Хизаши споткнулся в самом конце. Он видел лицо Хироюки – и почти что свое собственное, – и оно с перекошенного яростью и страхом вновь стало лучиться ледяным самодовольством.
– Это я! Я тебя учил, Ясу, – произнес он медленно. – И, в отличие от трусливого тебя, эти двести лет я не ползал в пыли.
Хизаши не успел понять, что он сделал, но в тело впились холодные пальцы, обездвиживая и лишая силы. Он повернул голову и увидел, как те же призрачные руки оплетают и Кенту. С губ сорвалось злое шипение, а потом его за подбородок дернули на себя, и перед глазами возникло лицо Хироюки.
– Правда думали, что сможете совершить подвиг, детишки? Переплюнуть экзорцистов древности? Вдвоем? Это даже не смешно. Признаюсь, от тебя я ожидал большего, Ясу-чан. Но ведь ты умеешь удивлять. И предавать тоже. Может, я ошибаюсь, и ты просто привел этого смертного ко мне, чтобы получить прощение?
– Катись в Ёми, – выплюнул Хизаши вместе с кровью. Белая кожа Хироюки раскрасилась алыми брызгами.
– Там плохо, братик, – с тоской сказал он, сильнее стискивая его подбородок когтистыми пальцами. – Там пусто и одиноко. Там страшно. Людям там никогда не выжить. Если бы ты хоть на миг задумался, через что я прошел… Я ведь простил бы тебя, Ясу-чан, ты мой любимый младший братик.
– Не слушай, Хизаши! – голос Кенты звонкий, он врезается в голову, разрушая чары. Но Хироюки не останавливает его, лишь смотрит Хизаши в глаза, будто ищет там что-то важное. И не находит.
– Что же они с тобой сделали, Ясу? – прошептал он. – Что ты с собой сделал? Ясу… Я покажу. Потерпи немного, я все тебе покажу.
Когти разорвали кожу, и Хизаши закричал, ощутив, как вместе с ними в тело входят чужие мысли, чужие чувства – и чужая память.
Воспоминание третье. Тьма на дне одинокой пропасти
Этот месяц увядания сивасу выглядел для Хироюки как две могилы на окраине леса. Земля еще была достаточно рыхлой после копания, но уже начала твердеть под действием морозца, и сверху ее припорошил снег – чистый, белый, легкий. Совсем не такой, как их с братом жизнь теперь. Хотя она и прежде не баловала подарками.
– Смотри, Ясу-чан, – он подставил ладонь, и на нее опустились крупные снежинки, – это мама с папой так прощаются с нами. Правда, красиво?
Ясухиро робко кивнул и тоже раскрыл ладонь. На его бледной коже белые хлопья не таяли чуть дольше. Он был еще совсем ребенком, а болезненная худоба, впалые щеки и затравленный взгляд делали его младше своего возраста. Сколько ему сейчас? Кажется, уже десять, но сверстники в деревне были выше и крупнее, их круглые румяные лица кричали о любви и достатке. А что ждет их двоих этой зимой?
– Мама и папа не вернутся больше? – простодушно спросил Ясухиро.
– Нет. Остались мы с тобой. Но не бойся, – Хироюки опустился перед ним на корточки и обхватил ладонями лицо, – я никуда не денусь, братик.
Снег продолжал заметать опушку высокого старого леса, в чьей тени прятался их дом. Еще вчера он полнился людьми, а сегодня даже очаг не горел, да и разжечь его было нечем, хворост закончился, а Хироюки не мог оставить Ясу наедине с умирающими родителями. Он знал – их убили голод, нищета и тяжелый труд, но что-то внутри зло добавляло – их убили другие люди, те, что не протянули руку помощи, ни разу не поделились едой или лекарствами, не отдали лишнюю пару старых одеял, а только злословили за спиной.
Родители Хироюки и Ясухиро занимались колдовством, но держали это в тайне. Они пришли сюда из других мест незадолго до рождения младшего сына и сначала жили в деревне, но потом отчего-то переселились на окраину леса, подальше от других – наверное, чтобы избежать подозрений. Хироюки это устраивало, но он видел, что Ясу не хватает общения с ровесниками, он рос слабым и болезненным, но очень любознательным ребенком. Хироюки старался заменить ему друзей, а теперь вот придется заменить еще и родителей.
Если бы мир был немного терпимее, им бы не пришлось держаться только друг за друга, но Хироюки уже исполнилось двадцать, и он не ждал, что отношение к ним изменится.
– Мне холодно, – пожаловался Ясухиро и надрывно раскашлялся, пытаясь прятать рот в узких ладошках. Его личико покрылось лихорадочным румянцем, в глазах заблестели слезы. Дом и правда совсем выстудило в их отсутствие, без огня ночь станет невыносимой для обоих, но для Ясухиро в особенности. Хироюки плотнее закутался в теплое хаори отца и вышел за порог.
Темнеть начинало рано, а уж в тени леса и подавно. Солнце только зашло за горизонт, а уже ничего не разглядишь в сгущающихся сумерках. Хироюки нес перед собой фонарь на коротком шесте, света он давал достаточно, чтобы видеть, куда наступаешь, да и тонкий белый покров словно сиял изнутри и похрустывал под ногами. Если бы только не холод… Зайдя поглубже в лес, Хироюки поставил фонарь на землю, вытащил из-за пояса топорик и принялся выбирать ветки посуше да потоньше и складывать в корзину за спиной. Так и шел, переставляя фонарь с места на место, пока не понял, что зашел слишком далеко. Здесь ему бывать еще не доводилось, и в первые мгновения Хироюки очень испугался. Не того, что сгинет, замерзнет тут насмерть, а того, что Ясухиро останется совсем один и умрет, не дождавшись старшего брата. А когда увидел кровь на снегу и услышал странные звуки в темноте между деревьями, поспешил скорее погасить фонарь.
Во мраке все шорохи стали громче и яснее. Холодный воздух наполнял грудь с каждым неглубоким вдохом. Кто-то был там, впереди, совсем рядом. Но человек ли это? Ёкаи и духи наводняли империю Ямато, жили в лесах и полях, обитали в воде и на суше. Обычные люди беззащитны перед ними.
Но не Хироюки.
Он сделал шаг, второй, пьянея от собственной дурной смелости. Дыхание превращалось в пар и оседало на коже. Топорик оттягивал руку, но вовсе не на него рассчитывал Хироюки, когда почувствовал запах крови. Вышел на свободный участок, куда проникал серый свет старой луны, и увидел женщину из деревни. Жизнь утекала из ее тела с каждой каплей крови, пропитывающей снег. Но несчастная все еще дышала, скрюченные пальцы цеплялись за мерзлую землю. Ее можно было спасти, если поскорее принести в деревню.
«Колдовские отродья. И почему мы позволяем им жить рядом с нами? Вся жуть из леса наверняка к ним тянется. Может, хоть этой зимой замерзнут, так для них самих лучше будет».
Вспоминание короткое, но даже этих мгновений промедления хватило, чтобы из-за толстого елового ствола вышла тень на четырех лапах, пригнула вытянутую собачью морду к земле. «Дикий оками», – понял Хироюки. Божественные волки никогда не вредили людям, но их хищные собратья-ёкаи были не прочь поживиться человечиной, тем более что зима началась рано, голодали и обычные животные, и многие ёкаи тоже. Этот оками был невысок, приземист, с широким лбом и вытянутой оскаленной пастью. От простого волка его отличала черная густая шерсть с алыми узорами на морде и слишком длинный хвост. Оками зарычал, и Хироюки с трудом удержал себя от бегства. Опустил руку с топором и отступил. Женщина еще пыталась повернуть голову к нему, силилась что-то произнести, но ёкай уже стоял прямо над ней, с оскаленных клыков капала горячая слюна, глаза горели голодным яростным пламенем.
Хироюки ощущал внутри себя особую силу, унаследованную от отца, и он обязательно использует ее, но не сегодня. Сегодня он благоразумно отступит – ради себя и маленького Ясухиро. Последнего вздоха несчастной он не увидел, но отчего-то ощутил спиной.
Лес снова стал тих, и Хироюки неожиданно быстро нашел путь к дому, в корзине был хворост, а погасший фонарь болтался, снятый с палки и притороченный сбоку. В окошке трепетал свет, и Хироюки ускорил шаг, чтобы быстрее увидеть любимого братика. Как он там? Не замерз ли? Все ужасы темного леса остались позади, когда он вошел в дом и улыбнулся Ясухиро:
– Я дома.
– С возвращением, Хиро-нии-чан.
– Сейчас я растоплю очаг и согрею воды, – сказал он, сгружая на пол корзину. Потерпи еще немного.
Опустился на колени возле ирори и вдруг ощутил робкое холодное прикосновение к плечу. Ясу подошел ближе и, кутаясь в одеяло, спросил:
– Онии-чан, что с тобой случилось?
– Со мной? – Хироюки опешил, а потом испугался, как бы на него не попала кровь той женщины. Руки метнулись к лицу, но он вовремя сообразил, что стоял слишком далеко, да и женщина лежала на снегу, и кровь из раны на животе впитывалась в землю. Ясухиро нечего было замечать.
– Что со мной могло случиться, глупый брат? Не забивай голову ерундой, сейчас будем есть.
Он отвернулся с улыбкой, но пальцы подрагивали. Ясухиро опустился рядом в ожидании тепла, вскоре пламя заплясало на старой золе, жар начал подниматься вместе с дымом к отверстию в крыше и нагревать подвешенный на крюк котелок. Этим скромным ужином они провожали память родителей, и Хироюки притворялся, что не видит слез Ясухиро, ведь тот так старательно прятал их за чашкой.
– А теперь спать, Ясу-чан, – распорядился Хироюки и сам отнес разомлевшего братика на футон. – Тебе надо больше отдыхать.
– Не хочу спать, – раскапризничался тот. – Расскажи мне что-нибудь.
И так трогательно цеплялся пальцами за его рукав, что Хироюки дрогнул. Сел рядом, скрестив ноги, и начал рассказывать сказки о хитрых кицунэ и мудрых оммёдзи, о путешествиях в дальние земли. Когда-то отец рассказывал ему те же сказки, и отчего-то казалось, что он все это пережил сам. В детских глазах отец всегда был самым сильным, самым умным на свете, и не какой-то безымянный герой сражал они на горных перевалах, а их отец, это его заклинания изгоняли зло и возвращали к жизни. Жаль только, добрую сказку для них с матерью отец придумать не успел.
Ясухиро заснул. Щеки все еще нездорово алели, но во сне он хотя бы не кашлял. Хироюки потрогал его лоб, пригладил встрепанные волосы и тихо вышел на улицу. Черная громада леса нависала над ним, щербатая луна чуть серебрила нетронутый снег, небо было ясным, без единого облачка. Хироюки сел на пороге и раскрыл ладонь, изучая ее так, будто видел впервые. Пошевелил пальцами и, зажмурившись, представил, как в животе распускается огненный цветок, лепесток за лепестком, и тепло разбегается по телу, собирается в ладони, и та мягко мерцает в ночи, будто объятая лунным светом. Эта удивительная сила называлась энергией ки, она была способна творить настоящие чудеса.