– А он знал, что его посадят в тюрьму?
– Конечно, знал.
– Он, что ли, не боялся? Мама! Она, что ли, нестрашная – тюрьма?
– Ну, хватит! – рассердилась мама. – Я ведь сказала, что тебе рано об этом думать! Думай о чем-нибудь другом! Я этих слов даже не хочу слышать!
Сережа посмотрел на ее нахмуренные брови и перестал спрашивать. Он пошел в кухню, набрал ковшом воды из ведра, налил в стакан и попробовал выпить сразу, одним глотком; но как ни запрокидывал голову и ни разевал рот – не получалось, только облился весь. Даже сзади за воротник залилось и текло по спине.
Сережа скрыл, что у него мокрая рубашка, а то бы они подняли свой шум и стали его переодевать и ругать. А к тому часу, как спать ложиться, рубашка высохла.
…Взрослые думали, что он уже спит, и громко разговаривали в столовой.
– Он ведь чего хочет, – сказал Коростелев, – ему нужно либо «да», либо «нет». А если посередке – он не понимает.
– Я сбежал, – сказал Лукьяныч. – Не сумел ответить.
– У каждого возраста свои трудности, – сказала мама, – и не на каждый вопрос надо отвечать ребенку. Зачем обсуждать с ним то, что недоступно его пониманию? Что это даст? Только замутит его сознание и вызовет мысли, к которым он совершенно не подготовлен. Ему достаточно знать, что этот человек совершил проступок и наказан. Очень вас прошу – не разговаривайте вы с ним на эти темы!
– Разве это мы разговариваем? – оправдывался Лукьяныч. – Это он разговаривает!
– Коростелев! – позвал Сережа из темной комнаты.
Они замолчали сразу…
– Да? – спросил, войдя, Коростелев.
– Кто такое – работник прилавка?
– Ты-ы! – сказал Коростелев. – Ты чего не спишь? Спи сейчас же! – Но Сережины блестящие глаза были выжидательно и открыто обращены к нему из полумрака, и наскоро, шепотом (чтобы мама не услышала и не рассердилась) Коростелев ответил на вопрос…
Неприкаянность
Опять привязались болезни. Без всякой на этот раз причины была ангина. Потом доктор сказал: «Желёзки». И придумал новые мучения – рыбий жир и компрессы. И велел измерять температуру.
Мажут тряпку вонючей черной мазью и накладывают тебе на шею. Сверху кладут жесткую колкую бумагу. Сверху вату. Еще сверху наматывают бинт до самых ушей. Так что голова как у гвоздя, вбитого в доску: не повернешь. И так живи.
Спасибо еще, что лежать не заставляют. А когда у Сережи нет температуры, а на улице нет дождя, то можно и гулять. Но такие совпадения бывают редко. Почти всегда есть или дождь, или температура.
Включено радио, но далеко не все, что оно говорит и играет, интересно Сереже.
А взрослые очень ленивые: как попросишь их почитать или рассказать сказку, так они отговариваются, что заняты. Тетя Паша стряпает; руки у нее, правда, заняты, да рот-то свободен; могла бы рассказать сказку. Или мама: когда она в школе, или пеленает Леню, или проверяет тетрадки, это одно; но когда она стоит перед зеркалом и укладывает косы то так, то так, и при этом улыбается, – чем же она занята?
– Почитай мне, – просит Сережа.
– Погоди, Сереженька, – отвечает она. – Я занята.
– А зачем ты их опять распустила? – спрашивает Сережа про косы.
– Хочу причесаться иначе.
– Зачем?
– Мне надо.
– Почему тебе надо?
– Так…
– А почему ты смеешься?
– Так…
– Почему так?
– Ох, Сереженька. Ты мне действуешь на нервы.
Сережа думает: как это я ей действую на нервы? И, подумав, говорит:
– Ты мне все-таки почитай.
– Вечером приду, – говорит мама, – тогда почитаю.
А вечером, придя, она будет кормить и купать Леню, разговаривать с Коростелевым и проверять тетрадки. А от чтения опять увильнет.
Но вот тетя Паша уже все сделала и села отдохнуть на оттоманке у себя в комнате. Руки сложила на коленях, сидит тихо, дома никого нет – тут-то Сережа и припирает ее к стенке.
– Теперь ты мне расскажешь сказку, – говорит он, выключив радио и усаживаясь рядом.
– Господи ты боже мой, – говорит она устало, – сказку тебе. Ты же их все наизусть знаешь.
– Ну так что ж. А ты расскажи.
Страшно ленивая.
– Ну, жили-были царь и царица, – начинает она, вздохнув. – И была у них дочка. И вот в один прекрасный день…
– Она была красивая? – требовательно прерывает Сережа.
Ему известно, что дочка была красивая, и всем известно, но зачем же тетя Паша пропускает? В сказках ничего нельзя пропускать.
– Красивая, красивая. Уж такая красивая… В один, значит, прекрасный день надумала царевна выйти замуж. Приехали женихи свататься…
Сказка течет по законному руслу. Сережа внимательно слушает, глядя в сумерки большими строгими глазами. Он заранее знает, какое слово сейчас будет произнесено; но от этого сказка не становится хуже. Наоборот. Какой смысл он вкладывает в понятия: женихи, свататься, – он не мог бы толково объяснить, но ему все понятно – по-своему. Например: «конь стал как вкопанный», а потом поскакал, – ну, значит, его откопали.
Сумерки густеют. Окна становятся голубыми, а рамы на них черными. Ничего не слышно в мире, кроме тети Пашиного голоса, рассказывающего о злоключениях царевниных женихов. Тишина в маленьком доме на Дальней улице.
Сереже скучно в тишине. Сказка кончается скоро, вторую тетя Паша ни за что не соглашается рассказать, несмотря на его мольбы и возмущение. Кряхтя и зевая, уходит она в кухню, и он один. Что делать? Игрушки за время болезни надоели. Рисовать надоело. На велосипеде по комнатам не поездишь – тесно.
Скука сковывает Сережу хуже болезни, делает вялыми его движения, сбивает мысли. Все скучно.
Пришел Лукьяныч с покупкой: серая коробка, обвязанная веревочкой. Сережа было загорелся и ждет нетерпеливо, чтобы Лукьяныч развязал веревочку. Чикнуть бы ее, и готово. Но Лукьяныч долго пыхтит и распутывает тугие узелки – веревочка пригодится, он ее хочет сохранить в целости.
Сережа смотрит во все глаза, поднявшись на цыпочки… Но из серой коробки, где могло бы поместиться что-нибудь замечательное, появляется пара огромных черных суконных бот с резиновым ободком.
У Сережи у самого есть боты, с такими же застежками, только без сукна, просто из резины. Он их ненавидит, смотреть еще на эти боты ему нет ни малейшего интереса.
– Это что? – упав духом, уныло-пренебрежительно спрашивает он.
– Боты, – отвечает Лукьяныч и садится примерить. – Называются – «прощай, молодость».
– А почему?
– Потому что молодые таких не носят.
– А ты старый?
– Поскольку надел такие боты – значит, старый.
Лукьяныч топает ногой и говорит:
– Благодать!
И идет показывать боты тете Паше.
Сережа влезает на стул в столовой и зажигает электричество. Рыбы плавают в аквариуме, тараща глупые глаза. Сережина тень падет на них – они всплывают и разевают рты, ожидая корм.
«А вот интересно, – думает Сережа, – будут они пить свой собственный жир или не будут?»
Он вынимает пробку из пузырька и наливает немножко рыбьего жира в аквариум. Рыбы висят хвостами вниз с разинутыми ртами и не глотают. Сережа подливает еще. Рыбы разбегаются…
«Не пьют», – равнодушно думает Сережа.
Скука, скука! Она толкает его на дикие и бессмысленные поступки. Он берет нож и соскабливает краску с дверей в тех местах, где она вздулась пузырями. Не то чтобы это доставляло ему удовольствие, но все-таки занятие. Берет клубок шерсти, из которой тетя Паша вяжет себе кофту, и разматывает его до самого конца – для того, чтобы потом смотать снова (что` ему не удается). При этом он каждый раз сознает, что совершает преступление, что тетя Паша будет ругаться, а он будет плакать, – и она ругается, и он плачет, но в глубине души у него удовлетворение: поругались, поплакали – глядишь, и провели время не без событий.
Веселее становится, когда приходит мама и приносит Леню. Начинается оживление: Леня кричит, мама кормит его и сменяет ему пеленки, Леню купают. Он теперь больше похож на человека, чем когда родился, только жирный чересчур. Он может держать в кулаке погремушку, но больше с него пока нечего взять. Живет он там в яслях целый день своей какой-то жизнью, отдельно от Сережи.
Коростелев приходит поздно, и его рвут на части. Начнется у них с Сережей разговор или согласится Коростелев почитать ему книжку, а телефон звонит, и мама перебивает каждую минуту. Вечно ей надо что-то говорить, не может подождать, пока люди кончат свое дело. Перед тем как уснуть на ночь, Леня долго кричит. Мама зовет Коростелева вот обязательно ей нужен Коростелев – тот носит Леню по комнате и шикает. А Сереже хочется спать, и общение с Коростелевым прекращается на неопределенное время.
Но бывают прекрасные вечера – редко, – когда Леня угомоняется пораньше, а мама садится исправлять тетрадки, – тогда Коростелев укладывает Сережу спать и рассказывает ему сказку. Сначала рассказывал плохо, почти совсем не умел, но Сережа ему помогал и учил его, и теперь Коростелев рассказывает довольно бойко:
– Жили-были царь и царица. Была у них красивая дочка, царевна…
А Сережа слушает и поправляет, пока не уснет.
В эти неприкаянные, тягучие дни, когда он ослабел и искапризничался, еще милее стало ему свежее, здоровое лицо Коростелева, сильные руки Коростелева, его мужественный голос… Сережа засыпает, довольный, что не все Лене да маме, – вот и ему что-то перепало от Коростелева…
Холмогоры
Холмогоры. Это слово Сережа все чаще слышит в разговорах Коростелева с мамой:
– Ты написала в Холмогоры?
– Может, в Холмогорах не так буду загружен, тогда и сдам политэкономию..
– Я получила ответ из Холмогор. Предлагают работу в школе.
– Из отдела кадров звонили. Насчет Холмогор решено окончательно.
– Куда его тащить в Холмогоры. Его уже жучок съел. (Про комод.)
Все Холмогоры да Холмогоры.
Холмогоры. Это что-то высокое. Холмы и горы, как на картинках. Люди лазают с горы на гору. Школа стоит на горе. Ребята катаются с гор на санках.