«Помню».
«Тамара только не пугайтесь, когда меня увидите. Я большой, черный, с усами. Похож на торговца урюком с базара!»
«Значит, вы не изменились».
Нагрянул, стало быть, посреди ночи, с трудом припоминая их ту первую встречу в Ленинграде.
«Тамара, Тамара… какая еще Тамара?»
А вот такая: Тамара Николаевна Зибунова 1945 года рождения, в 1968 году закончила физмат Тартусского университета (хотя мечтала учиться в МФТИ в Москве), программист (хотя всегда предпочитала гуманитариев технарям), разведена.
Тамара Зибунова вспоминает:
«Я накормила его ужином и предложила лечь спать. Мне утром надо было на работу. Сережа был возбужден. Лечь не мог. Хотел выпить. У него была приличная по тем временам с собой сумма – рублей 30… Нам повезло. Мы попали в знаменитый Мюнди-бар. Сергей растерялся. Водки нет. Поддают слабые коктейли. Коньяк только порционный – по 50 грамм. Еще не зная его отношения с алкоголем и не понимая, что он с похмелья, я предложила, на мой вкус, очень выгодный и вкусный коктейль – джин с вермутом. На закуску были только жареные орешки. Ни напиток, ни закуска Сереже не понравились. Всевозможный ухаживания я пресекла. Напомнив, что он попросился только на ночевку».
А что было дальше?
Надо попытаться вспомнить, но Тамара признается: «Я не могу почему-то. Даже письма его перечитывать больно. Вроде бы все это так давно пережито, из другой жизни, но, взяв в руки его письмо, я начинаю волноваться и тревожиться. Комок подступает к горлу, и я сама не могу понять – почему. Хотя, если придется к слову, спокойно вспоминаю, иногда даже смеюсь. Не знаю, в чем дело. Все это случилось, конечно же, после его смерти. Как будто бы какие-то другие у нас с ним стали отношения, более глубинные. Мы были очень близкими друзьями. Он где-то честно пишет, что в Таллин попал случайно, оказалась попутная машина и были три телефона. Я была с ним едва знакома, мы вместе были однажды в Ленинграде на вечеринке». Стало быть, приезд в Таллин был бегством номер два. К тому моменту Довлатов развелся с Леной. Жить всем вместе на Рубинштейна было невозможно – постоянные скандалы, выяснения отношений, которые формально уже были выяснены, как следствие, запои, еще и отсутствие работы.
Столица советской Эстонии возникла неслучайно.
Ездить в Таллин развеяться, окунуться в «западную жизнь» было у питерской интеллигенции в порядке вещей. Опять же, эстонский либерализм (в смысле нежелание лезть в проблемы «большого брата») выглядел привлекательно. Садишься в автобус, закрываешь глаза, дремлешь, открываешь глаза – и вот ты уже в Европе. Понятно, что светлые образы вождя мирового пролетариата и Леонида Ильича тут кое-где еще встречались, но уже не так часто и назойливо, как в том же Ленинграде и области.
В результате, с одной стороны, средневековый европейский город (излюбленная съемочная площадка советских кинематографистов), а с другой – все говорят по-русски, хотя, разумеется, Старый Томас посматривает на «оккупантов» с затаенной ненавистью, как вариант, безразличием.
Однако друзья Довлатова, тогдашние обитатели и неоднократные посетители Эстонии предостерегали.
Сергей Боговский[12]:
«Атмосфера русского Таллина тогда, как и сейчас, была довольно убогой. Здесь, в отличие, например, от Риги, никогда не было критической массы интеллигентных людей. Были, конечно, отдельные интересные люди, была определенная окололитературная публика, но никакие серьезные выдающиеся писатели здесь не жили.
Существует миф об Эстонии как о своеобразном советском центре интеллектуальной мысли, который прежде всего связывают с городом Тарту.
На самом деле там была такая же ситуация, как и в Таллине, если не хуже. Конечно, в Тарту преподавал Лотман, а вокруг него был некий круг талантливых филологов, но этим продвинутость этого города и ограничивалась.
Хотя есть в эстонской ментальности одна чудесная черта, которую живущие здесь русские постепенно перенимают. Это тяга к приватности. Здесь никто никого не учит жить. Всем на всех наплевать, если хотите. Каждый живет сам по себе. Идешь по городу и точно знаешь, что никто к тебе не пристанет по поводу нелепой шляпы или очков, никто не будет комментировать то, что ты куришь. В России тогда это было сплошь и рядом. Я думаю, Сергей очень устал от этого, от того, что постоянно кто-то вмешивается в его личную жизнь. Многим москвичам и ленинградцам импонировала наша внутренняя приватность. Они приезжали пожить спокойно».
Лев Лосев пишет:
«Однако Таллин, роскошный и притягательный, заключал в себе серьезную опасность. Не дай бог было переоценить его западные наклонности, либеральные позывы или вольнолюбивые ценности… Игра в Европу, которая десятилетиями кочевала по всем киноэкранам страны, оборачивалась самым обыкновенным лицедейством. Таллин только притворялся Европой, но в действительности не был ею.
Жизнь русской колонии в Таллине напоминала существование в гетто. Между эстонцами и русскими существовала невидимая пропасть, перейти которую было практически невозможно. В каком-то смысле русский Таллин – прообраз будущего Брайтон-Бич. Эстонцы воспринимали советскую власть как оккупанта, который пришел надолго, и старались жить не как в советской республике, а как в стране народной демократии – Польше или Венгрии… К началу семидесятых годов становится понятно: если где-нибудь в Союзе неблагонадежный сочинитель и может издать книгу, то только в Эстонии. Отъезд в Таллин для Довлатова – шанс: или он станет советским писателем, или навсегда окажется на задворках литературной жизни».
Последнее утверждение Льва Владимировича представляется спорным. Ведь даже официально опубликовавшись в провинции империи (неважно, Таллин это или Сыктывкар, Вильнюс или Караганда, Рига или Томск), счастливый билет не вытянешь и едва ли будешь принят с распростертыми объятиями в столичных издательствах и журналах (куда так стремился Довлатов), провинциальным советскими писателем так и останешься.
А тем более в чопорном Питере, где тебе сразу дадут это понять. Тут вообще предпочтительней был образ непризнанного гения самиздата, нежели автора книги в «тверденьком» (переплете имеется в виду), вышедшей в советских издательствах «Тагильский рабочий» или «Эстонская книга» (Eesti Raamat).
Да и не строил, скорее всего, Сергей никаких подобных далеко идущих планов, не в его это было характере, просто шарахнулся с одного советского запада на другой в надежде хоть как-то изменить свою непутёвую жизнь.
Из книги Сергея Довлатова «Ремесло»:
«Почему я отправился именно в Таллин? Почему не в Москву? Почему не в Киев, где у меня есть влиятельные друзья?.. Разумные мотивы отсутствовали. Была попутная машина. Дела мои зашли в тупик. Долги, семейные неурядицы, чувство безнадежности».
Вот и весь ответ.
Таллинские друзья помогли Сереже устроиться внештатными корреспондентом в «Советскую Эстонию». «Молодежь Эстонии» и «Вечерний Таллин». О штате речь не шла, здесь никто не знал Довлатова, да и не было у него таллинской прописки.
Впрочем, последнюю проблему решили довольно быстро: Сергей пошел работать кочегаром, смена – раз в четыре дня. Проработал тут около трех месяцев, как раз до освобождения должности ответственного секретаря в ведомственной еженедельной газете «Моряк Эстонии», которую и занял, а затем перешел в «Советскую Эстонию» в отдел информации.
Довлатов вспоминал:
«Я обошел все таллинские редакции. Договорился о внештатной работе. Взял интервью у какого-то слесаря. Написал репортаж с промышленной выставки…. Голодная смерть отодвинулась.
Более того, я даже преуспел. Если в Ленинграде меня считали рядовым журналистом, то здесь я был почти корифеем. Мне поручали все более ответственные задания. Я писал о книжных и театральных новинках, вел еженедельную рубрику «Другое мнение», сочинял фельетоны. А фельетоны, как известно, самый дефицитный жанр в газете. Короче, я довольно быстро пошел в гору».
Все это время Довлатов продолжал проживать у Тамары Зибуновой по адресу ул. Рабчинского (сейчас Vabriku) 41, кв.4.
Ночевка так затянулась, что и не говори.
Из интервью Тамары Николаевны в фильме «Жизнь нелегка. Ваш Сергей Довлатов»:
«Съезжать он от меня не собирался. Решил ухаживать. Через полтора месяца я поняла, что надо или вызывать милицию, чтобы его выселить, либо сдаться… В моей квартире было печное отопление. В отопительный сезон у нас был уговор – кто раньше придет с работы, тот выгребает золу, выносит ее, приносит топливо и растапливает печку. В большинстве случаях это было так – я прихожу первой, все делаю и только начинаю готовить ужин, Сергей тут как тут. И так недели две. Как только мое терпение иссякало, он этот момент всегда очень чувствовал, приходя домой, я заставала следующую картину – печка топилась, брикет принесен и уложен в шафрейке минимум на неделю, а Сережа готовит ужин!»
Вот такая странная совместная жизнь двух мало знакомых друг с другом одиноких людей, такой вариант противостояния этому одиночеству.
А из Питера меж тем пришло известие о том, что Ася с дочкой Машей отбыли на ПМЖ в Штаты. Разумеется, по израильской визе.
К этому, конечно, шло, но не думалось, что все может произойти здесь и сейчас столь стремительно. Впрочем, после отъезда Иосифа ничему удивляться уже не приходилось.
Стало быть, вернувшись в город, теперь уже не зайдешь на Жуковского, 27.
Этот адрес придется вычеркнуть.
И из памяти тоже.
Почему-то вспомнилось, как они с Валерой Поповым пришли к Асетрине в ее комнату на первом этаже.
Это был 71-й год.
Маленькая Маша сидела в манеже, стоящем посреди комнаты, и с удивлением смотрела на двух не вполне трезвых мужиков в пальто, не догадывалась о том, что один из них является ее отцом.