Отец и мать, сидевшие в креслах рядом друг с другом, выражали свои опасения, думая, несомненно, лишь о благополучии сына. Будучи людьми широких взглядов, они не были принципиально против женитьбы сына на еврейке.
– Я знаю, как больно тебе будет отказаться от этой свадьбы, – говорила мать.
Затем все долго молчали.
– Но все же, – подхватывал отец, – лучше так, чем годами мучиться, если вы поженитесь…
Максимилиан ничего не отвечал и просто слушал, будто ожидая, когда родители закончат.
Такие неприятные беседы повторялись в последующие дни еще несколько раз.
– Твою жену не оставят в покое, – предупреждал Альберт сына, – ее родителей тоже не оставят в покое. Ей не простят то, что она вышла замуж за арийца.
Мать Максимилиана добавила:
– И неизвестно, как будут жить в этой стране ваши дети. Может быть, им придется всю жизнь страдать и бояться.
В тот вечер Максимилиан впервые ответил родителям:
– Я женюсь на Наде. Вчера вечером она согласилась.
Мать лишилась дара речи и беспомощно посмотрела на мужа. Отец глубоко задумался, словно произошло что-то новое, словно возникли новые неожиданные обстоятельства. Он оперся локтем на колено и немного посидел так, подперев ладонью подбородок. Затем он резко выпрямился:
– В таком случае давайте устроим свадьбу!
Мать уставилась на мужа, выкатив глаза. Макс рассмеялся. Когда отец к нему присоединился, смех перерос в хохот. Наконец, мать не выдержала и тоже захохотала. Трое еще долго покатывались от смеха.
– Я знала, что он не передумает, – произнесла сквозь слезы Ханнелоре, – ведь он Вагнер. Я хорошо знаю эту семью. Как только вобьют себе что-нибудь в голову…
Смеялась она или плакала, нельзя было разобрать.
Наконец Альберт попросил всех успокоиться. Помолчав, чтобы придать вес своим словам, он выдвинул условие:
– Я хочу, чтобы вы переехали в другой город и, как только можете, скрывали, что Надя – еврейка. А фрау Вагнер никто не станет подозревать.
С условием тут же согласились. Затем они навестили семью Нади. Ее отец Исак был родом из Румынии и работал портным. Они жили на окраине в ветхом двухэтажном домишке. Семья располагалась на втором этаже, а на первом было ателье, где Исак чинил и перешивал старую одежду. Над входом висела вывеска «Шнайдер». После бойкота в ателье почти никто не заходил.
Решение молодых родители Нади встретили с радостью, но еще больше – с тревогой.
Спустя несколько недель в саду особняка Вагнеров состоялась скромная церемония бракосочетания по католическому обряду. Вместо раввина присутствовал священник, но, когда закончилась официальная часть и гости разошлись, семьи провели и традиционную иудейскую церемонию.
Надя и Максимилиан встали под балдахином, называемым «хупой», их родные налили им вино, над которым произнесли благословение, а затем разбили бокалы. Были соблюдены все иудейские традиции: мужчины надели кипы, читались отрывки из Писаний, брачный договор «ктуба» и семь благословений.
Когда жених встал с места, все поняли, что он собирается сделать что-то важное. Под внимательными взглядами присутствующих в саду гостей он достал заранее приготовленную скрипку. Ханнелоре же заняла место за роялем, который выкатили в сад, а по обе стороны от него поставили канделябры с зажженными свечами.
Когда Макс с матерью играли, на лице Нади, как драгоценные камни, блестели слезы. Игра закончилась, музыка стихла. Макс подождал, пока замолкнут аплодисменты, и затем объявил произведение:
– Serenade für Nadia!
Сложно было представить такую свадьбу при нацистском режиме. Семья Нади была счастлива. Католики Вагнеры проявили уважение и на все согласились.
Помня, что евреи с древности были гонимы, родители дали Наде второе, христианское имя – Катарина.
Теперь они напомнили друг другу и всем близким, что решили использовать при незнакомцах имя Катарина.
Вскоре после свадьбы Максимилиан устроился на работу в Университет Гейдельберга, и молодожены переехали в этот живописный город. Там они за короткое время сумели прекрасно устроиться.
Фрау Катарина Вагнер – хорошее имя для немки.
В Гейдельбергском университете, где начал работать Макс, евреев уже давно не осталось. Несколько его товарищей уехали в Стамбул. Через Марсель, спустя месяцы после отправления, до него доходили письма, в которых они хорошо отзывались о жизни в новом городе.
Молодожены Вагнеры вели респектабельную жизнь. Так проходили месяцы, годы, однако по ночам они с тревогой и страхом обсуждали положение в стране и не могли поверить, что все зашло так далеко. Как и многие, они тоже ошиблись. Третий рейх не развалился за несколько лет, как они предполагали, а наоборот, все более усиливался. До них доходили слухи, что евреев помещали в концентрационные лагеря.
Между тем, по внезапному решению отца Нади, ее семья поспешно уехала в Румынию. Макс и Надя были этому рады, по крайней мере те спасли свою жизнь. Семья уехала, никого заранее не предупредив, чтобы им не смогли помешать.
Нацисты теперь более открыто продвигали свои бесчеловечные взгляды, ведь большинство людей, которые их поддерживали, уже не ошибались, как раньше, а делали это осознанно, одобряя их действия.
Слышались отдельные голоса критиков нацистской политики. Но разными методами, под видом демократии, оппозицию умело обезоруживали.
И вдруг из Парижа пришла новость, которой нацисты немедленно воспользовались. Семнадцатилетний польский мальчик, желая отомстить за смерть своих родителей, стрелял в немецкого дипломата[96].
Это происшествие послужило поводом для нападения на евреев. Напряженность все время возрастала. Заговорили о готовящихся преступлениях против немецкого народа, которые нужно было непременно предотвратить и за которыми должно было последовать возмездие.
Беспорядки, которых так боялись Максимилиан и Катарина Вагнер, с волнением следившие за событиями, начались ночью 9 ноября 1938 года. Погромы, прекратившиеся только на следующий день после полудня, вошли в историю как один из самых позорных дней – и для Германии, и для всего человечества.
В результате тысячи учреждений, принадлежавших евреям, были разграблены, сотни людей получили ранения, девяносто один человек погиб. В лучах утреннего солнца и в зареве пожаров разбросанные по земле осколки окон и витрин блестели как кристаллы. Поэтому ту страшную ночь и назвали «Хрустальной» – Kristallnacht. В тот день разрушили и подожгли и синагоги, осквернили даже кладбища.
Профессор Максимилиан Вагнер в вечернем костюме шел под руку с женой в направлении университета.
– Дорогая, ты все еще можешь отказаться. Если хочешь, вернемся, я отведу тебя домой.
– Нет, Макс, в этот раз я должна присутствовать. Ты еще в прошлый раз говорил, что я очень редко бываю на этих мероприятиях. Я и на другие редко хожу, но, если я пропущу церемонию в твою честь, мы никак не сможем это объяснить.
В университете очень ценили своего сотрудника. За короткое время Вагнер получил звание доцента, а потом и профессора. Он занимал все более высокое положение, и перед ним открывалось все больше возможностей. В преподавательской среде каждое повышение, каждый успех было принято отмечать веселым праздником с шампанским. Такие торжества носили полуофициальный характер.
В тот вечер собирались, чтобы отпраздновать успех новой книги Максимилиана. На коктейльной вечеринке гости учтиво приветствовали друг друга и обменивались любезностями.
Сотрудница университета поднялась на трибуну и объявила начало праздничного мероприятия. Программа была довольно короткой. На сцену для произнесения речи пригласили ректора.
Ректор сказал несколько общих фраз, рассказал о трудах профессора. Заканчивая свою речь, он возвысил голос, как того требовали правила. Стараясь выглядеть воодушевленным, он заговорил о превосходстве немецких ученых и поздравил Вагнера как образцового научного работника.
Ждущий в центре зала официант в этот момент открыл бутылку шампанского. Раздался хлопок вылетевшей пробки и гром аплодисментов. Ректор присоединился к другим профессорам и взял бокал с шампанским.
Все, улучив момент, подходили к Максимилиану с поздравлениями.
Чтобы завершить церемонию, к трибуне снова вышла сотрудница и зачитала письмо из министерства образования. Как только она закончила, все присутствующие в зале резко вытянули правую руку и нестройно закричали: «Хайль Гитлер!»
Катарина смутилась. Заметил ли кто-нибудь, что она не присоединилась к приветствию? Она и так знала, что в последнее время о ней ходят слухи. Тут неприятная женщина на трибуне повторно зачитала несколько фраз из письма. Гости опять взяли бокалы в левую руку и по отдельности закричали: «Хайль Гитлер!»
На этот раз Катарина тоже резко выкинула руку вперед, настолько резко, что заболело плечо, и со всех сил закричала: «Хайль Гитлер!»
Она согнула и опустила руку, но затем внезапно снова вскинула еще более резким движением, чем раньше, и снова прокричала, срывая голос: «Хайль Гитлер!»
По щекам струились слезы. Максимилиан подошел к застывшей в одной позе дрожащей жене и мягко опустил ее руку. Взяв ее за плечо, он повел ее в сторону выхода.
Они ушли, ни с кем не попрощавшись, но им простили такой внезапный уход. Все понимали их волнения, а тем более чувства немецкой женщины, гордящейся успехами своего мужа. Об этом и говорили, улыбаясь им вслед.
Войдя в дом, Надя сказала своим обычным голосом:
– Прости меня, любимый.
Макс наклонился и нежно поцеловал жену в мокрую щеку.
В другой день Макс пришел домой с хлебом и газетой. Поцеловав встретившую его жену, он оставил хлеб на кухне, и они вместе прошли в комнату в глубине квартиры. Эта комната была наиболее удалена от соседей, и по вечерам они читали и беседовали только там.