В моей жизни, разумеется, были счастливые дни, но дело не столько в счастье. Самым важным было чувствовать, что живешь, что у жизни есть смысл и ценность. Это не то счастье, которое испытывает девушка в белом свадебном платье с букетом в руках. Здесь речь шла о более глубокой экзистенциальной проблеме, об ответе на странные вопросы вроде «Зачем я появился на свет?» и «Приношу ли я хоть какую-то пользу этой древней планете или живущим на ней людям?».
Если посмотреть с этой стороны, то я могла бы записать на надгробии дни, проведенные с профессором. Хоть я и испытала боль, но он дал мне почувствовать, что я чего-то стою. И не только тем, что снимал передо мной шляпу.
Весь полет до Франкфурта я провела, размышляя о подобных вещах и строя планы на будущее. Впереди меня ждали более насыщенные дни.
Аэропорт гудел как улей и создавал впечатление дорожной развязки, где пересекались оживленные автомобильные потоки скоростных трасс. У кого-то была пересадка, кто-то прилетал, улетал, каждую минуту совершались десятки операций, звучали объявления, бежали строки табло, и в такой суматохе люди жили каждый внутри своей истории, ничего не зная о других. Глядя на них, я вспомнила слова своего приятеля-театрала, с которым общалась в студенчестве: «Каждый играет в своей жизни главную роль».
В книжном магазине аэропорта я купила брошюру о Бад-Арользене и его окрестностях и спросила, нет ли у них Эриха Ауэрбаха. Но его книг не то что на английском, даже на немецком не было. В таких местах продавали легкое чтиво, чтобы пассажиры могли убить время, а в конце поездки бросить книгу в отеле.
Я разыскала вокзал, доехала до Касселя, где сделала пересадку. По пути в Бад-Арользен я размышляла о холодных долинах, замерзших реках, затянутом облаками небе Германии, где в каждом закутке царил порядок, и о событиях шестидесятилетней давности. Да, география – это судьба, но и история – тоже. Жившие в те годы люди пострадали от того, что появились на свет не в то время, в страшном ХХ веке. А родившиеся в последние десятилетия того же века наслаждались благополучием, безопасностью и свободой.
Я немного задремала, затем стала смотреть фотографии Бад-Арользена и его историю. Я не ожидала увидеть такой красивый город. Здания эпохи барокко, зелень, парки и дворец придавали ему очень живописный вид. Особенно красива была Гроссе-Аллее, по обеим сторонам которой были высажены восемьсот восемьдесят дубов. Однако все фотографии были сделаны весной и летом, а когда я приеду в город, все наверняка будет покрыто снегом, как и поля вдоль железной дороги.
В 1131 году монахи-августинцы основали здесь женский монастырь Арольдессен. В 1655 году монастырь был превращен в поместье и до 1918 года служил резиденцией графов Вальдек (позже князей Вальдек-Пирмонт). В 1918 году Вольное государство Вальдек вошло в состав Веймарской Республики, а в 1929-м присоединилось к Пруссии. (А что, было такое государство Вальдек? Раз так написано, значит, было. Вот еще один пример моего невежества.)
Это все, конечно, интересно, но меня интересовала созданная здесь в 1946 году Международная служба розыска, которой управляли немецкие власти и Красный Крест.
Когда я вышла на маленькой станции в Бад-Арользене, уже стемнело, было ужасно холодно, и я не могла уже ничего успеть. Сев в один из белых мерседесов – такси, ждущих перед станцией, я поехала по оледеневшим дорогам в отель. На тротуарах под уличными фонарями сверкал снег. В зависимости от освещения он казался то голубоватым, то желтоватым.
Отель был неплох и в это время года стоял полупустой. И, что важнее всего, можно было бесплатно воспользоваться интернетом. Оставив вещи в маленьком номере, я спустилась вниз, заказала в ресторане отеля местный деликатес (как мне сказали) – жареную форель, выпила пива «Бекс» и, вернувшись, проверила почту. Из важного был только ответ Министерства иностранных дел: «В нашем министерстве нет документов по данной теме».
Я и так об этом догадывалась. Если даже в британском Имперском военном музее не было упоминания о сотнях погибших на «Струме», было наивно искать официальные документы о ней в Турции. Но я, по крайней мере, попытала удачу.
Проснувшись очень рано и проделав долгий путь на самолете и поездах, я сильно устала. После теплого душа я бросилась в белоснежную постель на благоухающие простыни и спала до семи утра без пробуждений. И к тому же без таблеток.
Утром я бодро вышла из отеля и, когда таксист довез меня до здания Международной службы розыска, я чувствовала, как во рту от волнения пересохло. Здесь находилось своего рода цифровое кладбище. В этом здании хранились воспоминания, документы, фотографии миллионов жертв войны.
Вокруг стояла полная тишина. На бетонной арке над воротами было написано International Tracing Service. Пройдя через двор, я вошла в здание и на стойке информации, стараясь не нарушать благоговейной тишины, сказала, что вчера направила свою заявку. Пухлый немец средних лет вежливо попросил у меня удостоверение личности. Я протянула ему зеленый государственный паспорт, там значилось, что я работаю в Стамбульском университете. Он нашел в компьютере мою заявку, сделал ксерокопию паспорта. Тогда я зачем-то сказала:
– В нашем университете работали ученые-евреи.
Информация была лишней, но мужчина улыбнулся:
– Я знаю. Вы ознакомились с нашими правилами?
– Да.
– Хорошо. Регистрация прошла успешно. Пожалуйста, следуйте за мной.
Когда мы тихо шли по коридорам, я занервничала еще больше. Мы словно входили на кладбище. Я думала, что увижу километры полок с папками документов, но вместо этого служащий проводил меня в пустой зал. Точнее, не пустой, а со столами, стульями и компьютерами.
За столом у окна сидели мальчик и девочка в темной одежде. Было странно увидеть здесь детей, но их внешность была еще более странной. Они были похожи одновременно на детей и на стариков. Мужчина оставил меня там и ушел. Некоторое время я не понимала, что делать. Мальчик сказал что-то по-немецки. Голос у него был низкий, мужской. Я дала понять, что не говорю на их языке. Тогда он перешел на английский.
– Садитесь. Сейчас вами займутся, – прошептал он.
Когда он заговорил, я поняла, что он и его спутница – карлики, ростом они едва доходили до столешницы. Я улыбнулась и поблагодарила. Вскоре в зал вошла высокая стройная шатенка. Пожав мне руку, она представилась как Ангелика Трауб, затем провела меня к одному из компьютеров, спросив, какую информацию я хочу найти. Оказалось, весь архив был оцифрован, и требовалось ввести нужное имя.
– Герберт Скурла.
– Он был жертвой режима?
– Нет, представителем Гитлера, но среди его документов я ищу бумаги некоторых пострадавших. Это профессора, работавшие в тридцатых годах в Стамбульском университете. Особенно меня интересует профессор Максимилиан Вагнер.
– Это тоже не еврейское имя.
– Верно, но он пострадавший.
Она все записала и начала поиск.
По фамилии «Скурла» на экране отобразились тысячи документов, на большинстве стояла печать с орлом. Ангелика Трауб несколько раз уточнила запрос и получила документы, связанные со Стамбульским университетом. Вскоре отобразился тот самый отчет Скулы о профессорах, который он подал Гитлеру. Я с волнением глядела в экран. Мы словно путешествовали на машине времени из романа Герберта Уэллса[116]. За несколько кликов мышки перед нашими глазами оживала история. Но настоящий восторг я испытала, когда Ангелика набрала имя «Максимилиан Вагнер». Да, да, да! Документы, которые Скурла забрал у Матильды Ардити, были здесь!
Ангелика пошла за ними, а я не знала, чем себя занять. Похрустела костяшками, отломила отслоившийся кусочек ногтя на правом мизинце. Тем временем двое карликов смотрели на меня с пониманием и сочувствием.
Наконец Ангелика принесла папки, оставила их на столе возле меня и вышла.
Сев напротив, я сначала взяла в руки дело Макса и приоткрыла его, как приоткрывают саркофаг. Разнесся запах старых бумаг. Среди писем и записок на немецком языке я вдруг нашла фотографии. Молодой Макс, а рядом с ним – очень красивая брюнетка. Да, это Надя!
Я видела ее впервые. Она смотрела прямо в объектив, с открытым и ясным выражением. У нее были высокие скулы и изогнутые брови. Взгляд зеленых, как рассказывал Макс, глаз проникал до глубины души. Очертания рта придавали всему лицу выражение предельной честности. Были в папке и одиночные фото Нади. Все их забрали в 1942 году из дома на улице Насип. В это было сложно поверить.
Я подошла к карликам.
– Можно ли сделать копии?
– Конечно, – ответил мужчина. – Только из этого зала ничего выносить нельзя. Скажете сотрудникам, они вам помогут.
– Вы тоже родственники пострадавших?
Нам было неудобно разговаривать шепотом. На этот раз ответила женщина:
– Да! Сюда нельзя со своими напитками, но снаружи есть кафе. Если хотите, посидим там, поговорим.
– С радостью. Я только сниму копии, потом пойдем.
Я вернулась к папке. Я так обрадовалась найденным фотографиям, что забыла посмотреть другие документы.
И тут я увидела ее. Едва сдерживаясь, чтобы не завизжать, я зажала рот рукой.
Вот она, в моих руках. Записанная на пожелтевшей нотной бумаге еще не выцветшей тушью. А сверху подпись:
“Serenade für Nadia”
Maximilian Wagner
Я зажмурилась и про себя поблагодарила всех богов, все высшие силы во вселенной. Из глаз полились слезы. Карлики сочувственно наблюдали за мной. Если бы я только знала ноты, если бы в школе научилась читать музыку с листа! Тогда я смогла бы услышать забытую мелодию на этой пожелтевшей бумаге.
Я вышла и сказала мужчине за стойкой, что хочу получить копии.
– Подождите в зале, – ответил он.
Скоро подошла фрау Трауб. Я показала ей ноты и фотографии, она забрала всю папку и через пять минут вернулась с копиями.