Я тоже это все выслушивал с трудом. Надо же, отец был хулиганом, но дослужился чуть ли не до министра. Но в моем случае быть хулиганом было нельзя. Мама говорила, что меня и в дворники не возьмут, потому что даже метлу не доверят!
Как только меня перевели в другую школу, я вообще стал диким. За новой школой была железная дорога, и я убегал с уроков туда гулять. Я любил на рельсы класть копейку. Ждал, когда по ней проедет поезд и она расплющится. Копейки принимали овальную форму, всегда разную, и меня это забавляло. У меня даже была коллекция из таких копеек.
Я убегал с уроков не один, а с друзьями, мы гуляли по шпалам и сводили с ума машинистов электропоездов. Когда состав с визгом приближался, я стоял между рельсами до того момента, пока это не становилось критическим. Мне не хватало адреналина и нравилось, что машинист гудит и машет руками. Когда оборачиваюсь в прошлое, удивляюсь, как я дожил до совершеннолетия. Теперь понимаю, что жизнь я любил, но она не должна была быть спокойной.
В школе у меня был один друг, русский мальчик Андрей. Хотя и не совсем русский: он был метис, как гордо называл себя сам. Фамилия у него была Саркисов, и я постоянно дразнил его, что он избегает быть армянином, но ему на это было наплевать. Он был идейным пионером, а потом и комсомольцем, и у него была философия коммунизма, что все нации должны слиться в одно общее. Так Андрей рассуждал в шестом классе. Он был вундеркиндом и уже в школе бегло читал по-английски. На армянском тоже читал, но не всегда понимал, что читает. Во всяком случае, я так думал. По-моему, он в армянском только и знал, что буквы, и выговаривал все с русским акцентом. Получалась совершеннейшая белиберда, но Андрея любили учителя – за то, что он был умным мальчиком. По мне, он был ни рыба ни мясо, но я с ним дружил, потому что чувствовал, что он, как и я, необычный. Просто сейчас уже понимаю, что его необычность была в сторону суперположительного. А я был необычным со знаком минус: беспробудный двоечник, которого терпели в школе только ради папы и мамы. Как видите, необычность дала свои плоды. Андрей сейчас профессор МГУ, а я – клоун, как говорила моя покойная мать.
Через пару лет я и этой школе надоел своими выходками, и директор попросил отца перевести меня еще куда-нибудь. Несмотря на то, что очень уважает моего отца. Но он не может убеждать своих коллег выдать мне аттестат зрелости. Его никто не поймет.
А мне кажется, и здесь они просто в очередной раз хотели попытаться с моих родителей содрать деньги за то, чтобы их сыну-дегенерату выдать аттестат. И мама решила меня опять перевести в другую школу, чтобы не было конфликта. Уже в третью.
Я перешел туда в восьмом классе. И моим мучениям оставалось два года. Я ждал окончания школы, как пожизненно заключенный ждет амнистии. В том классе, куда меня перевели уже взрослым подростком, все давно передружились и меня просто не приняли. Я был изгоем. Долгое время присматривался, с кем можно завести отношения, и понял, что я совсем одинок. Учился я, как всегда, плохо, и не у кого было списывать диктанты и контрольные.
Девочки были совсем взрослые девицы. А я – все такой же маленький, и меня просто не воспринимали. Меня не звали на вечеринки, со мной не играли в футбол после уроков. Я был нулем. Или чем-то лишним. Оставалось ждать, когда кончатся уроки, чтобы побежать домой и спуститься во двор к своим хулиганам.
Чтобы как-то утвердиться в классе, я пустил в ход свои коронные номера – начал корчить рожи на уроках и смешил ребят идиотскими выходками. Это всем нравилось, но до поры до времени. Такое поведение подорвало мой авторитет окончательно, и однажды меня без причины, так, просто, за школьным зданием избили вдребезги. Я потом еле перешел улицу. Притом били меня коллективно, еще и такие ребята, которые вообще бегали за сигаретами для школьных авторитетов.
Я понял, что меня не только не уважают, но и ненавидят. Но до сих пор так и не понял, за что. Может, они видели во мне соперника. А может, настолько я был чужой, что от меня просто хотели избавиться. Словом, я еле добрался домой – в изорванной школьной форме и с синяками по всему телу. Как только я вошел в дом, стало понятно невооруженным глазом, что меня избили. Был долгий разговор, и я объявил, что в школу больше не пойду.
Своим дворовым хулиганам я ничего не сказал. Во-первых, было стыдно, во-вторых, боялся продолжения. Но что греха таить, отомстить хотелось, не скрою. Папа пошел в милицию, и через пару дней начался кошмар. Теперь я еще и доносчик! В один прекрасный день меня вызвали в милицию с папой и мамой. Там была и та команда, которая меня избивала и унижала. Были и родители этих ребят. Милиционер начал толкать речь, что их всех исключат из школы и их ждет исправительная колония. Тут я понял, что в дело вмешался отец со своими связями. Я наконец поднял глаза. Все стояли с опущенными головами и с виноватым видом. Милиционер сказал, если я напишу жалобу, их будут судить. А если нет, то они отделаются выговором за хулиганское поведение. Я должен был почувствовать себя Цезарем, которому достаточно опустить палец – и моих врагов бросят ко львам. Но, к моему удивлению, мне было неприятно. И почему-то даже стыдно. И еще я очень захотел домой, в свою комнату, где был проигрыватель с моими любимыми виниловыми дисками, которые хорошо пахли. Я сказал, что ничего писать не буду. И вышел.
Ко мне подходили родители этих мальчиков и говорили, какой я великодушный и добрый. А мне было настолько противно это слышать, что хотелось провалиться под паркет. Я просто хотел, чтобы этого не было, и все! Хотел все забыть.
Прошел еще год. В классе я ни с кем не разговаривал, да и со мной никто не общался. Честно говоря, у меня и не было охоты с ними о чем-нибудь говорить. Но ненависти к ним тоже не было. Я просто ждал, когда окончу наконец школу. Она была только складом, где хранились мои психологические и физические травмы. Читать и кое-как писать я научился сам, когда понял, что есть интересные книжки вроде «Робинзона Крузо». На армянском читать и писать начал лет в двадцать, в институте. Читал по слогам исторические романы. А все другие науки мне были не нужны. Они для меня не существовали. Зачем я вообще потратил время в школе? Но его надо было пережить хотя бы для того, чтобы заполнить в своей книге еще несколько интересных страниц. Разве не так?
Студент
И вот, наконец, десятый класс, осталось совсем немного. Последний звонок, выпускной вечер – все это по известным причинам прошло мимо меня. На выпускной я даже не пошел. А к нему готовились: девочки шили новые платья, мальчики ждали, что те будут с ними танцевать. И, может, даже целоваться.
А я ждал, когда закончится этот ад. Я чувствовал себя гостем, которому уже все надоели, но выйти из-за стола пока нельзя. Еще пару идиотских тостов надо вытерпеть, и можно раскланяться. А тамада все тянет и тянет, у тебя рюмка на посошок, а он выносит мозг, несет ересь, вспоминает поименно умерших родственников, на которых тебе насрать, говорит о национальных ценностях, пьет за героев. Ты хочешь плюнуть ему в рожу и заорать: «Иди в жопу!» Но нельзя, не поймут тонкую душу. И вот он наконец выливает рюмку себе в горло и закатывает глаза. Ты вздыхаешь, идешь к выходу, не оборачиваясь, медленно надеваешь пальто и хочешь так хлопнуть дверью, чтобы с неба обвалилась голубая штукатурка со звездами, со всеми своими Сатурнами, Венерами, кольцами Юпитеров и прочей космической хренью! Но делаешь глубокий вдох и аккуратно закрываешь дверь за собой, думая при этом: «Я больше никогда сюда не вернусь».
Но надо было еще выклянчить аттестат зрелости, ну хотя бы с четверочками. Тут вмешалась тяжелая артиллерия. Мама взяла отца за жабры, он, с трудом глотая воздух, сказал министру, министр сказал директору, директор сказал классному руководителю… И, несмотря на то что я, как говорили родители, урод, мне дали аттестат, притом неплохой: одни пятерки и четверки.
Я был бессовестным, так что и никаких угрызений совести у меня не было. Ведь у нас не может болеть, скажем, хвост. Да, по всем предметам у меня на самом деле были или двойки, или тройки. Но сын заслуженного педагога русского языка и литературы Нелли Гайковны и замминистра просвещения республики Даниела Варосовича не мог не получить аттестат. И все! Более того, он не мог не поступить в институт. Папа был в панике, потому что нужны были невероятные усилия, чтобы я прошел хотя бы в педагогический.
А в институт надо было поступить обязательно, чтобы не забрали в армию. В СССР был закон, который освобождал студентов от службы. Дело в том, что великой державой руководил тогда Леонид Ильич Брежнев. Он уже еле выговаривал свое имя, и все его окружение было «семьдесят плюс». Так вот, эти старики-разбойники решили объявить войну Афганистану. Было море крови. Объективная информация, естественно, скрывалась, но цинковые гробы приходили каждый месяц. В Афганистан посылали не только кадровых военных, но и призывников – как пушечное мясо. У мамы началась паника. Надо было сделать все, чтобы освободить меня от армии. И вообще, какой из меня воин? Худой доходяга, которого спасает от хулиганов тетя Тома и избивают в классе.
Итак, все ресурсы семьи, в том числе и финансовые, были брошены на достижение цели «ребенок в армию не пойдет»! Меня отдавали к репетиторам, я должен был за год выучить английский. Еще нужно было написать сочинение по русскому языку и сдать пару других гуманитарных дисциплин, а я – урод неграмотный, олух, у которого нет цели в жизни.
И вновь – волшебная палочка Даниела Варосовича. Папа сказал ректору, ректор сказал председателю комиссии, председатель комиссии сказал экзаменаторам, и – бац! Я прохожу по конкурсу. Я – студент педагогического института имени Брюсова.
Я поступил на исторический факультет. Кстати, это был единственный факультет, где учились поровну мальчики и девочки. На остальных были почти одни девицы, особенно на филологическом. Почему-то о девушках из Брюсова в городе ходила плохая молва, мол, они легкого поведения. Даже у нас на факультете говорили. If you want to fuck and suck you must go to filfuck. Но лично я ничего такого в институте не видел. У нас были порядочные девушки из нормальных семей, и на притон институт не был похож.