, она говорила, что у нас в Армении в ЦК тоже одни рабизы и взяточники, не то что в Москве. А «жигули» более интеллигентная машина, и все! И очень естественно, что отец этого не понимает, потому что у него нет вкуса, и мама за него вышла случайно.
Мы с сестрой всю дорогу лежали на заднем диване-сиденье «Волги», иногда я поднимался под заднее стекло машины и удобно там помещался. Но меня все время оттуда спускали вниз. По дороге было много коров и баранов. Сестра говорила, что я похож на барана, а я ее сравнивал с коровой. Это всех веселило. Словом, мы доехали до Черного моря.
В Пицунде у нас был коттедж, маленький домик, и мы там жили. Каждый день мама подсовывала мне книгу – не помню, как она называлась, но, кажется, что-то про молодую гвардию. Книга про войну, с ударениями на каждом слове, и я должен был читать в день одну страницу, чтобы меня пустили на пляж. Однажды утром я громко прочел по слогам очередной абзац, и мы с мамой и сестрой спустились к морю. Гага боялась воды, я немного барахтался, но в тот день в воду не полез. В это время по телевизору транслировали футбол, и пляж был пустой. Они вдвоем полезли в воду, и мама стала поддерживать Гагу под живот, чтобы та научилась плавать. Сестра была похожа на окаменелое бревно с тонкими веточками, и эти веточки иногда били по воде, брызгая маме в лицо.
И вдруг они обе падают, и я их больше не вижу. Через секунду появляются. Потом опять исчезают, потом опять появляются и что-то кричат. Потом опять их не вижу… то есть вижу, они снова кричат:
– Позови папу!
И я понимал, что происходит что-то неладное. Это было в пяти метрах от берега. Они то падали, то поднимались и орали «позови папу!» Я стоял как вкопанный и не мог пошевелиться, было страшно, и я до сих пор не понимаю, почему я просто стоял и смотрел, как они тонут. На пляже было пасмурно и пусто, да еще и футбол… Издалека слышались крики болельщиков у телевизора. Мама и сестра тонули. Я смотрел. Это продолжалось и продолжалось. Я хотел, чтобы все закончилось, но ничего не делал для этого. Стоял, как пальма.
Вдруг появилась пара парней, они зашли в воду и даже не вплавь, пешком подошли к маме и сестре, взяли их на руки и вынесли на песок. Говорили они быстро, на неизвестном мне языке. Наверное, это были грузины. Их обеих уложили на песок, сестра уже пришла в себя и заплакала, а маму хлестали по лицу, пока она не начала что-то кричать. Грузины еще постояли и ушли.
Меня потом часто спрашивали, почему я не позвал папу. Мне нечего было ответить тогда, да и сейчас тоже. Стоял себе, и все.
Через пару дней мы вернулись в Ереван. Машина остановилась у подъезда, все взяли тяжелые чемоданы, дед спустился, чтобы помочь, я взял свой рюкзачок, а мама – камень. Она его прихватила с пляжа по приказу бабули – для солений. У нас принято камень класть на соленья, чтобы они прессовались. Этот камень весил килограммов пять, и мама его держала двумя руками вместе с сумочкой. Нас приветствовали соседи и говорили, что мы превратились в негров. Уже на нашей площадке нас встретили тетя Марго со своей соседкой по коммуналке Шушик и бабуля Лиза. Эту Шушик никто не любил. Говорили, что она одинокая и потому очень злая. И у нее противный злой глаз. Сглазит все что угодно и кого угодно. Я часто смотрел ей в глаза и ничего противного там не видел. Глаза как глаза, просто слезятся, как у бабули Лизы. Шушик нас тоже поприветствовала и сказала:
– Ой, Нелли-джан, какой хороший камень для солений ты принесла. Молодец, настоящая хозяйка, не поленилась, притащила за тысячу километров. В Армении таких камней нет, только на море такие гладкие.
Пока Шушик хвалила камень, он раскололся на две части, и те остались у мамы в разных руках. Все замолчали. Шушик стало неудобно, она опустила голову и ушла к себе в комнату. Бабуля перекрестилась. Марго прошептала ей вслед короткое проклятье и добавила:
– Ведьма! Даже камень треснул!
Я тогда ничего не понял. Только узнал проклятье тети Марго. Так шептала моя бабушка из Ленинакана за мамой, когда та проходила мимо нее.
Ремонт
Бабуля Лиза и дед Айк целыми днями говорили, что скоро вернутся из Африки мама и папа. Гагу постоянно ругали за тройки. Бабуля хлопала себя по коленкам каждый раз, когда Гага показывала ей дневник.
– Божье наказание, что я скажу Неллик? Одни только тройки и двойки!
Меня же все время пугали, что если я буду плохо себя вести, то они об этом расскажут маме и она меня накажет. В общем, весь род готовился к приезду специалистов по обучению и воспитанию африканских негров. И в один прекрасный день дед зашел домой и объявил:
– Надо быстро сделать ремонт!
Бабуля с подозрением посмотрела на спутника жизни и выразила сомнение:
– А мы успеем? Дом весь разваливается. Тронешь стены – потолок рухнет.
Дед Айк с важным видом заявил, что стены трогать не будет, их надо только немножко побелить.
Наутро пришла бригада рабочих из двух дядей. Они переоделись, обвязали головы платками, сделав узелки с четырех сторон, притащили стремянку и начали отдирать старый ремонт сталинских времен. Хорошая вещь ремонт, подумал я. Они сперва мочили потолок большой кистью, потом соскабливали шпателем старую краску, оставляя белые борозды. Все это пахло свежей известью. Запах мне нравился, я брал соскобленную массу старой краски в руки. Она была холодная и мягкая. Потом стены и потолок начали «починять» и выравнивать замазкой.
Как-то рабочий пришел один – его напарник задерживался. Он попросил деда Айка помочь. Дед рьяно согласился. Он переоделся в старую одежду, обул старые ботинки и встал, как солдат перед входом в Мавзолей Ленина. Его лицо выражало готовность сделать все, что ему прикажут.
Рабочий забрался на стремянку – кстати, потолок сталинского дома был четырехметровым – и дал в руки деду Айку цинковый таз с замазкой. Потом он попросил его подняться на две ступеньки и держать таз над головой, чтобы он мог брать из него шпателем массу. Дед полез и таз поставил на голову. Рабочий брал оттуда замазку и ровнял потолок, ловко орудуя шпателем. Потом посмотрел на деда и сказал:
– Дядя Айк, вот так и стой, и не вздумай смотреть вверх – замазка может попасть тебе в глаз.
Дед Айк согласился. А чего ему наверх смотреть? Что он там не видел? Он все повидал на своем веку, большего не надо. Пока дед перечислял, что он видел, рабочий ловко справлялся с делом, стоя на стремянке так, будто он там родился – прямо на последней ступеньке под самым потолком.
Я сидел в углу и наблюдал. Дед не выдержал и стал иногда выглядывать из-под таза. Как только он опять прятался под таз, то смотрел на меня, подмигивая, мол, видишь, Серёжик, ничего особенного в этом нет. Время шло, содержимое таза кончалось. Мне стало скучно, и я решил пойти к бабуле Лизе на кухню. Но как только вышел в коридор, раздался грохот, раскатистый такой. Я понял, что что-то случилось. Тем более дед закричал свое традиционное:
– Лиза!
Бабуля влетела в комнату быстрее, чем я. Дед лежал на полу в обнимку с рабочим, тазик валялся неподалеку, и вокруг – замазка. Глаза деда Айка тоже были все в замазке, а рабочий с непонимающим видом начал оправдываться перед хозяйкой:
– Я случайно, я просил не смотреть наверх, известь прямо в лицо попала, я ни при чем.
Все это было очень забавно, тем более что дед не видел из-за замазки бабулю Лизу и все продолжал орать:
– Лиза! Лизик! Ты что, оглохла?
Бабуля подошла к нему как ни в чем не бывало и стерла замазку с глаз своим фартуком. После этого дед поднялся и начал орать на рабочего, что тот не умеет работать с замазкой. Рабочий предложил дедушке Айку мазать замазку самому, если тому не нравится, как он работает. Все это продолжалось до тех пор, пока бабуля Лиза не подпрыгнула на месте так, как она прыгала, когда взбивала гогли-могли, и не пропела фальцетом:
– А ну-ка, за работу! Через неделю Неллик приезжает, вы что, хотите меня опозорить?!
Все по команде встали на свои места, рабочий поднялся на стремянку, и к этому времени пришел его помощник. Деда оставили в покое.
Так вот, ремонт был добит за неделю. Старый ушел вместе с царапинами, впадинами и сорокалетней грязью – ее сменила новая голубая краска. С разноцветными брызгами и разными узорами. Было очень красиво, но, по мне, чего-то не хватало. И я понял чего!
Дом еще пах сырой известью и краской. Я достал из Гагиного шкафа листочки бумаги и начал на них рисовать человечков, кораблики, солнце. Качество рисунков меня не интересовало, главное было нарисовать побольше. Когда рисунков стало штук десять, я перешел к следующему шагу. Надо было проникнуть на балкон.
Бабуля на кухне лепила свои фирменные вареники: аккуратно вкладывала в белое тесто вишенки и делала из него маленькие пирожочки, чтобы бросить в кипяток. Пирожочки все были размером с пельмень и настолько одинаковые, будто их делал станок на заводе. Я прошел мимо нее на балкон, стибрив по пути вишенку и получив суровый бабулилизинский взгляд.
– Вишенки я по счету кладу, сколько можно говорить, не ешь их! Я собьюсь.
Она так ревниво относилась к количеству вишенок в варениках, как будто бы если на одну вишенку в варенике было меньше, то ожил бы Сталин и ее сослали бы в Сибирь.
Я прошмыгнул на балкон, взял из дедова шкафа большие гвозди и молоток. Бабуля Лиза настолько была занята варениками, что не заметила, как я вернулся обратно в квартиру.
Войдя в комнату, убедился, что дед наглухо спит в спальне. И приступил к работе. Все мои картины были прибиты к стене! Я не боялся, что дед проснется и не выйдет сюрприза: он всегда спал так, как будто у него клиническая смерть. Окончив работу и полюбовавшись на свою выставку, я решил деда разбудить. Я представлял, как меня похвалят за красивые картины, и как это хорошо, что я тоже принял участие в ремонте. Ну а мама как обрадуется, когда увидит! Я захлебывался от этих мыслей. Мне не терпелось разбудить деда Айка.
– Деда, деда! – теребил я старика.