узнает, – весело перебил Кента. – Мне нравится, что у нас появились общие секреты.
Они вернулись в дом вместе. Кента принес припозднившийся завтрак для Хизаши, а сам сел обратно на террасе и продолжил выстругивать фигурку медведя. Еда была вкусной, солнце пригревало, мерные чирканья по дереву успокаивали. Хизаши пил чай и мысленно заново проживал их разговор на вершине острова.
«Ты родился человеком, это же очевидно».
И еще раньше, из другого времени.
«Ты уверен, что всегда был ёкаем?» – спрашивал Учида Юдай.
«Я всегда был ёкаем, – отвечал ему Хизаши. – Всегда».
Выходит, фусинец оказался прав, они его забери. Хизаши был согласен на кого угодно, но только не на него. И самое досадное, что Учида ведь тоже не дурак, после явления Хироюки должен был сообразить, что к чему. А почему-то не бросил это Хизаши в лицо.
Я человек, думал Хизаши, глядя на дно чашки, где плавало его мутное искаженное отражение. Но сколько бы ни повторял, принять это получалось с трудом.
– Эй, Кента, – позвал он наконец. – Ты когда-нибудь слышал, чтобы люди становились ёкаями?
Тот отвлекся на него, пожал плечами.
– Нет. Но люди могут становиться злыми духами.
– Именно, только я не злой дух.
– Уверен, есть объяснение.
– Хотел бы я узнать его поскорее, – протянул Хизаши и разочарованно прицокнул языком. – Этот подлец Адзи-сики мог бы и предупредить, куда нас закинет и на какой срок. Сколько мы здесь уже торчим?
– Одиннадцатый день, – быстро посчитал Кента. – Из них почти восемь не вставая с постели.
Их раны сложно было исцелить, не имея способностей оммёдзи, а у Тоямы не хватало на это сил. Адзи-сики успел залечить самые тяжелые повреждения, остальное было уже в их собственных руках. Госпожа Юэ ходила за ними дни и ночи, пока сама не слегла от истощения, однако теперь и Хизаши, и Кента почти вернулись в былую форму, по крайней мере, телесно. На память о кипящем масле у Куматани кожа на правой руке все еще была грубее и шершавее, чем на левой, но он шутил, что станет проще тренироваться с мечом. Меча только не было.