А у режиссера Росселлини вторым режиссером был другой режиссер — Феллини. А Росселлини и Феллини — это величайшие фигуры мирового кинематографа. И Бондарчук у них снимался в роли какого-то русского партизана, и они его боготворили, потому что, общаясь с ним, понимали, что русские — это никакой не ужас и не русский жупел, а поразительные люди, удивительный народ, если у них такие партизаны, как Бондарчук. И эти свои, исключительно человеческие связи с самыми надежными, одаренными и лучшими кинематографистами мира Бондарчук естественным образом, совершенно для этого ничего не делая, сохранял всю жизнь.
Его очень любили, его обожали и, что самое главное, уважали. Он внушал уважение. И вот, представьте, эта салфетка с земным шаром, с облаками вовсе не помешала ему стать одним из самых тонких, трогательных, человечных режиссеров. Когда он снял «Судьбу человека», она вышла почти вместе с великой картиной «Летят журавли», все стали говорить: «Да, конечно, много хорошего сейчас снимается советского кино, но, оно все, конечно, не на уровне „Судьбы человека“». А «Судьба человека», между прочим, была его режиссерским дебютом!
Судьба человека
Судьба человека
Все сразу обалдели и поняли, что это какой-то невероятно высокий режиссерский уровень, планка поднята невероятно высоко. Человеческие чувства, человеческое сердце, человеческое сострадание, этот колоссальный космос — открыл и воплотил Бондарчук. Он сделал космос человеческой души — «Судьбу человека».
И потом началась эта невиданная, невероятная жизнь, огромный кусок жизни Сергея Федоровича. Это была такая жизнь, что трудно даже себе представить.
Никита Сергеевич Хрущев съездил в Америку и посмотрел там очень хорошую по-своему картину — американскую «Войну и мир» Толстого с замечательной Одри Хепберн. Очень хорошая картина! Он ее посмотрел и сказал: «Это не дело, что у американцев есть „Война и мир“, а у нас „Войны и мира“ нет. Она наша». И он, вернувшись из Америки, объявил: «Мы должны догнать и перегнать Америку по мясу, молоку и по фильму „Война и мир“». Он объявил всеобщий всероссийский напряг по съемкам кинокартины «Война и мир».
И за это взялся Сергей Федорович Бондарчук. Взялся не потому, что он был карьерист или человек, который хотел делать что-то такое, что остальные не могут. Это все ерунда. Салфетку помните? Там был нарисован земной шар и ползущие облака. Он вдруг понял, что это его картина. По его душевному масштабу, по его пониманию белого света и устройства жизни. И началась невероятная беспримерная история. Легенды тогда были невероятные. Говорили: «А чего вы хотите? На Бондарчука работают восемь или двенадцать заводов. Что делают заводы? Заводы льют пушки. Какие пушки? 1912 года. Пушки на лафетах льют. А остальные что делают? А остальные шьют формы. Какие формы? Французской армии, русской армии, генеральские формы. А шитье мундиров осуществляют золотошвейки». Меня тогда на «Мосфильме» еще не было. Но то, что я вижу на экране… Вот я, например, снял двадцать картин, но ни в одной из них у меня нет даже малой толики того, что было сделано в этой картине. Причем масштаб этого дела соразмерный масштабу души Сергея Федоровича, в этом весь номер. Соразмерный, а не выдуманный! Он, конечно, был невероятным. Как невероятными были и несчастья, которые сыпались на него на этой картине в таком изобилии.
Да, очень тяжела «соболья шуба» Бондарчука. Они сняли невероятной сложности, невероятного масштаба, невероятной организации сцену Аустерлица. И вся эта сцена оказалась в браке на пленке. Если бы я хотя бы пять кадров из Аустерлица снял и они бы оказались бракованными, я стал бы уже тогда таким же седым, как сегодня. А было забраковано все… И Сергей Федорович все переснимал заново, еще раз…
Все это было невероятно сложно. Это просто с ума сойти можно, даже если просто подумать о том, чтобы это заново сделать. Пожары… Сцены пожара Москвы. Брак… И Сергей Федорович снял все это второй раз. Они снимали все это с совершенно замечательным оператором Петрицким. И существует множество таких, очень правильных, очень хороших легенд русского кино о великой русской операторской школе: Москвин, Рерберг, Лебешев.
Как-то обошли, я до сих пор не понимаю почему, имя этого изумительного оператора Петрицкого.
А кроме того, что он изумительный оператор, он еще совершенно феноменальной мужественности и силы человек, который стоял за Сергеем Федоровичем и который делал все эти невероятной сложности дубли и трудности сцен. И при всем при этом Сергей Федорович оставался мастером тончайших психологических сцен, тонких нюансов, потому что он был так устроен. Он прекрасно понимал, что в нормальной человеческой жизни должны одновременно жить два космоса: космос мироздания и космос человеческой души.
И вся «Война и мир» — это великолепное и великое сочленение космоса мироздания и космоса человеческой души. Это, пожалуй, самая знаменитая русская картина в мире. Я уже не помню, существуют фантастические цифры на тему того, сколько людей на белом свете посмотрели «Войну и мир», сколько людей узнали, что, оказывается, русские — это вот такие, как Пьер, такие, как Наташа, которую блистательно играла Люся Савельева. Эта картина поколебала сознание мира по отношению к русским. Они вдруг поняли, что Россия — тоже космос.
Я когда-то, примерно двадцать лет назад, снимал про Сергея Федоровича и про Федю Бондарчука программу «Отец и сын». И в этой программе Сергей Федорович сказал удивительную по такой ясности и простоте вещь. Я стал говорить: «О, сколько вы натерпелись, сколько вы пережили на съемках „Войны и мира“». А он говорит: «Да, съемки трудные были…
А знаете, что такое выбор натуры по „Войне и миру“? Ты знаешь, сколько России я вот этими ногами исходил?»
Понимаете, это же все не компьютер, это же все не агентство по подбору натуры. Это собственные ноги, глаза, разум, душа великого художника. Конечно, мы ничего не понимали. Мы все время, да и до сих пор находимся в состоянии всеобщей подозрительности друг к другу. «Ну, конечно, если бы на меня работали восемь заводов… Конечно, если бы у меня в кабинете стояла государственная „вертушка“ — телефонная связь лично с Никитой Сергеевичем Хрущевым, то и я бы мог…» А никакого «и я бы мог…» не было бы. Никто бы ничего подобного не сделал, сохранив в себе при этом ясный, здравый смысл.
Он же — Сергей Федорович Бондарчук — был человек исключительно своеобразного юмора. У меня на дипломной работе работал ассистент его оператора, такой Гриша Шпаклер. А он до этого работал на «Войне и мире» четыре года дольщиком, тележку возил. Они доснимали уже четвертую серию этой безумной киноэпопеи, шел пятый год съемок. А Шпаклер был очень хороший, но очень рассеянный человек. Бондарчук стоял на тележке и репетировал, а Шпаклер вез, вез его и… не установил ограничителей. Тележка свалилась с рельс. Лупа очень больно бьет по глазу, и это счастье Бондарчука, что Шпаклер не выбил ему глаз. Он медленно слез с этой тележки, и очень тихим голосом, оглядел всех. Он всегда, когда сердился, говорил очень тихо, и он сказал тогда: «Выбирайте, выбирайте: я или Шпаклер». Это конец «Войны и мира».
Война и мир
Война и мир
А еще у Сергея Федоровича на «Войне и мире» была клиническая смерть. Он многое мог продумать, многое выдержать, но силы человеческие имеют какой-то предел, и этот предел человеческих сил несколько раз переходил на «Войне и мире». Вот так тогда снимали кино! Не с профессиональными задачами и амбициями, а вот так, на пределе человеческих сил. Зачем ему это было надо? Я не могу сказать, не знаю. Наверное, то же самое, когда человек хочет писать стихи, а ему мало в том помогают.
«Война и мир» получила «Оскара», и Бондарчук встал перед жизненной необходимостью: а что делать дальше? И тут Геннадий Федорович Шпаликов предложил ему, конечно, совершенно гениальную вещь. Это только гению в голову могло прийти. Он написал сценарий, и этот сценарий существует, о том, как дети героев «Войны и мира», дальше живя в России, выросли и многие из которых стали декабристами. И все они попали в то великое петербургское наводнение, когда город был затоплен, когда, казалось, исчезнет вся Россия.
И сама по себе мысль о том, чтобы снять следующую картину после «Войны и мира» о детях героев, — это была совершенно гениальная мысль! И Сергей Федорович за нее очень ухватился, но что-то его остановило, почему-то он не снял эту картину. Хотя он снял следующую картину — просто феноменальную, фантастическую картину, — он снял «Ватерлоо» с великим Родом Стайгером в главной роли. Это феерическая картина! Лучше меня про все это мог бы рассказать его помощник и друг грандиозный Владимир Николаевич Досталь, который пришел на картину «Война и мир» помощником режиссера и все хлопушкой хлопал: «кадр первый», «дубль первый», «кадр девяносто четвертый», «дубль второй», «третий…».
А через год работы на этой картине он стал вторым режиссером этого фильма — практически начальником штаба всей этой огромнейшей человеческой махины. Сергей Федорович — очень сердечный и памятливый человек. Они учились вместе с отцом Володи Досталя и Коли Досталя во ВГИКе. И случилось так, что отец Володи и Коли, когда они были еще детьми, погиб на съемках. И Бондарчук, естественно зная, что никто отца заменить не сможет, взял на себя отцовский труд.
Володю он взял помощником режиссера просто потому, что ну вот так судьба сложилась. И вдруг выяснилось, что Володя — это единственный человек, который может скоординировать всю эту немыслимую, нечеловеческую съемочную авантюру «Войны и мира». То есть под Володиным началом находились корпуса, дивизии и армии. И Сергей Федорович всегда прислушивался на съемках «Войны и мира», что говорит Володя. А в каких-то случаях он даже побаивался Володю, такие случаи тоже были. Когда Володя говорил: «Сергей Федорович, вы неправильно себя ведете», «Сергей Федорович, армии стоят», «Сергей Федорович, генералы вон в ложбинке сидят. Видите, сколько их? Все они вас ждут, Сергей Федорович».