меялись, нам было весело.
Иногда после процедур я оставался в парке посидеть на скамейке. А Маро со своим кавалером хромала по аллее. Мужичку было примерно за семьдесят, но он жрал Маро взглядом, и я понимал, что в его случае возраст – не помеха. Маро тоже удивлялась.
– Ты смотри, а! Старый хрыч, а ведет себя как мальчик. Если бы не мой Гуго, я бы ему показала, где раки зимуют, – говорила она, и мы смеялись.
Я представлял, что бы с ним сделала Маро.
Как-то она вернулась из магазина и пожаловалась, что как дура пошла с ним одна, без меня. Так он ее ущипнул за попу при людях.
– Я чуть в землю не провалилась, он хотел меня обнять!
Она говорила это вроде бы раздраженно, но было видно, что ей это нравится.
Она очень любила флиртовать, и за это мама часто называла ее при мне шлюхой. Мне это ужасно не нравилось – ровно так же, как когда Маро называла маму селедкой ереванской. Но я молчал. Только когда мне было лет тридцать, я сказал обеим: «Вы меня заебали!»
Как-то вечером мы с Маро сидели и пили чай, старичок-бодрячок уже ушел, и мы собирались ложиться, но не тут-то было: в открытую форточку вдруг с ором ворвались две кошки. Они пролетели по серванту – слоники оказались на полу, – оттуда через телевизор на стол, и кошка выпрыгнула обратно в форточку. А кот сделал кульбит, на лету кончил Маро на свитер и выскочил следом за своей любовью. Это все сопровождалось истошным визгом, как будто резали сразу всех детей на свете или жарили заживо всех свиней в аду. К нам влетела хозяйка и не узнала ни нас, ни свою комнату. Все, что возможно было уронить и разбить, валялось на полу, даже чайник с кипятком, который стоял на столе, теперь лежал под ним. Маро же сидела в черном свитере с белой кляксой кошачьей спермы. Хозяйка схватила веник и выбежала во двор, как будто она могла найти этих хулиганов. А мы сидели после шокотерапии, открыв рты. Маро с отвращением посмотрела на свой свитер и прошипела:
– Это еще что такое? – а потом поняла и уже сквозь смех до слез еле выговорила: – Вот теперь Гуго меня точно повесит!
Мы взорвались.
Я никогда не понимал, почему у кошек секс всегда начинается и кончается войной. В живой природе, по-моему, больше такого нет. Все от этого вроде получают удовольствие, а кошки готовы друг друга искалечить.
Настал последний день. Старичок-бодрячок проводил нас до вокзала, он нес все наши чемоданы, сумки, рюкзаки, кошелки. Когда приползла гигантская зеленая гусеница под названием «поезд», старичок пожал нам руки. На Маро он смотрел, как герой индийского фильма. Не хватало только, чтобы он запел, а Маро, хромая, станцевала босиком на перроне. Было смешно и грустно. Я вспомнил Линду из больницы. Мы вошли в гусеницу. И поползли в ней обратно.
Маро посмотрела на меня, и мы поняли, что думаем одно и то же: как хорошо, что Мамикон не с нами!
Как-то, когда Маро уже была очень старая, я привез ее на нашу дачу. Она любила проводить время на природе и есть абрикосы прямо с дерева. Возвращаюсь утром и вижу, что наши ворота открыты настежь. Я испугался, кинулся бегом на веранду, толкнул входную дверь – она спокойно проскрипела и открылась. Из спальни раздавался мирный храп Маро, она спала себе и не знала даже, что я вошел. Я ее разбудил и сердито сказал:
– А если бы это был не я? Ты что, с ума сошла на старости лет? Как можно спать с открытыми дверьми?!
– Эх, Серёжик! В моем возрасте, что бы со мной ни сделали, – все к добру.
Мы долго смеялись.
Гуго
У Маро был постоянный любовник. Его звали Гуго. Тот самый, про которого я уже говорил. Думаю, другие со временем постепенно рассосались, а он остался с ней на всю жизнь. Это был высокий, красивый, лысый мужественный человек. Мама всегда удивлялась: что он в этой уродке нашел? Маро говорила, что та ей завидует, что ее, Маро, любят, а селедку, мою мать – нет.
Папа уже закрыл глаза на похождения сестры, тем более что Гуго был его другом детства.
Ирония судьбы забросила мать с отцом в Америку. Оказалось, что и Гуго с семьей там, и они ходили в один дедский сад – так называется дом развлечений для престарелых. Никто уже не вспоминал обиды. Как говорится, время все лечит.
Гуго для Маро делал все, но у него была своя семья. Как рассказывала мама, Гуго не женился на Маро по двум причинам. Во-первых, та была хромой с детства, и отец Гуго был против. Во-вторых, у Маро уже в молодости была испорченная репутация, и об этом знал весь город. Так Маро осталась старой девой. Я удивлялся, почему она не родила от Гуго. Для меня это долго оставалось секретом.
Кукла
Мама мне рассказала потом, когда я вырос, что у Маро от Гуго в молодости была внематочная беременность. Ее с сильным приступом забрали в больницу и извлекли зародыш. Она чуть не умерла. Это был позор на весь город. Все шушукались, мой отец не знал, убить сестру или наложить на себя руки. Мама, хоть и ненавидела Маро, не хотела скандала и убедила отца закрыть на это глаза, тем более что Маро после операции стала бездетной.
– Отстань от нее, ее уже бог наказал, – говорила мама.
Отец сестру пожалел и навсегда оставил в покое.
Позже я слышал эту историю и от самой Маро. Когда она вернулась домой из больницы, бабка Вардануш не хотела ее принимать, но Маро было наплевать на всех, тем более на свою мать. Она зашла в свою комнату и не выходила оттуда несколько дней. Маро рассказывала, что бабка Вардануш в один прекрасный день все же размякла и решила сделать ей подарок. Она пошла в универмаг и купила большую немецкую куклу. Когда куклу поворачивали, она говорила хриплым голосом: «Ма-а-ма-а». И вот Маро видит, как бабка Вардануш заходит домой с ребенком на руках.
– Я долго смотрела и никак не могла понять, что это.
Тогда Вардануш положила куклу на диван и сказала:
– На вот! Возьми, это тебе вместо ребенка, чтоб успокоилась.
Маро долго оплакивала эту неживую куклу, как свой потерянный плод.
Я не знаю, была бабка психологом или дурой, но Маро это помогло. Эта кукла сидела на подоконнике до последних ее дней. У куклы была вывихнута нога, как у Маро, и стеклянные мертвые глаза. Я никогда с ней не играл.
Сто долларов
С Гуго у Маро была странная связь, и я как-то развел ее на разговор об этих отношениях.
Кое-что я уже слышал от мамы. Но Маро рассказала мне, как она им завладела.
– Я хотела за него замуж, но его отец был против нашего брака. Я была хромой, и у меня не было приданого. Так что мы с Гуго повстречались, но женился он на одной селедке. Худой, как твоя мать. Но он продолжал ходить ко мне. Я знала, что в один прекрасный день он от меня окончательно уйдет… У меня было много поклонников, я их всех отшила. Хотела остаться с ним.
Однажды ко мне пришла Сильва и посоветовала его приворожить. Была у меня такая подруга, ныне покойная. Она дала адрес одного человека, который владел магией. Я была в отчаянии и решилась на этот шаг. Пошла к нему домой. Человек посмотрел на меня, попросил сесть и дал кофе. Потом я ему рассказала, чего хочу. Он попросил фотографию Гуго. Сильва меня подготовила, и я взяла фото на всякий случай. Достала его из сумки и дала ему посмотреть. Он внимательно его разглядывал, наверное, минут пять. Пристально. Потом написал что-то на желтой бумажке, притом писал задом наперед. И протянул мне эту бумажку. Я посмотрела – там каракули какие-то, ничего не понятно, как арабские буквы. Человек сказал, чтоб я бросила эту бумажку в стакан с водой, потом дала бы Гуго оттуда попить, когда он попросит. Я спросила: а если не попросит? А он так уверенно говорит, мол, попросит, и будет с тобой, пока не перейдет за воду. Я спросила, что это значит – перейдет за воду? Какую воду, когда перейдет? Человек посмотрел на меня и сказал: «Потом все поймешь». Я заплатила ему и пошла домой.
На следующий день Гуго – как по плану – приходит ко мне. Мама ушла куда-то, я была одна. Он сел, было жарко. И представляешь, попросил воды! Я тот стакан с водой держала в шкафу, чтоб никто не вылил. Вышла на кухню, открыла шкаф. Думала, сейчас достану эту чертову бумажку и дам выпить. Но, представляешь, бумажка растворилась! Меня охватила дрожь, но я собралась и понесла ему эту воду. Гуго жадно выпил, пожаловался, что она теплая, потом попросил поесть. Я налила ему холодного спаса. Он поел и ушел… С тех пор он всегда – тридцать лет! – был со мной. Покупал для меня продукты, особенно хорошо выбирал сыр на базаре. Гуго же был часовщиком, и будка его стояла у входа на базар. Всегда, как только закончит работу, позвонит с уличного автомата, мол, что нужно купить. В общем, он стал моим мужем, только что не спал у меня дома. Вардануш его тоже любила. Хотя все соседи знали, что он мой, я оставляла дверь в подъезде открытой, чтоб он не стучался. Потом, когда уходил ночью, я за ним запирала. Однажды он меня отвез на Черное море. Это было что-то!..
Маро иногда давала паузу, как бы растягивая удовольствие, набирала воздуха и продолжала:
– Мы лежали на песке. Все на меня засматривались, я была в теле – не то что твоя селедка-мать или его чахоточная жена. Он ревновал, но что я могла поделать? – Когда Маро говорила о ревности, она превращалась в девочку. – Один раз даже побил меня за то, что на меня смотрят. Я понимала, что он без меня жить не может, и прощала ему все, даже побои. Он всегда меня провожал домой с работы, но не шел со мной рядом. Его лысина блестела то на том тротуаре, то под тем фонарем. И так – до самого дома, почти каждый день.
Она говорила правду. Я сам его видел. Когда еще ребенком ходил с ней из бани домой, она мне показывала:
– Вон, Серёжик, видишь, блестит голова лысая?
Я понимал, что Гуго за нами следит, и это ей нравилось. И я знал, что об этом нельзя говорить папе. Это был наш с Маро секрет!
– Вот так вот, Серёжик. Так мы и прожили… Прав был тот человек. Гуго ушел от меня семь лет назад. Когда уехал за воду. Я только сейчас поняла, что это было «за океан». В Америку. Я сперва не понимала, почему он мне оттуда не звонит или не пишет, вообще нету новостей. Очень переживала. Но потом поняла, в чем дело. «Он будет с тобой, пока не перейдет за воду».