– Это чудо! Где вы нашли это, Майя?
Я рассказала, как говорила с Матильдой Ардити, рассказала о Скурле, архиве в Бад-Арользене и найденных документах. Я достала из сумки и показала ему фотографии.
В тот момент вошла медсестра и сказала, что профессору пора отдыхать, и я, если захочу, могу прийти завтра. Но не успела я ответить, как вмешался Макс:
– Пожалуйста! Пожалуйста, позвольте ей остаться. Она привезла очень важные для меня вещи. Я вас прошу. Оставьте нас одних.
Он сказал это таким тоном, с такой искренностью и убеждением, что медсестра поняла всю серьезность ситуации и оставила нас наедине, закрыв за собой дверь. Макс погрузился в рассматривание фотографий. Я подошла к окну. Уже стемнело, и в стекле отражалась комната.
Хотя я стояла к нему спиной, но в отражении могла наблюдать за Максом. Он об этом не подозревал. Вскоре он прижал фотографию Нади к груди и замер, сказав что-то непонятное по-немецки. Затем он поблагодарил меня.
– Это не все, Макс, есть еще кое-что.
– Что? – спросил он с волнением.
– Может быть, вы очень расстроитесь, но я чувствую, что должна вам это показать. Вы словно посетите могилу Нади.
Я вытащила из сумки ноутбук, положила ему на грудь и запустила диск. Вскоре на экране появилась «Струма». Макс, почти не дыша, не отводил взгляда.
На темном дне Черного моря свет от фонарей аквалангистов падал на скелет корабля, высвечивал его стены, пустые дверные проемы, палубу и даже мачты. Ржавый металл был покрыт морскими обитателями, ракушками, развевающимися в воде водорослями. На видеозаписи перед нами появлялись места, которых касалась рука Нади, где она ходила, сидела, писала письма.
Мы словно погрузились в подводную могилу. На морском дне были разбросаны какие-то обломки. Когда водолазы тянулись к ним, чтобы понять, что это, они поднимали песок, и рассмотреть что-либо становилось невозможно. Мы с Максом оба испытывали странные чувства. Ведь нельзя проникнуть в обычную могилу, а попасть в морскую оказалось возможно.
Макс шестьдесят лет спустя снова видел тот же корабль, снова разглядывал теперь уже призрачные мачты, перекрытия, капитанский мостик, как и разглядывал день за днем тогда, изнывая от тоски. Вода была мутной, проплывало множество мелких рыбешек, иногда рыба покрупнее. На корабле все было на месте, кроме людей. Тогда мне в голову пришла страшная мысль. Неужели предки этих рыб (можно ли назвать предыдущие поколения рыб «предками»?) питались останками пассажиров? В том числе Нади… Ладно, я тут же отогнала от себя это предположение.
Видео закончилось, в палате воцарилась гнетущая тишина, мы не знали, что сказать, что делать. Я взяла ноутбук, собрала вещи в сумку. Макс словно не замечал меня, он, не отрываясь, глядел в одну точку на противоположной стене. Я почувствовала себя лишней, как будто я находилась между Максом и Надей и мешала им остаться одним. Взяв куртку и сумку, я на цыпочках вышла из палаты и закрыла за собой дверь.
Направляясь из больницы в отель, я испытывала огромное смятение. Не совершила ли я ошибку? Я что, приехала из Стамбула в Бостон, чтобы разбередить раны человека, лежащего на смертном одре? Не могла дать ему спокойно умереть? Меня понемногу охватывало раскаяние. Как же бессердечно, как черство я поступила со стариком!
Мы добрались до отеля по заснеженным, оледеневшим к вечеру дорогам. Водитель передал мой чемодан работнику отеля, вышедшему нам навстречу. Поднявшись в свой маленький, неуютный, но чистый номер, я разложила вещи, а затем погрузилась в горячую ванну с солью и пеной, о которой так мечтала в утомительной дороге.
Спустя полчаса я чувствовала себя уже лучше и заказала себе из меню номера суп «клэм-чаудер», о котором раньше не слышала. Он оказался горячим и вкусным, то что надо.
Но я все равно не могла избавиться от чувства беспокойства. Сильно расстроенная, я легла спать, но из-за разницы в часовых поясах и своих переживаний каждый час просыпалась, поэтому пришлось снова выпить таблетку. Благодаря ей мне удалось выспаться и отдохнуть до утра.
На следующий день после завтрака я позвонила в больницу, сказала дежурной сестре, что остановилась в отеле, и попросила ее узнать у профессора, хочет ли он меня видеть. Она ответила, что профессор сейчас на химиотерапии и сегодня уже вряд ли будет в состоянии кого-то принять, но завтра она спросит у него и перезвонит. Она записала мой номер.
Впереди был пустой, бессмысленный день, я не знала, что мне делать, и была очень собой недовольна – совершённая ошибка страшно меня мучила. Я попробовала выйти и немного прогуляться, но было ужасно холодно, даже дышать было некомфортно. Я поймала такси и сказала, что хочу поехать в Гарвард. Таксист, наверное, не понял мое произношение и переспросил: «В Кембридж?» Вот те на, при чем тут британский Кембридж, когда мне надо в Гарвард? Оказалось, как объяснил мне болтливый водитель-латинос, район, где расположен этот университет, называется именно так. Я улыбнулась и пояснила, что в Бостоне впервые.
Большую часть дня я провела, осматривая корпуса, библиотеку, преподавательский клуб легендарного университета. Я увидела объявление, что в Куинси Хаус будет лекция о Ближнем Востоке. Узнав, что вход туда свободный, я нашла это здание, чтобы послушать, что выступающий скажет об исламском мире и Западе. Очень милая сотрудница по имени Элейн помогла мне найти место. Само выступление было не особо интересным, речь шла о хорошо известных вещах. Да и вообще, в последнее время все заговорили об исламе.
Я держала в кармане визитку Стамбульского университета на случай, если меня спросят, кто я. Но никто ничего не спрашивал, я ходила везде, где хотела, и в обед даже увязалась за большой группой студентов, шедших в столовую, и встала в очередь с подносом в руках. Студенты выглядели расслабленными, свободными и довольными. Сразу было видно влюбленные парочки. Я совру, если скажу, что не позавидовала им. Было приятно находиться в такой веселой атмосфере, но как бы я ни пыталась отвлечься, при всяком воспоминании о Максе на душе было тяжело, мне становилось не по себе. Так прошел тот день.
На следующий день мне позвонила дежурная по этажу Барбара и сообщила, что профессор меня зовет. Я тут же прибежала и, как только вошла в палату, поняла, что он не сердится. Не могу описать, с какой теплотой и расположением он на меня смотрел. Взяв мои руки в свои, он поблагодарил и сказал, как тронут тем, что я проделала такой путь, так потрудилась, чтобы разыскать дорогие для него воспоминания и привезти их аж в Бостон. Он сказал, что «Серенада» и место упокоения Нади в каком-то смысле вернули его молодость. Он был очень рад, очень.
– Когда я вас встретил, то не мог представить, что вы сыграете в моей жизни такую большую роль.
Я с облегчением выдохнула. Теперь я была уверена, что не разозлила и не обидела его.
Затем он сказал мне нечто удивительное. Раз я так ему помогла, стала хранительницей его самых больших секретов, у него будет ко мне последняя и очень большая просьба.
– Я много думал, спрашивал себя, уместно ли взваливать на вас такую ответственность. Но решил в любом случае спросить. Ваше право отказаться. Если вы скажете нет, я ни в коем случае не стану обижаться, я вас пойму.
Было видно, что он мучается, разрывается на части и не решается сказать.
– Макс, вы знаете, что я для вас все сделаю. Пожалуйста, говорите, не стесняйтесь.
Он сказал, и я замерла на месте. Отказаться было невозможно, но задание было очень трудное.
Тут вошли врачи, и мне пришлось выйти в коридор. Я спустилась в кафе на первом этаже и за чашкой латте стала мрачно размышлять, что же мне делать.
После обеда мне не удалось увидеть Макса. Я спросила у Барбары про его состояние, она ничего не ответила, но по выражению лица и безнадежности во взгляде я все поняла. Оставалось совсем немного. Поэтому у меня так мало получалось его видеть. Чтобы облегчить боли, теперь бо́льшую часть времени его погружали в сон.
На следующий день я хотела его навестить, но не смогла. Как и через день. На третий день я позвонила Барбаре:
– Можно его увидеть?
– Боюсь, вы больше не сможете его увидеть. Мы потеряли его под утро. Мне очень жаль.
Хотя я понимала ситуацию, меня словно обухом ударили по голове, я растерялась. Хотелось спросить: «Вы уверены?», но, осознав всю нелепость этого вопроса, я промолчала.
Я легла на кровать, закрыла глаза и вспомнила все наше время вместе, с самой первой встречи и до сегодняшнего дня. Иногда я улыбалась, иногда меня охватывала печаль.
На следующий день позвонила Нэнси и сказала, что нам нужно встретиться. Я пригласила ее в отель, и она пришла вечером после рабочего дня, неся большой пакет.
По голосу я думала, что она молодая женщина, а она оказалась светловолосой дамой за пятьдесят. В полутемном баре отеля мы выпили по стакану скотча, я со льдом, она – без. Пили мы за Макса. Мы немного поговорили о нем и о похоронах, которые должны были состояться через два дня. Перед уходом Нэнси протянула мне большой пакет:
– Профессор просил передать это вам.
Я удивилась, и когда попыталась открыть его, она протянула руку, остановив меня. Проводив Нэнси, я поднялась в номер и с любопытством открыла пакет. Там оказался футляр: в руках я держала скрипку, которая дважды побывала в Стамбуле и которую попытался украсть Сулейман.
В футляр профессор положил собственноручно подписанный конверт. Я удивилась, увидев имя «Керем Балтаджи». Конверт был не заклеен, и я достала письмо. Оно начиналось словами Dear Kerem[122]. Профессор писал, как рад был познакомиться с Керемом и как приятно подарить ему эту скрипку, которая была у него восемьдесят лет. И добавил, что очень обрадуется, если «такой, очевидно очень талантливый, молодой человек» научится на ней играть и подарит инструменту новую жизнь. Письмо он подписал по-турецки:
Самый главный агент