– Конечно помню.
– Но ты не прислушалась и продолжила копать. Ты же не думаешь, в самом деле, что эти публикации или твое увольнение – простая случайность.
– Что ты имеешь в виду? Все это со мной случилось из-за того, что я стала раскапывать трагедию «Струмы»?
– Даже не сомневайся. У всего есть подоплека. Никакое правительство не позволит действовать против своих интересов.
– «Струма» – это общая вина правительств Англии, России, Турции, Германии и Румынии.
– Даже если ты права, эти государства никогда не позволят тебе раскрыть правду.
– Только Германия признала свою вину и попросила прощения. На нее все и свалили. Но к преступлениям причастно еще множество других государств.
– Слушай, Майя. Как бы то ни было, ты моя сестра. Поэтому я делаю все, чтобы тебя защитить. Но прошу тебя, остановись. Ты не сможешь бороться с государством, ни у кого на это не хватит сил.
– Не существует никакого «государства». Есть забравшиеся наверх пастухи, которые считают, что они государство, и решают, кому жить, а кому умереть.
– Замолчи, Майя. Это опасные, анархистские мысли. Человеческое общество не может жить без государственной власти. Ты видела страну без правительства? Все, от самых примитивных племен до крупнейших стран, нуждаются в таких пастухах.
– Я имею право с этим не соглашаться.
– Бакунин, Кропоткин и иже с ними остались в прошлом, это примитивные идеи, утопия. Посмотри вокруг. Как все организовано и работает как часы! Этого можно добиться только одним путем – через власть. Если в военном городке не станет иерархии и послушания, если всех предоставить самим себе, только представь, что случится.
– Я не против дисциплины как таковой, – перебила я его. – В обществе должна быть дисциплина. Но дисциплина пастухов приносит больше вреда, чем пользы. Почему обязательно нужны насилие, иерархия? Где же самоорганизация, способность договариваться?
– Ты увлеклась очень опасными идеями. Даже твои недавние беды не вправили тебе мозги. Это тот еврей-коммунист тебя научил?
– Какой еврей-коммунист?
– Вагнер!
Я рассмеялась.
– Что смешного?
– Он и не коммунист, и не еврей. Раз в той папке у тебя на столе столько ошибок, значит, плохи дела в нашем государстве.
– Разумеется, я знаю, что он не еврей. Так, к слову пришлось. Те профессора в большинстве своем были евреями.
– Даже жена у него была еврейка. Ну и что такого?
– Ты, конечно, не подозреваешь об опасности, которую представляет для нашей страны Израиль, о его связях с курдскими боевиками в Северном Ираке. Ничего ты не знаешь, ни о сионизме, ни о международной политике, ни о чем.
– Послушай, Недждет. Это ты кое о чем не подозреваешь. Макс не был ни евреем, ни коммунистом. Он лишь был противником немецкого фашизма. А его жена не была сионисткой. Она вообще умерла раньше, чем появился Израиль. Если ты не отличаешь евреев от израильского государства, а сионизм от иудаизма, то вас не тому учили столько лет.
Не перешла ли я черту? У него на виске запульсировала вена. Но я не стала обращать внимания:
– Мамина мама была еврейкой?
– Нет, это тут при чем?
– А коммунисткой?
– Нет!
– Она была мусульманкой и тюрчанкой, не так ли? Как и ее семья.
– Ну да, я же сам тебе это рассказал.
– Верно, спасибо, что рассказал, но у меня есть вопрос. Турецкое государство этих людей тоже отправило на смерть. Заткнуло уши, пока они кричали в заколоченных вагонах. Смотрело, как они совершают самоубийства, как их затем расстреливают. Так почему они так поступили со своими кровными братьями? У тебя есть ответ?
Он пробормотал что-то про «такие времена», но было видно, что он смутился.
Родители и Ойя с идиллическим видом ели фрукты за столом. Время от времени они поглядывали на нас и наверняка думали, что брат с сестрой, гуляющие поодаль на морском берегу, тепло беседуют, воссоединившись после долгой разлуки. Они видели, как медленно шагают высокий крупный мужчина в спортивном, но одновременно строгом костюме, а рядом с ним женщина, ростом ему по плечо, одетая нарядно, но как будто небрежно для такого высокоорганизованного места. Иногда эти двое оборачивались и смотрели на людей, с которыми недавно обедали, и их вид, наверное, производил на прохожих приятное впечатление.
– Не надо мне ничего рассказывать, – продолжила я. – Лучше бы ты рассказал бабушке, почему ее родители и братья должны были умереть. Так было бы логичней. К счастью, у дедушки Али было доброе сердце, и он спас Майю. Иначе нас с тобой бы не было. Дедушка Али был военным, как и ты. У него не было высокого звания, он был простым солдатом. Но им я горжусь, а моим высокопоставленным братом – нет. Уж извини.
– В любом случае, будь начеку, – сказал он, давая понять, что это его последнее слово. – Неизвестно, что бы с тобой случилось, если бы я тебя не защитил. Но наступит момент, когда даже я не смогу тебе помочь. Будь осторожна.
– У меня есть идея, хочу об этом написать. Мне интересно, что ты думаешь, как военный.
– Рассказывай, – ответил Недждет резко.
– А что, если политическому лидеру, который хочет начать войну, например, Джорджу Бушу, поставить условие, что для начала войны ему нужно своими руками убить ребенка? Ведь все равно он подписывает смертный приговор тысячам детей – что, если для этого ему нужно будет убить одного? Разве так не лучше? Ведь они подписывают указы в теплых кабинетах, живут, не видя и капли крови. А в бомбежках погибают сотни тысяч женщин и детей. Президент не виноват, пилот не виноват – он лишь выполняет приказ. Тогда кто виноват? Это нажатая кнопка убивает людей?
Больше не было смысла продолжать разговор. Я не увижу этого мужчину до конца жизни, но, прежде чем мы расстались, я задала ему последний вопрос:
– Что стало с делом Вагнера?
– Его закрыли. Выяснилось, что он приезжал не для того, чтобы устроить Турции проблемы из-за «Струмы».
Я засмеялась:
– Чтобы это понять, не требовалась секретная служба. Достаточно было меня спросить.
Недждет не стал больше терпеть и быстрыми шагами пошел прочь. Его крупная спортивная фигура даже в гражданской одежде выглядела очень представительно.
Было ли мне грустно, когда я смотрела ему вслед? Сложно сказать.
Наверное, я была слишком резка, особенно указывая на его ошибки. Но он сказал о профессоре такую ложь, что я не выдержала.
Если бы я собралась рассказать об этом Максу, я бы привела в пример еще одну поучительную восточную мудрость. Вспомнив о ней, я улыбнулась.
Однажды какой-то невежественный богослов спросил у толпы о пророке Юсуфе:
– Назовите мне вали[118], которого сестры бросили в озеро, а мать спасла?
На что некий мудрец ответил:
– Которую твою ошибку мне исправить, братец! Во-первых, не вали, а пророк, и бросили не сестры, а братья, и не в озеро, а в колодец, и спасла не мать, а караванщики.
Вот и Недждет, как тот богослов, назвал Макса коммунистом и евреем. А даже если бы это было так, что тут такого?
По пути домой мама сказала:
– Вижу, вы с братом совсем подружились!
– Да, мама, приятно было поговорить.
– Бог даст, скоро будем отмечать его повышение.
– Вот как! Здорово. «Недждет-паша» – хорошо звучит.
Тут зазвонил телефон. Работник почты сообщал, что на мое имя пришла посылка.
Почта была в пяти минутах езды. Я попросила папу, и мы поехали мимо белых стен бодрумских садов по узким улочкам, где могла проехать лишь одна маленькая машина. Вернувшись домой, я раскрыла целлофановый пакет, внутри был еще один поплотнее. Из него я вытащила книгу, завернутую в пузырчатую пленку:
Mimesis
The Representation of Reality in Western Literature
К обложке скрепкой была прикреплена изящная карточка:
С любовью,
Тогда я поняла, как ужасно по нему скучаю.
23
В тот вечер родители повезли меня в рыбный ресторан в городке Гюмюшлюк. Брат с женой должны были ехать на какой-то официальный прием и, как бы ни хотела мама, не могли поужинать с нами.
Я была только рада. После обеденного разговора в военном городке я бы не вынесла компании брата еще и на ужине. Нам случалось часто ссориться, но так серьезно еще никогда. Я не думала, что мы еще когда-либо увидимся лицом к лицу. Да и он предпочел бы забыть, что у него есть такая сестра.
Чтобы насладиться прекрасным вечером с мамой и папой, я постаралась выкинуть эти мысли из головы.
Мы приехали в Гюмюшлюк на закате. В ресторанчиках вдоль берега завершали приготовления, официанты уже собирались приглашать прохожих. На столах перед ними были выложены морские окуни, пагры, очень вкусные в это время года камбалы. Поскольку вечером холодало даже в Бодруме, открытые веранды либо закрывали стеклом, чтобы оставалось видно море, либо ставили большие печи.
Закат в Гюмюшлюке был, как всегда, прекрасен. Приходилось бороться с желанием сесть в лодку и выйти в море. Ближе всего к порту был остров Калимнос, рядом с ним прекрасный Лерос, а еще дальше – Патмос, где Иоанн Богослов написал «Апокалипсис».
Однажды летом мы объездили все эти греческие острова, на Леросе поели морских ежей в чудесном ресторане «Милос», на Патмосе посетили пещеру, где были написаны священные тексты.
Правда, эти острова хранили не только приятные воспоминания. Во время войны здесь были созданы лагеря, здесь подвергали пыткам множество людей искусства, таких как Рицос и Теодоракис. В этом мире, куда бы ты ни поехал, обязательно встретишь красоту природы и человеческую жестокость.
Наверное, прав был Артур Кёстлер, предположивший в своей книге «Янус»[119], что в человеческой эволюции где-то произошла ошибка. Ни одна женщина, рожая ребенка, не думает, что однажды он будет убит. Всякий человек верит, что состарится и умрет собственной смертью, однако сотни миллионов гибнут от рук других людей. Одна только Вторая мировая война унесла жизни пятидесяти миллионов человек, да еще в самой цивилизованной части мира, в цивилизации Гёте, Шиллера, Бетховена, Данте, Сервантеса.