Меня в Ленинакане дразнили, что я ереванский осел, а в Ереване – что у меня язык трехметровый и рот большой, как у всех ленинаканцев. Да я и сам не знал, кто я. В Ленинакане общался с дворовыми товарищами на ленинаканском диалекте, чтобы не выделяться и не быть похожим на отсталого ереванца. А в Ереване старался говорить правильно, близко к литературному языку, чтобы не смеялись. В общем, было трудно, но выносимо. В этом было больше юмора, чем антагонизма.
Джинсы
В Ереване был так называемый чековый магазин. Вот там можно было купить все. Валюту иметь было нельзя, это каралось законом, притом очень строго. Когда наши приезжали из-за границы, им выдавались чеки вместо долларов, и мама с папой могли на них в этом магазине отовариваться. Нам с Гагой покупали там технику, даже видеомагнитофон, но я больше всего хотел джинсы, как у «Битлз». Сестра достала где-то плакаты с ними, они висели в наших комнатах. Еще у нас была их пластинка. Я ждал джинсы, как ждал маму с папой из Африки. И уже не понимал, чего жду больше.
И вот в очередной их приезд мы поехали в чековый магазин. Мама с сестрой понакупили всякой ненужности: миксер, комбайн, мясорубку «Мулинекс», еще что-то… И вот мы перед джинсами! Гага уже себе выбрала «Лии», пришла моя очередь. И продавщица – толстозадая зараза, змея, свинья, уродка – говорит, что у них нет детских джинсов! По мне проехали электричкой. Я еле сдерживал слезы. Мама обняла меня и сказала, что купит большие. Гага сразу добавила, что вот я вырасту и надену их. Я чуть ее на месте не придушил. Методист и педагог Нелли Гайковна нашла выход. Она сказала, что мы не будем ждать, когда я вырасту – да я бы просто не дожил! – а прямо сейчас купим и ушьем до моих размеров. Я затаил дыхание. Неужели такое возможно? Мне уже не терпелось попасть домой, и чтобы мама их уменьшила на швейной машинке, которую я неоднократно портил, когда был еще совсем маленьким.
Наконец мы дошли. И началось… Мама сперва сняла с меня мерки матерчатым метром, потом сказала приказным тоном завкафедрой русской литературы, что я должен выучить главу из «Мцыри», которую нам задали на летние каникулы. В этом случае, мол, все будет так, как я хочу. Мама неплохо шила, и мотивация была у меня просто огромная. Я взялся за дело. И через два часа все было готово. И гребаный «Мцыри», чего я совсем не ожидал, и джинсы.
Еще я попросил маму приделать на колени латки из кожи, чтобы совсем модно было. Мама выполнила и эту просьбу. Вот и у меня есть радость и счастье советского ребенка! Джинсы, как у «Битлз»! Они были клеш, как в «Ну, погоди!», и с латками, как у хиппи из шестидесятых. Я их снимал, только когда шел в школу, и перед сном. Я даже сам их стирал. Залезал, не снимая, под душ и мыл щеткой. Они становились все красивее и красивее. Джинсы – как коньяк, чем старее, тем лучше. Ну, про коньяк я только что придумал.
Но пока было лето, и нас с сестрой решили отправить в Ленинакан. К бабушке Вардануш и Маро. Когда мы доехали, у бабушки Вардануш отвисла челюсть и поднялось давление. Она не могла поверить своим глазам. Я в лохмотьях с латками на коленках, а внучка в брюках, как слесарь-сантехник.
– Боже мой! Что с этими детьми сделали?!
Маро успокоила старушку, сказала ей, что в город нас так не пустит, а нам предварительно подмигнула, чтобы мы тоже успокоились. Нам же как раз не терпелось выйти в город и покрасоваться.
Мы себе даже не представляли, что могло случиться в Ленинакане до восьмидесятых, если девушка выйдет в джинсах в город… Машины сигналили, люди показывали на сестру пальцем. Если в голове у советского человека много чего не укладывалось, то в голову ленинаканца оно вообще не влезало. И когда мы с Гагой и ее подругой перешли улицу, услышали грохот. Испуганно повернулись и увидели машину, которая врезалась в столб на улице Кирова. Засмотрелся, бедный. Мы поняли, что нам срочно надо домой. Как мы там оказались, не знаю, но это было сделано очень быстро.
Наутро приехал отец. И сказал, что ему доложили добрые люди, что его дочка разгуливает по городу в обтягивающих брюках, виляет попой и совращает несчастных таксистов. Разрушает пуританские устои порядочного города. А сын ходит в лохмотьях, даже в церковь так зашел. Папа велел, чтобы впредь по Ленинакану мы ходили как порядочные дети, а не как беспризорники.
Папу знал весь маленький город, и все знали, чьи мы дети.
Бабка Вардануш посмотрела на него как на спасителя и мысленно поблагодарила Творца, что он услышал ее мольбу.
Крещение
Однажды очень ранним утром папа поднял меня с постели. Я перешагнул через бабку Вардануш, и Маро меня одела. Я не понимал, куда нам надо идти в такое время. Школы вроде нет – у нас зимние каникулы. Ну, правда, бабка Вардануш надоедает и все равно будит меня в десять часов, потому что долго спать, видите ли, стыдно. Но в такую рань?!
Маро сказала, чтобы я не задавал глупых вопросов и набрался терпения. Отец побрился, меня одели как капусту: зима в Ленинакане лютая. Потом Маро сказала, что мы с отцом идем в очень важное место, туда ходят только взрослые мужчины, и мне уже пора стать мужиком. Мне это понравилось. Значит, я тоже уже большой, просто еще не бреюсь, как папа.
Мы вышли на улицу. Ночью выпал снег. Под ногами хрустела дорога, папа шел впереди и не оглядывался. Я старался идти по его следам, снег был глубокий, еще не рассвело. Белая улица блестела от фонарей. Транспорт еще не работал, и мы шли и шли. Наконец папа остановился у подъезда какого-то двухэтажного здания. Он достал из кармана пальто бутылку «Столичной» водки, завернутую в газету, дал мне и сказал:
– Смотри не урони.
Я взял ее двумя руками и стал важно подниматься по лестнице на второй этаж. Мы подошли к двери, папа, не постучав, толкнул ее, и мы попали в коридор незнакомой квартиры. Нас встретила какая-то бабка, поздоровалась тихим голосом, взяла у меня бутылку, потрепала по шапке, которую я пока не снял, и сказала, что я – мужик, настоящий мужчина. Потом провела нас в большую комнату с длинным столом.
Пахло чесноком и стоял пар. За столом сидели странные мужики, некоторые из них накрыли голову полотенцем, другие – лавашом. Я такого еще не видел. И прилип к папе. На нас никто не смотрел, все ели, склонившись над большими глубокими мисками. Притом из-под полотенец было видно, что они едят руками, без ложек. Я был поражен. Если бы мама увидела, как они едят, она, наверное, всех бы наказала.
Мы сели за стол. На нас никто не обращал внимания, все ели и не общались друг с другом. Как будто они были одни.
Бабушка усадила меня и принесла тарелку с неприглядной жижей. Я понял, что мне тоже надо будет ее есть. Папа сказал, что это хаш. Он был как суп, но в него надо накрошить сушеный лаваш, тогда он превращается в кашу. У меня забилось сердце, на меня стали смотреть все эти дяди – чавкая, фыркая и облизывая пальцы. Папа сказал, чтобы я делал как он. Он начал с чеснока, его добавляют по вкусу в суп. Папа мне помог. Потом соль, тоже по вкусу. Мне сказали, что очередность имеет значение. Если сперва покрошишь туда лаваш, то не сможешь правильно, по вкусу, добавить соль и чеснок. Я сделал, как надо. Папа уже спрятался под полотенцем и начал есть. Я решил тоже так сделать. Но не мог понять, как можно есть руками. И вообще, зачем есть руками, если есть ложка? Я огляделся и с ужасом обнаружил, что ложки нет. Потом увидел бабку, которая стояла у стола и прислуживала. Она подошла ко мне и спросила, чего я хочу. Я сориентировался и сказал:
– Ложку можно?
Тут отец вылез из-под полотенца и посмотрел на меня так, как будто я за столом пукнул.
И я понял: лучше бы пукнул! Нельзя было просить ложку!
На меня посмотрели еще и незнакомые дядьки – как мне показалось, неодобрительно. И мне стало ужасно стыдно. Я засучил рукава и начал, размазывая хаш по лицу, есть. Он попадал не только в рот, я вымазался до колен. Все начали смеяться, я не понял почему. Ведь я ем, как все, что тут смешного? Потом все стали говорить, что я молодец и настоящий мужчина. Я стал причиной того, что все начали друг с другом общаться и говорить, какой молодец мой отец, что меня привел с собой. И они обязательно расскажут своим маленьким детям, какой я богатырь и настоящий ленинаканский мужчина. Не то что некоторые из Еревана… которые едят хаш ложкой!
Я превратился в павлина, которому сказали, что у него не только красивый хвост, но и прекрасный голос. И мне показалось, что надо выпить водки. Я потянулся за папиной стопкой. Все опять начали смеяться и сказали, что я выпью в следующий раз, когда еще немного подрасту. И мне налили лимонад. Я еле разлепил свои губы и выпил весь стакан. Хаш был очень сытным, липким, как клей. Я не смог осилить всю тарелку, но главное – я ел его руками! Бабка, которая прислуживала, вытерла меня мокрым полотенцем и скормила мне уже ложкой остатки из тарелки. И мы встали. Папа оставил бабке зеленую трехрублевую бумажку, мы попрощались и вышли.
На улице уже было светло. Я вдохнул свежий воздух и понял, что со мной сегодня произошло что-то особенное. И надо обязательно рассказать маме, как я ел хаш руками. Папа был согласен, но попросил сразу этого не делать. День был еще впереди, и не хотелось его портить.
– Вырастешь – расскажешь. А пока пусть это будет нашим секретом.
Икра
Как-то мама с папой полетели в Москву. Наверное, за покупками. В ядерной сверхдержаве был дефицит на самые примитивные товары, начиная с одежды и заканчивая мебелью. Хотя Армения считалась экономически развитой республикой.
Дефицит был визитной карточкой СССР. Легкая промышленность производила в основном говно, которое нельзя было носить или употреблять. В СССР хорошо делали только то, чем и на чем можно было убивать, уничтожать и летать в космос, чтобы лучше видеть врагов. Леонид Ильич целовался в десны с руководителями соцстран, и было такое ощущение, что они сейчас начнут сношаться прямо перед камерами. Про это рассказывались анекдоты, расцветал с яблонями и грушами народный фольклор. Заграничные товары – мы их тогда называли фирменными – можно было купить только в Москве. Особенно в магазинах ГУМ и ЦУМ. Отключив предварительно нервы, чтобы не задушить неприветливую продавщицу, для которой ты – черножопый.