После освобождения Вагнера сразу отвезли домой, запретив ему выходить на улицу, а у двери поставили дежурного. Ему сказали, что расследование относительно него продолжается.
Спустя несколько дней его поспешно депортировали. На вопрос, куда он хотел бы отправиться, он ответил:
– В Америку.
Максимилиан совсем не готовился к отъезду, времени собрать вещи не было. Ноты «Серенады» остались в Стамбуле среди других вещей. Он в последний момент позвонил в университет и попросил передать его вещи семье Ардити.
Покидая Стамбул, он не знал, что вернется сюда через пятьдесят девять лет, не мог даже подумать. По правде говоря, он вообще ни о чем не думал.
Оказавшись в Америке, он на долгое время потерял связь с Турцией и не интересовался судьбой своих вещей. В Америке он несколько месяцев провел в клинике, принимая тяжелые лекарства под наблюдением психиатров. Врачи не хотели, чтобы он обращался к прошлому.
Лечение помогало, он окреп, вернулся к жизни. Но пришедшее к нему письмо в одно мгновение выбило почву из-под ног. Это было письмо от Нади:
Любимый,
Когда бедняжка Медея передаст тебе это письмо, не расстраивайся. Что бы она ни говорила, не верь ей. Она в очень тяжелом состоянии из-за беременности и болезни и тяжелее нас всех переносит условия на корабле. Я это пишу не для того, чтобы тебя успокоить. Поверь, я в порядке. И я знаю, что выберусь отсюда.
Два дня назад я подняла голову к небу и закрыла глаза. Я молила Бога, чтобы Он дал мне знак. Я боялась, что, открыв глаза, увижу пустое небо, но так не случилось. Господь меня услышал. Прямо над собой я увидела стаю птиц. Они летели так слаженно, никто не выбивался из ряда, не приближался к другому слишком близко. Все держали дистанцию и летели стройным клином. Да, они были у меня прямо над головой. Я подумала, что это и есть чудо.
Бог, Владыка всех людей, тебя и меня, послал мне знак победы. Меня переполняет благодарность и радость. Я не просто чувствую, я знаю, что обязательно выберусь и встречусь с тобой. Ты снова сыграешь мне свою «Серенаду», по которой я так скучаю.
Для меня счастье просто знать, что мы в одном городе, рядом друг с другом, просто дышать одним воздухом.
Мы скоро встретимся и все друг другу расскажем.
А сейчас ни в коем случае не грусти. Я в порядке, не болею, нам тепло, и еда есть.
Жду с нетерпением дня нашей встречи.
Надя передала свое письмо Медее, которую должны были везти в больницу, поскольку знала, что Макс разыщет ее. Однако Медея была тогда на волоске от смерти и не могла отдать ему письмо. Поправившись, она оставила его персоналу больницы, прежде чем отправиться в Палестину.
Из больницы его перенаправили в Стамбульский университет. В ректорате долго выясняли адрес профессора, в каком университете он преподает, а затем отправили в Гарвард, который принял профессора на работу. Но Вагнер тогда лежал в клинике.
Наконец, письмо нашло его в больничной палате в Бостоне. Если бы о нем знали врачи, то ни в коем случае не отдали бы, так как прочитав его, профессор погрузился в темную бездну и еще долго не мог оправиться.
Он лишь смотрел в окно и будто во сне твердил:
– Я приду. Я приду, Надя, я приду.
Затем он пытался вспомнить «Серенаду», о которой было написано в письме, но помраченный разум не выдавал ни одной ноты.
История Майи Дуран
16
Как это принято в восточной литературе, вы прочитали трогающую сердце историю Максимилиана и Нади в отдельной главе. В поэмах Аттара[103], в сказках «Тысячи и одной ночи», в «Маснави»[104] можно встретить главы, которые читаются как самостоятельные произведения. Конечно, я не претендую называться профессиональным писателем или представителем литературы Востока, но нет ничего предосудительного, если я прибегла к близкой мне традиции для моего скромного повествования. А теперь продолжаю рассказывать с того же места, где я остановилась.
На следующий день я проснулась на удивление полная сил. Хотя спала я недолго, я не чувствовала усталость. Отправив Керема в школу, я написала электронное письмо в министерство иностранных дел. В письме я указала, что один из преподавателей Стамбульского университета пишет книгу о «прискорбном» бедствии «Струмы» в 1942 году, и спросила, можно ли получить доступ к архивам министерства для исследования по этой теме.
Я не надеялась получить положительный ответ, но все равно решила попробовать. Вдруг мне встретится начальник, который не будет против открыть архивы спустя столько лет.
Затем я быстро собралась и вышла из дома. Сыпал мелкий снег. Я села в маршрутку до Беязыта и поехала обычной дорогой в сторону университета, но на этот раз моей целью было другое место.
Выйдя на многолюдной площади, я вытащила из кармана бумажку. Это была ксерокопия документа о депортации из дела Максимилиана Вагнера, а мне в ней был нужен тогдашний адрес профессора.
Некоторые кофейни на площади Беязыт возродили османскую моду на кальян. В них всегда было полно студентов и туристов. Я же никогда не курила его ранее и решила, что однажды попробую. Интересно, как ощущается дым, прошедший через воду?
Когда я шла мимо забегаловок, выстроившихся вдоль площади, меня остановил аромат тостов с колбасой. Я вышла из дома не позавтракав. Усевшись за белый пластиковый столик, я заказала тост и айран и тут же, показав бумагу, спросила, где здесь улица Насип. Официант такую улицу не знал, но подсказал, кто мог знать: пожилой хозяин продуктовой лавки по соседству.
Закончив есть, я направилась туда и спросила адрес у старичка, стоявшего за прилавком. Он задумался, сморщил лоб и ответил:
– Название как будто знакомое… Не знаю, здесь у многих улиц поменяли названия. Ты лучше сходи к квартальному старосте, дочка, спроси у него.
И он объяснил мне, как найти офис старосты.
Но даже он не слышал про улицу Насип. Либо ошибка была в самом адресе, либо продавец был прав и улицу переименовали. Я спросила своего новоиспеченного знакомого, возможно ли это. Староста раздражал своей медлительностью, но был рад помочь. Он вытащил старые книги, полистал и наконец нашел улицу Насип. Теперь она называлась Акдоган.
Выйдя из офиса, я направилась туда и по пути задумалась о смене названий в этой стране. Почему ни одна улица, проспект, площадь, деревня не сохраняют свои исконные имена, почему их постоянно меняют? Чтобы сбежать от истории? Чтобы начать все заново?
Интересно, что бы сказал Эрих Ауэрбах о проблемах страны, желающей изменить свое прошлое? Уж не об этом ли «чрезмерном стремлении к переменам» он писал Вальтеру Беньямину? Выходит, мы, сами того не сознавая, все время меняем кожу. Долой Византию, долой Османскую империю, долой арабскую культуру… Теперь новая мода появилась: «Долой кемализм![105]» Спрячем «Голубой полк», спрячем «Струму», спрячем геноцид армян.
Однажды я задумалась, почему в Турции так много разных Эрегли. Эрегли в провинции Конья, Эрегли на Черном море, Эрегли на Мраморном море. Поискав, я выяснила, что все они – древние Ираклионы. То же самое со множеством Болу. Названия городков Болу, Инеболу, Тиреболу, Сафранболу происходят от греческого «полис», то есть «город».
Есть ли в мире другая такая страна, постоянно пересматривающая свое прошлое? Думая об этом, я нашла улицу Акдоган.
Это была короткая улочка, застроенная низкими обшарпанными домами. Камни очень старой мостовой лежали вкривь и вкось. Среди современных построек встречались отдельные деревянные особнячки прежней эпохи, но все уже совсем обветшали. Эти традиционные дома с эркерами потеряли былую красоту – краска облезла, доски почернели.
Пройдя вниз по улице, я нашла номер 17, но передо мной оказался современный уродливый дом, покрытый японской керамической плиткой. Макс и супруги Ардити не могли здесь жить. Получается, эта улица, как и другие, пострадала от наплыва переселенцев из Анатолии – старые особняки снесли, построили новое жилье. Оставалось снова искать продуктовую лавку, которая обязательно была на каждой улице и в Турции являлась справочным бюро номер один. Войдя, я спросила продавца, знает ли он семью Ардити. По всей лавке были развешаны молитвы на арабском. Бородатый бакалейщик в белой тюбетейке и с четками в руках выглядел благочестивым старцем.
– Дочка, – ответил он, – мы открылись пять лет назад, когда переехали из Кайсери. Кто здесь раньше жил, не знаем, но среди покупателей есть старожилы из здешних евреев. Думаю, они тебе помогут.
Он позвал свою дочь:
– Кюбра, Кюбра! Отведи госпожу к Мадам[106].
Из-за прилавка вышла худенькая девушка с тонким личиком, плотно замотанная в узорчатый платок. Пока она надевала пальто, отец спросил меня:
– Надо бы тебя угостить, дочка. Что будешь пить?
Я поблагодарила и отказалась. Тогда он протянул мне маленькую картонку с молитвой на арабском.
– Носи это с собой, дочка. Это аят аль-Курси, а значит слова самого Аллаха. Он защитит тебя в этом городе от всяких бед, несчастий, от дурного глаза. Не расставайся с ним.
У меня стало тепло на душе оттого, что этот «старец» хотел защитить, уберечь незнакомую ему женщину. Как и множество коренных жителей Анатолии, бакалейщик был добрым человеком.
Мы вышли с Кюброй на улицу и через несколько домов подошли к старому зданию. Чтобы позвонить, Кюбра повернула ручку у старомодного звонка на деревянной двери. Из окна на верхнем этаже высунулась пожилая женщина:
– Это ты, Кюбра? Иду, детка.
Она говорила по-турецки с явным акцентом. Дверь открылась, и на пороге появилась сухая старушка, в которой по ее виду и произношению сразу можно было узнать сефардку