– Что-то ты снова задумалась, дочка. Беспокоишься о Кереме?
– Да, мама. Интересно, что он сейчас делает? Позвоню-ка я ему.
Я не могла сказать маме, что в последнее время заболела псевдофилософией и постоянно размышляю о судьбах человечества, хоть это не моего ума дело. Да я и правда собиралась позвонить сыну.
Я встала и отошла немного в сторону. Набрав номер Ахмета, я попросила дать трубку Керему. Немного погодя он ответил. «Все ли в порядке? – начала я. – Я в Бодруме с бабушкой и дедушкой, через три месяца и ты приедешь, вместе будем кататься на каноэ, я по тебе очень скучаю, папа хорошо за тобой смотрит? в Стамбуле холодно? ты тепло одеваешься в школу? оценки хорошие получаешь?..»
Иными словами, я задала все скучные вопросы, которые мать может задать сыну, и на все получила односложные ответы. Я уже собиралась завершать звонок, как он сказал:
– Ребята в школе о тебе говорят!
Я застыла.
– Что говорят?
– Спрашивают, разводишься ли ты с папой.
– Ну а ты что отвечаешь?
– Я говорю: «Они и так развелись». Тогда они спрашивают: «У твоей мамы роман со старым дедом?»
– И?
– Я говорю: «Конечно нет, тот человек – самый главный агент, а мама его выслеживает». А потом я достаю кастет и спрей и рассказываю, как к нам домой нагрянула секретная служба. У всех башню сносит. Я самый крутой чувак в школе.
– Отлично, коллега! Ты супер! Не каждому выпадет в жизни спросить напрямую у самого главного агента, не агент ли он. Молодец, сынок. Я по тебе очень соскучилась, люблю тебя.
По его голосу и общей разговорчивости я поняла, что он в порядке, и чуть не прослезилась от счастья. Какая странная штука жизнь. Позор, из-за которого меня выгнали с работы, сделал сына счастливым, наладил наши отношения. Прямо как у семьи Овиц, которые имели несчастье родиться карликами, и это спасло им жизнь.
Я вернулась к родителям в радостном настроении. Громадная камбала, которую нам принесли, была невероятно вкусной. А раз с сыном все в порядке, я могла побыть здесь подольше, отдохнуть и начать перевод «Мимесиса».
– У меня для вас важная новость, – сказала я. – Меня уволили.
Родители лишились дара речи.
– Как вы догадываетесь, из-за этой клеветы я потеряла работу.
– Не расстраивайся, дочка, – сказал папа. – Ты непременно найдешь новую.
– И не спеши, – добавила мама. – Отдохни здесь, приди в себя. Сама говоришь, Керему хорошо с отцом.
– Я тоже об этом подумала. Буду переводить книгу.
– Замечательно! Это уже серьезное занятие. Давайте выпьем за это!
И мы подняли стаканы ледяной ракы за перевод «Мимесиса».
Я уже говорила, что с родителями мне очень повезло, что не часто встретишь. Когда я сообщила им, что ухожу от Ахмета, они и тогда приняли мое решение очень спокойно и поддержали меня.
Я знала, что им безумно интересно, кто такой профессор Максимилиан Вагнер, из-за которого столько всего произошло, но они из деликатности ничего не спрашивали. В благодарность за их тактичность я сама завела этот разговор: долго рассказывала историю Макса и Нади, как они полюбили друг друга, поженились, как разрушилась их жизнь, рассказала им о «Струме». В конце я открыла им, что профессор умирает от рака поджелудочной железы и приехал сюда в последний раз, чтобы попрощаться с Надей. Мама не смогла сдержать слез.
Когда я закончила, мы долго сидели молча, каждый о чем-то задумался. «Не вспоминают ли мама с папой, что случилось с их собственными семьями?» – подумала я. Страшное проклятие войны спустя шестьдесят лет настигло нас за ужином в Гюмюшлюке.
На следующий день я приступила к переводу «Мимесиса», однако поработать удалось лишь два дня. На третий день мне нужно было срочно вернуться в Стамбул.
Я уже заканчиваю свой рассказ. Осталось скопировать и вставить несколько кусков, немного подредактировать, и будет готово. К тому же, когда самолет пойдет на посадку, нам скажут выключить компьютеры. Надо успеть закончить раньше.
В самолете царит оживление. Выспавшись и плотно позавтракав, люди активно ходят туда-сюда. У всех блестят глаза, а мои наверняка покраснели. Все в предвкушении, потому что по карте на экране видно, что самолет пересек океан и теперь летит над американским континентом. Уж не знаю, откуда это, но знание, что ты летишь не над водой, а над сушей, приносит облегчение.
Стюардессы раздали нам две анкеты для въезда в США. А ведь я подала все данные и необходимые документы в американское консульство в Стамбуле, чтобы получить визу. Для посещения США виза требовалась и для зеленого паспорта. Теперь же они запрашивали ту же самую информацию еще раз.
Пилот сообщает местное время, и я перевожу часы. В Америке уже третий час пополудни.
Я написала, что через три дня после того, как начала переводить «Мимесис», я вернулась в Стамбул. Сейчас расскажу почему.
В тот день после обеда я сидела за столом на балконе и переводила, попивая чай. Передо мной была раскрыта книга, я была еще в самом начале. Чтобы ветер не перелистывал страницы, я положила сверху очень красивый зеленый камень с синими крапинами, который нашла на берегу. Я сразу печатала на ноутбуке.
Решив сделать перерыв, я зашла в интернет и стала читать про историю Бодрума. Древний Галикарнас, который когда-то завоевал Александр Македонский, передавший управление городом его бывшей правительнице царице Аде, был знаменит еще и гробницей царя Мавсола, считавшейся одним из семи чудес света. От Мавсола и происходит слово «мавзолей». А в знаменитой Бодрумской крепости находился музей подводной археологии. Когда я выходила на прогулку каждое утро, то с восторгом думала, что ступаю по той же земле, что и Геродот. Он был местным, а я только гостьей. Идя от маминого дома в сторону города, я видела крепость во всем ее великолепии и не могла наглядеться на стены и башни. А еще я не могла поверить, что до сих пор туда не сходила, хотя провела в Бодруме уже столько времени. Даже приезжающие на три дня туристы первым делом посещают эту крепость, выдающуюся в море. А музей подводной археологии внутри нее был знаменит на весь мир.
Я решила на следующий день осмотреть и крепость, и музей. Первым делом я почитала информацию в интернете. Как оказалось, в музее выставлены обломки Улубурунского корабля, древнейшего в мире найденного затонувшего судна, и обнаруженные на нем сокровища. Он потерпел крушение три тысячи триста лет назад у мыса Улубурун, от которого и получил свое название. Корабль пятнадцати метров в длину был построен из кедра в раннем бронзовом веке и происходил из Ликии[120].
Шутка ли, он затонул в XIV веке до нашей эры и ждал своего часа на морском дне, пока его не обнаружили несколько лет назад. В его трюмах нашли стеклянные слитки кобальтово-синего, бирюзового и лавандового цветов, эбеновое дерево, которое любили использовать древнеегипетские мастера, целые и разрезанные слоновые бивни, клыки бегемотов, раковины морских улиток, черепашьи панцири, из которых, как полагают, изготавливали музыкальные инструменты, керамику и металлы, большое количество страусиных яиц. Среди груза были и готовые изделия: кипрские керамические светильники, финикийские украшения, серебряные браслеты на запястья и лодыжки, золотой кубок, агатовые, золотые и керамические бусы, две коробочки для косметических средств в виде уток, которые закрывались створками-«крыльями» на петлях, а также горн из клыка бегемота. Все эти чудеса были выставлены в Бодрумской крепости, и на следующий день я непременно должна была их увидеть.
Той ночью мне приснился корабль в бушующем море, а на его носу – карлик, дующий в горн из клыка бегемота. Игра воспаленного воображения.
Утром я направилась в крепость, прошла по стертым и искривленным за прошедшие тысячелетия громадным камням мостовой и вошла в музей, в котором действительно была создана атмосфера полутемного морского дна. Смуглый молодой человек проводил экскурсию по музею для группы туристов. Я пошла за ними следом. Музей производил потрясающее впечатление: затонувшие тысячелетия назад корабли и их диковинные грузы ломали все представления о пространстве и времени, приводили во все большее изумление.
Именно в тот момент, когда я разглядывала Улубурунский корабль, мне и пришла в голову та мысль. А что сейчас со «Струмой»? Сгнила ли она на дне Черного моря? Раз у меня перед глазами был корабль возрастом три тысячи триста лет, как могло исчезнуть судно, затонувшее пятьдесят девять лет назад? Не привлечь ли внимание к затонувшей «Струме»? Может быть, это станет еще одной новой целью моей жизни?
Эти вопросы я задала в конце экскурсии приятному экскурсоводу, прежде чем мы вышли на свет дня. Сначала я спросила, слышал ли он о «Струме».
– Конечно. «Струма» хорошо известна специалистам.
– Раз нашли корабль возрастом три тысячи триста лет, то и пятидесятидевятилетнее судно можно найти, верно?
– Разумеется.
– Тогда почему туда не погружаются?
– Так погружались, вы разве не слышали? В газетах писали. Мои коллеги из АПИ в прошлом году ее нашли.
– Простите, что такое АПИ?
– Ассоциация подводных исследований.
– Вы не могли бы мне дать имена этих ваших коллег?
– Конечно, почему бы и нет.
Когда я выходила из музея, в руке у меня была бумажка с именами и телефонами двух исследователей, погружавшихся на «Струму». Сердце рвалось из груди. Я приблизилась к этой истории еще на шаг.
24
Самолет немного снизился над Стамбулом и начал кружить из-за перегруженности аэропорта. Он долетал до Черного моря, разворачивался над Кильосом[121], пролетал вдоль Босфора до берегов Мраморного моря. Я же смотрела в иллюминатор, разглядывая разросшийся, как монстр, город. Над Стамбулом висело плотное облако смога. Выбросы от десяти миллионов человек и несметного количества машин накрывали город ядовитым колпаком. Окраины покрывали миллионы нелегальных застроек. Покружив полчаса, мы смогли сесть.