Особенно во дворе тетя Тома любила меня.
Она курила, и часто ее можно было увидеть пьяной. Ее провожали домой мужики, и она этого не стеснялась, ей было плевать на общественное мнение. Для меня она была авторитетом, но я пока об этом не знал. Тома говорила, что ее сын Араик, он же Типач, – мой брат, потому что во дворе только у нас с ним были голубые глаза. Нам нравилось это слышать. Мама, естественно, была против этой дружбы и делала все, чтобы я с их семьей не имел ничего общего. Но чем больше мать протестовала, тем больше я убеждался, что мне тетя Тома нравится, что она клевая тетка и Типач мой друг – и все!
Тома часто оставляла Типача у нас дома и шла гулять с друзьями. Когда она воспитывала сына, это было слышно за квартал. У нее был низкий прокуренный голос и ненормативный лексикон. Мама ничего не могла поделать с этим, мы с Типачом дружили, ходили в ущелье и к ним домой. Дом у них был простенький: всего две комнаты, в углу стояли оранжевые пуфики, журнальный столик и мягкий диван, – во всяком случае, с нашей роскошью не сравнить. Зато было где бегать-играть. Мне у них дома было комфортно. Но иногда и я Типача приводил к нам домой, мама делала строгое лицо, но не могла нас не впустить. Тут в ней просыпался педагог, и, поскольку она начинала нас воспитывать, мы предпочитали играть или во дворе, или у него дома.
Однажды Тома оставила сына у нас и пошла в очередной раз гулять. Мы мирно играли, и мама начала нервничать, потому что было уже очень поздно, а от Томы никаких вестей. Мужа у нее, естественно, не было, и мама не знала, что делать. Вдруг слышим – скандал в подъезде. Тома блюет на дверь соседа этажом ниже и ругается матом. Араик стал жалобно ее звать. Вышла моя мать, что-то ей сказала. Наверное, что-то грубое. Тома маму выслушала, похлопала ее по плечу и повела сына за руку к себе на пятый этаж. Мама была в шоке. Она обвиняла отца, кричала на него, что тот не сказал Томе ни слова, даже не вышел на площадку, потому что ему наплевать на воспитание сына.
После этого случая мне запретили играть с Типачом. Я не понимал почему. Ведь это не он напился водки, не он ругался и блевал в подъезде. Мне запретили, и все. Но мы все равно играли во дворе.
Меня с Томой еще больше сблизил один случай. К нам во двор приходил один мальчик, у которого папа был не то вор в законе, не то закон в воре… в общем, авторитет, у которого был «мерседес», который, как говорили, он не то украл, не то купил у Владимира Высоцкого. Авторитета звали Ваник Козел. Я не понимал, как мог человек с кличкой Козел быть уважаемым. А его уважали и боялись. Его сын гордился отцом и всем говорил, что его отец – Ваник Козел. Притом сообщал это все с сакральным трепетом и уважением. Так вот – он, сын Ваника Козла, приходил к нам во двор, чтобы все испортить. Он ругался, просто так устраивал драки, цеплялся ко всем. У него была свита из таких же уродов. Он был прототипом олигархов девяностых годов. Тогда еще только заканчивались семидесятые, а иначе у него были бы все шансы попасть к нам в правительство.
Как-то нам это надоело, и я начал протестовать. Для сына Ваника Козла это было невероятным явлением, и меня вызвали в Разданское ущелье на разборку. Я уже пожалел обо всем, но делать было нечего: я принял вызов. Меня избили вдребезги, но не успокоились, как это обычно бывает у шакалов. Я стал как бы слабаком, и надо мной уже можно было издеваться. Как-то зимой сын Ваника Козла в очередной раз пришел к нам во двор и начал ко мне цепляться. Мы стали драться, и вдруг тетя Тома увидела это из окна пятого этажа и окликнула нас. Ребята сына Ваника Козла были наглые и взрослых не боялись. Они по-хамски ей ответили и стали ждать продолжения банкета. Тома спустилась в белых брюках, но не в сабо-каблуках, как обычно она одевалась, а в кедах. Она спросила, кто тут главный. Вышел сын Ваника Козла и нагло дунул ей сигаретным дымом в лицо. Тома развернулась и со всего маху ногой сбила ему шерсть с башки, потом ловко расправилась с остальными. Все опешили. Сын Ваника Козла был здоровым верзилой и старше нас. А Тома в этот момент была похожа на Брюса Ли или на Джеки Чана. Она уложила сразу троих. Я и не подозревал, что она знает столько приемов. Наверное, поэтому мужики ее сторонились. Главарь начал визжать, мол, он пожалуется отцу, самому Ванику Козлу! Тома выдала такой грязный пятиэтажный мат в адрес его отца и всех членов его семьи, что у нас отвисли челюсти. Потом она начала изощряться и показывать все руками. Мне стало смешно. Все убежали так быстро, как будто она все, что сказала, прямо сейчас на улице претворит в жизнь.
Она была красива и божественна. Хрупкая, высокая, в белых кедах на снегу, с крупными губами и львиным взглядом, с растрепанными светлыми волосами. У нее были голубые глаза, как у кошки, и грубые руки, как у мужика. Она была рыжей пантерой, у которой хотели украсть котенка. Тома меня подняла из снега, отряхнула, за руку повела к себе домой.
– Идем, мой Ёжик-джан. Сейчас придет Араик из магазина и принесет нам вкусную докторскую колбасу.
Мы ели колбасу с горячим хлебом-матнакашем. Пили сладкий чай. И я понял, что тетя Тома может все! И неважно, пьет она или гуляет направо-налево. Она наша тетя, моя тетя Тома – и все!
Спаситель
У нас в Разданском ущелье на берегу стояла электростанция. Говорят, она очень старая, чуть ли не первая в Ереване. Там работали милиционеры-сторожа, и они не пускали нас на берег реки. Надо было обходить по садам, спускаться. Мы каждый раз просили, но нас не пускали, мол, не положено – и все! Мне как-то это надоело, и я решил отомстить. Мы полезли обратно в гору. Сверху было видно, как милиционеры, сняв фуражки, мирно расположились посреди двора электростанции и играют в нарды. Я подобрал камень – килограммов на семь – и бросил в них. Почему-то мне казалось, что я должен обязательно попасть в нарды и доставить максимум удовольствия всем участникам выходки. Но я попал прямо одному милиционеру в лысую голову. Он вскочил, сделал несколько шагов и упал навзничь, мы испугались и дали деру. Разбежались по домам. Была суббота, помню как сейчас. Когда я пришел домой и сел за стол делать уроки, мама почувствовала что-то неладное. Ну кто делает уроки в субботу? Она подумала, что я болен, но я заверил, что просто хочу делать уроки. Бабуля бы на месте мамы перекрестилась. Но мама была неверующая и просто со своим подозрением неладного пошла на кухню. Ее предчувствия оправдались. Через час в дверь постучали, и в дом вошли милиционеры вместе с участковым дядей Ишханом. Мы его за это имя называли вареной рыбой.
Я из комнаты не высовывался, забился в угол и слушал. К ним вышел отец, быстро оделся и ушел с ними. Мама ничего не сказала, она сидела до ночи у окна и ждала отца. Я сидел в своей комнате, точно проглотив бревно. Папа вернулся наутро. Наконец меня позвали, я расплакался и все рассказал, чистосердечно раскаявшись, как перед расстрелом. Папа сказал, что этому милиционеру очень плохо и он может умереть. Если умрет, то папу посадят – я был несовершеннолетним. А если не умрет, то папа убьет меня. Так что в обоих случаях мне крышка. Мама плакала и просила папу что-то сделать, обо мне уже забыли, как будто я был где-то далеко. Папа начал звонить друзьям, врачам… Мама настаивала, чтобы он позвонил министру.
– Но даже если он не умрет, то уголовное дело возбудят за хулиганство, – говорил отец, сжав зубы.
В общем, хотя уже было светло, я лег спать – с тяжелым грязным камнем на сердце. Это был как будто тот самый камень, который угодил в голову несчастному милиционеру. Надо же… Еще вчера была суббота, мы хотели на речку и ничего не предвещало беды, а сейчас – полный кавардак, хаос, неведение… Как легко испортить жизнь и как трудно ее сделать лучше.
Я ждал приговора. Папы опять дома не было. Вдруг заходит он домой и спокойно говорит, что милиционер не умрет и дело замято. Папа сел на стул, мама дала ему воды и спросила:
– Ты что, министру позвонил? Или откупился?
Папа сказал, что нет, до министра и до взятки дело не дошло. Просто о происшедшем узнала соседка Тома. Араик ей все рассказал. Она позвонила куда надо, сказала кому надо и все уладила. Где это «куда надо», я так и не понял. Это было такое мистическое место, где решается все как надо, и в этом «куда надо» ей сказали, что все в порядке, милиционер не жалуется и это был несчастный случай. Милиция даже денег не захотела содрать с отца. А это было просто невероятно, чтобы менты отказались от папиных денег.
Мама была в шоке. Она была удивлена. Как это она – Тома, у которой нет ни золота, ни мужа, какая-то пьяница с сомнительным поведением – все уладила. Никакой справедливости. Я у мамы на лице увидел не спокойствие после бури, а гнев. Это был гнев советского человека. Гнев, в котором смешивалось личное с общественным, я бы сказал, с государственным. И не знаешь, что в этот момент важнее: то или другое. Мама была растеряна.
Месть
У нас во дворе был мальчик, которого звали Вреж. Много есть странных армянских имен, но имя Вреж означает «месть». Кстати, это распространенное имя в Армении. Думаю, это связано с тяжелой историей народа. Но здесь не будем об этом.
Его звали Вреж – и все. Мальчик был меньше нас. Мы редко его брали в футбольную команду, он разве что играл с нами в «казаки-разбойники», да и то на стороне девчонок. Вреж был нервным ребенком, постоянно устраивал истерики и еще был конфликтным, а я конфликтов всегда избегал. Мы почти не общались.
Его мать работала в гастрономе на первом этаже нашего здания: там мы покупали молоко, хлеб, там она нас обвешивала, когда брали сахарный песок или масло. Роптать на эту тему в Советском Союзе было не принято. У нас была магическая формула: все нынче воруют – и я ворую.
Ее муж, отец Врежа, был починителем телевизоров – так мы его называли. У него был маленький чемоданчик с инструментами, светлые кримпленовые брюки, сорочка всегда заправлена за пояс, и усы как у Марчелло Мастроянни. Он был очень худым, а его жена, продавщица Парандзем, весила около центнера. У нее были бицепсы и усики, почти как у мужа. Муж был тихим и трудолюбивым мужичком. У него в Разданском ущелье под нашим зданием был небольшой садик. Он весь день там копался, складывал красивые террасы из камней, ставя их друг на друга, сажал деревья, обрабатывал виноград, а утром шел на работу с чемоданчиком. Он даже сделал для нас всех бетонные ступеньки, по которым мы спускались к тутовым деревьям. Словом, был порядочным семьянином и трудягой.