– Так что завтра я отсюда выйду, – добавил он.
– Я заеду за вами, отвезем вас в отель. На какой день взять вам билет?
– Если будут еще билеты, я бы улетел в воскресенье.
– Хорошо, я позвоню в авиакомпанию.
Мы замолчали и переглянулись, профессор тепло улыбнулся. Я развернулась к Керему:
– Попрощайся с профессором, мы уходим.
Керем пожал Вагнеру руку, еле слышно сказал “Bye bye!”[68] Я была рада, что он не сказал «ладно, бай!». Но что-то было не то: Керем не отпускал руку профессора и топтался на месте, словно хотел что-то сказать.
– Керем, пойдем! – сказала я.
И вдруг он спросил профессора по-турецки:
– Вы агент?
Я оторопела, меня бросило в жар. Я, наверное, стала красной, как помидор.
– Профессор, – заторопилась я, – Керем с вами попрощался.
Вагнер рассмеялся:
– Я понял это слово. Не смущайтесь, он имеет право спросить.
Затем он ответил Керему по-турецки, растягивая звуки: «Нет!»
Я схватила Керема за руку и потащила из палаты. Его бестактность меня сильно рассердила, однако я ничего не сказала, не хотела снова портить отношения, наладившиеся в последние дни. Все-таки Керем – мой сын и гораздо важнее профессора.
Мы проходили мимо сестринского пункта. Зазвонил телефон, и снявшая трубку медсестра поспешно замахала мне рукой:
– Профессор забыл вам что-то сказать, он вас зовет.
Удивившись, я вернулась обратно в палату.
– Вы нашли мою скрипку? – спросил Вагнер.
Эх, я совершенно забыла.
– Я сейчас же этим займусь, ходжа, не беспокойтесь.
По дороге назад я объяснила Ильясу ситуацию.
– У тебя есть телефон Сулеймана?
– Да, есть.
– В мерседесе осталась скрипка профессора Вагнера. Ты можешь, пожалуйста, завтра ее забрать?
– Хорошо, заберу.
В машине я рассеянно глядела в окно, не находя ответов на свои вопросы, и смотрела на людей, спешащих домой. Автомобили выстроились цепочкой, их водители, нервничая, стояли в пробке, дыша выхлопами. Остановки были забиты людьми со скромным заработком, с надеждой ожидавшими свои автобусы, которые приходили уже переполненными. Измученные люди казались обиженными на жизнь и стояли, словно согнувшись под тяжким грузом.
Почему Вагнер так настойчиво спрашивал про скрипку? Она была ему дорога как память или… Или что? Связь музыки с математикой? Шифр?
Приехав домой, я разогрела еду из холодильника, накрыла на стол. Мы молча поели, затем разошлись по своим комнатам. Между нами снова возникло напряжение.
Я взяла ноутбук и сперва прочитала про Герберта Скурлу. В некоторых источниках его называли советником министра образования Третьего рейха, в других – специальным представителем. Не всему, что есть в интернете, можно верить. Но какой бы ни была его должность, было очевидно, что такой человек существовал и занимал в нацистской Германии важное положение.
На одном сайте я прочитала следующее:
Герберт Скурла родился в 1905 году в Котбусе[69]. В Берлине изучал право и экономику. В 1933 году вступил в НСДАП. В 30-х и 40-х годах работал в Германской службе академических обменов. С 1937 по 1939 год жил в Турции. Затем вступил в вермахт[70].
Биография Скурлы продолжалась дальше со многими подробностями, но самым удивительным было то, что видный член нацистской партии после войны не был осужден и спокойно продолжал жить в советской зоне оккупации. Он даже стал автором нескольких книг и прославился как писатель. Как это возможно? Неужели Скурла был советским разведчиком, близким к самому Гитлеру?
А вот такую интересную информацию я нашла на турецком сайте:
Ученые, бежавшие из Германии и Австрии от преследований нацистов, нашли убежище в Турции, и эта ситуация беспокоила Гитлера в первые дни Второй мировой войны. В 1939 году в Турцию приезжает советник министра иностранных дел Германии Герберт Скурла и встречается с министром образования Хасаном Али Юджелем. «Отдайте нам этих ученых. Взамен мы отправим вам лучшие умы Германии», – просит он.
Однако Турция не соглашается, и профессора продолжают свою работу. Отчет, который Скурла представил Гитлеру по возвращении, был найден в 1987 году в архивах нацистского правительства.
Выходит, о Максимилиане все было написано в этом отчете, а он находился в нацистских архивах. Ладно, но где сейчас эти архивы? Как хорошо, что есть интернет. После короткого поиска я нашла ответ на свой вопрос: в городе Бад-Арользен округа Кассель. И называются архивы ITS, то есть International Tracing Service – Международная служба розыска[71].
Отчет Скурлы, который мне захотелось немедленно прочесть, совершенно точно должен был храниться в этом архиве. Но как же мне туда попасть?
Было ясно, что турецкие органы не расскажут мне секрет Максимилиана, кто он и почему был депортирован. От британцев и русских тоже ждать было нечего. Оставался только отчет Скурлы, именно он прольет свет на прошлое.
Я закрыла ноутбук и вытащила из орехового сундука, стоявшего в спальне, семейный фотоальбом. Старый сундук тоже достался мне от бабушки Мари. Сам же великолепный альбом был в коричневой обложке с тиснением, а страницы с пожелтевшими фотографиями были переложены листами полупрозрачной бумаги. Я с детства обожала его листать, разглядывая фотографии с зубчатыми краями.
Я долго смотрела на фотографии бабушки Айше и дедушки Али. Спустя столько лет мне показалось, что на их лицах лежал отпечаток тайны, истории, которой они не могли поделиться. Или мне так привиделось после всего, что я услышала.
У бабушки было широкое лицо, которое унаследовала мама и немного я, безупречная упругая кожа и высокие, четко выраженные скулы. Черные глаза были слегка раскосыми, что придавало ей особенную красоту. Дедушка Али был худым мужчиной со впалыми щеками и крупноватым носом. Я попыталась представить его двадцатилетним солдатом. Значит, он влюбился в девушку, которую стерег столько дней, и когда она прыгнула в ледяную воду, бросился за ней, не раздумывая.
Бабушка, а следовательно мама, брат и я… мы все были обязаны жизнью его героическому поступку: если бы бабушка там утонула, никто бы из нас не родился. Тут экзистенциальная тоска покинула область сердца и переместилась в мозг: я подумала, от каких же странных совпадений зависит появление человека на свет. Если бы бабушку Мари убили вместе с семьей, если бы бабушка Айше не прыгнула в водохранилище Кызылчакчак, никого из нас бы не было. И Керем бы не родился. Вот так просто. И кто знает, сколько еще мне неизвестно.
Однако как могут у одного человека обе бабушки избежать смерти и сменить имя? Если бы я прочитала о таком совпадении в романе, решила бы, что автор преувеличивает. Но брат был уверен в своих словах, и, конечно же, он видел архивные документы.
Значит, такая у Турции недавняя история. В годы большой смуты перемешались народы, вероисповедания, языки, преступления, чужие имена, и в каждом доме появился свой секрет. Наша семья не стала исключением – типичная османская история.
Так вот почему, когда я пыталась найти своих предков и обращалась в государственные архивы, то смогла углубиться лишь на два поколения и не нашла ничего из того, что было раньше. Записи охватывали только времена наших родителей и их родителей, а затем обрывались.
Тогда я удивилась, но сейчас понимала причину. Брат говорил: «Эти записи нельзя обнародовать, потому что начнется светопреставление. Вскроется происхождение многих политиков».
Попытка создать из мультикультурного, мультиконфессионального, мультиязычного общества однородную турецкую нацию неизбежно влекла за собой вот такие меры. Поэтому власти так щепетильно относились к вопросу турецкой идентичности, ведь, как опять же говорил мой брат: это другие нации построили себе государства. У нас же государство создало себе нацию. Нашу новую республику скорее можно было назвать не национальным государством, а «государственной нацией». По этой причине критиковать государство означало наносить удар по его населению, а такое не прощалось.
Какими же мы росли наивными и невежественными. Нас воспитывали, не уча толком ни своей новейшей истории, ни даже истории своей семьи.
Значит, не зря миллионы школьников каждое утро все вместе повторяли клятву, которая начиналась словами «я турок» и заканчивалась: «Да будет моя жизнь посвящена турецкому народу»[72]. А ведь мы следили лишь за тем, чтобы произнести ее громко, и совсем не задумывались, что значат эти слова. В нашей школе клятву выкрикивали и армяне, и греки.
И хотя бабушка Айше была самой настоящей тюрчанкой, она тоже не избежала государственных репрессий.
– Ах, бабушка, – пробормотала я, – я совсем тебя не ценила. Прости меня.
Затем я поцеловала ее прекрасное лицо и, положив фотографию в альбом, который будет вечно хранить ее тайну, заперла сундук.
Я подумала о Максимилиане, который приехал в понедельник и перевернул мою жизнь с ног на голову. Он и не подозревал о бабушке Айше, но его приезд вызвал события, благодаря которым я узнала правду о ней. Завтра суббота. Я заберу его из больницы и отвезу в отель, а он, как и обещал, расскажет мне свою историю. Он навлек на мою голову столько проблем, что был просто обязан рассказать. Да и разве он не говорил: «Вы это заслужили»? Значит, завтра – большой день.
Но раз я так мало знаю даже о новейшей истории собственной страны, как я разберусь в его рассказе, как пойму, о чем он говорит? К тому же во мне потихоньку просыпался азарт: я не хотела выглядеть полной невеждой на фоне этого сведущего человека. Поэтому хорошо бы мне немного подготовиться. На часах всего лишь девять, и у меня было еще много времени, чтобы почитать.