, 9 февраля).
Наконец, о «стороже» как «жертве» репрессий 30-х годов. Сегодня его изображают антисоветчиком, воителем против тоталитарного режима и проч. В действительности все проще. Падение влияния Троцкого и троцкистов было связано для него с потерей выгодной кормушки. После высылки «демона революции» за пределы СССР интерес к его стихофиглярничанью упал, содержать себя и семью (жена, сын) стало трудно. Принял оппозиционную позу, клял на всех углах Сталина, ни на минуту не сомневаясь в совет-скости. Далее впервые приведем выдержки из протоколов его допросов следователями НКВД (архив ФСБ, дело № II — 34970).
Из доноса-записи высказываний Князева писателем Е. Л. (16 ноября 1936 года). «Я от мозга костей являюсь советским человеком»;«.. во главе существующего режима<…> стоит глупый, злой азиат Сталин, который казнил всех подлинных революционеров, соратников Ленина, Зиновьева, Каменева и др.».
Из протокола допроса(4 апреля 1937 года): «Вопрос: — Дайте показания о характере вашей связи с Зиновьевым Г. Е. Ответ: — С Зиновьевым Г Е. я познакомился в 1918 году в Смольном, один раз был у него дома. Выполнял поручения Зиновьева по своей литературной работе. Я всегда пользовался покровительством Зиновьева и работал под его руководством до 1924 года <…> Вопрос: — Дайте показания о вашей связи с Троцким. Ответ: — Осенью 1920 года по распоряжению Троцкого Л. Д. я был вызван в Москву, был принят им и от него лично получил предложение поехать с ним на Южный фронт. Во все время поездки я все время выполнял литературную работу в поезде Троцкого Л. Д.»[148]
К протоколу приложены изъятые у Князева документы:
телеграмма Троцкого, удостоверение № 45370 о службе его холуя в «Поезде Наркомвоена», личные записки Зиновьева о разрешении его подопечному иметь револьвер, о подарке ему велосипеда и т. д.
Князев болезненно следил за ходом антитроцкистской кампании в СССР, о чем говорят собранные им. соответствующие вырезки из газет.
Если учесть, что ядро преступной группы, заметавшей следы злодеяния в «Англетере», составили участники кровавых рейсов «Поезда Троцкого» (Яков Блюмкин, Георгий Устинов, Петр Подашевский и др.), сомневаться в характере порученного Князеву задания в морге не приходится. Он выполнял роль цепного пса у трупа Есенина.
Коль речь у нас зашла о чисто медицинских вопросах, пора сказать о причинах гибели Есенина с точки зрения судмедэксперта Александра Григорьевича Гиляревского (1855–1931).[149] Многие утверждают, что именно он производил вскрытие тела покойного поэта, и в качестве дополнительного аргумента используют московский архивный акт за подписью доктора Голанта.
Иван Борисович Голант (под этим именем он фигурирует в современной литературе о Есенине). В 1926 году он опубликовал в «Клиническом архиве» (Л. Т. II. Вып. 2), наверное, самую грязную в истории психиатрии статью «О душевной болезни Есенина». В ней такие выражения: «величайший лирик пьянства», «…остается удивляться поистине пьяной любви поэта к зверям и всякого рода скоту», «…распад, расщепление личности» и т. п. (Есенина 5 признавал абсолютно здоровым всемирно известный французский психолог Пьер Жане.), Автор этих и многих других гнусностей приседал на цыпочки перед Леопольдом Авербахом, приятельствовал с небезызвестным рифмоплетом Александром Крученых». заполонившим своей антиесенинской «продукцией» (так [он именовал жанр своих злобных брошюрок) нэпмановский книжный рынок. Но Бог с ним, с этим окололитературным шулером, вернемся к Евгению Яковлевичу Голанту — никакой ошибки! — так его правильно именовать. Сей жулик от науки, оказывается, одно время обретался в Ленинградском педагогическом институте им. Герцена. Что примечательно — штатным доцентом вчерашний «профессор» утвержден 1 сентября 1929 года, когда троцкистские крысы побежали из своих насиженных нор в спасительные теплые углы. В Ленинграде жила сестра Голанта, тоже психиатр[150], — видимо, она и порадела братцу, — не исключено: редактировала его «трактаты» в «Клиническом архиве», собрание выпусков которого представляет почти всю русскую литературу сумасшедшим домом.
Отыскалось и небольшое «дельце» Е. Я. Голанта. В нем есть любопытная пометочка: «1918–1920 годы. Внешкольн. п/о, криминол.», что, очевидно, расшифровывается как занятие сим мужем в некоем специальном подотделе криминологией.
В 1933 году в пединституте им. Герцена Е. Я. Голант исполнял обязанности заведующего кафедрой педагогики, но студенты почему-то не замечали его ума и познаний и протестовали против его лекций (это во времена-то всеобщего послушания); в ту пору профессиональный лжец пропагандировал псевдонауку педологию, и на одном из собраний (2 апреля 1937 года) директор института Н. И. Стриевская, разгромив новомодный абстрактный зуд, сказала о Голанте:«.. редко бывает в институте, мало и плохо работает».[151] И добавила: «Поменьше бы каялись, побольше бы работали…»
Итак, перед нами типичный негодяй своего времени. За свои мерзости он наверняка «пострадал», позже за подлость реабилитирован.
После XIV съезда РКП(б) и особенно после 1929 года Князева, пропагандиста красного террора и мировой революции, выставили на задворки литературы, против чего он горлодерски возмущался, кроя на всех углах Сталина. «Ваша судьба, — писал ему в тот период его друг Лелевич, — вызывает во мне целый взрыв возмущения. — И успокаивал: —.. Крепись! Классовая и неотделимая от нее историческая справедливость возьмет свое!» («Справедливость» сей «неистовый» ревнитель 20-х годов понимал как обязательное собственное господство.) По закону нравственного возмездия, в 1937 году пришел черед Красному Звонарю отвечать за рифмованные призывы к кровавому насилию и отрицание всего святого. Разумеется, позже нашлись духовные родственнички Князева-Шарикова и Лелевича-Швондера, реабилитировавшие своих предшественников.
Теперь, надеемся, понятно, почему в ночь с 28 на 29 декабря 1925 года Князев сторожил тело Есенина в морге Обуховской больницы на Фонтанке. Здесь-то он и сочинил пространное стихотворение (опубликовано в ленинградской «Новой вечерней газете»). Из этого опуса часто цитируют следующую строфу:
В маленькой мертвецкой, у окна,
Золотая голова на плахе.
Полоса на шее не видна —
Только кровь чернеет на рубахе.
Четверостишье обычно приводят как деталь — аргумент в пользу версии убийства Есенина. Меж тем все стихотворение говорит как раз об обратном. Не мог Князев разделять мнение о насильственной смерти поэта! Не для того он был приставлен цепным псом у заледенелого тела. Подпись под элегической балладой («Живший его стихами») насквозь лицемерна. Никогда Князев не сочувствовал таланту Есенина и близких ему крестьянских поэтов — достаточно прочитать его пышущую к ним ненавистью книжку «Ржаные апостолы..»(1924), в которой он «стирает в порошок» Николая Клюева и его собратьев по перу и глумится над Россией.
«Все мы труп бесценный охраняем», — пишет странный ночной сиделец. «С какой целью?» — задаем мы резонный вопрос. Почему на роль сторожа выбран не какой-нибудь служитель прозекторской (здесь работали восемь человек), а заботливо опекаемый партцарьком Зиновьевым преданный ему бард?
Проверка показала: Князев действительно провел ночь в морге Обуховской больницы. В том же стихотворении он пишет: «Вон Беляев… кровью залит весь…» К трупу была прикреплена бумажка с фамилией страдальца. В ленинградской газетной хронике происшествий мы нашли заметку, сообщавшую о подростке Александре Беляеве, зарезанном трамваем в процессе его неудачной попытки вскочить на ходу на подножку. Так что Князев и вправду дежурил у тела убиенного Есенина.
Какой-то абсурд в стиле Гойи. Абсурд присутствует во всей «англетеровской» истории: в контрольно-финансовых списках жильцов гостиницы фамилии Есенина нет, но его упорно в нее «поселяют»; ванны в 5-м номере нет (сохранилась инвентаризационная опись «Англетера», март 1926 года), но воспоминатели «затаскивают» в нее поэта да еще присочиняют для пущей убедительности скандальный сюжетец с подогреваемым без воды котлом; милиционер, вчерашний наборщик солидной типографии, прошедший комиссарскую выучку и экзамен секретно-оперативной школы, составляет полуграмотный «акт» и дает его на подпись явно избранным понятым; следственный фотограф почему-то устраняется, а на его месте в злосчастном 5-м номере тут как тут придворный кремлевский мастер Моисей Наппельбаум, влюбленный в Свердлова и Дзержинского и «кстати» пожаловавший из Москвы; тело поэта еще не остыло, нет еще результата судмедэкспертизы, а ленинградские газеты наперегонки сообщают о самоубийстве, наконец — исчезают многие важнейшие документы есенинского «дела», как будто речь идет о зауряднейшем несчастном, а не о европейски известном человеке, стихи которого уже при жизни переводились в двадцати странах!
Однако пора давать ответ на поставленный выше недоуменный вопрос, связанный с ночным доброхотом. Василий Князев сторожил тело Есенина по чьему-то прямому приказу, а не по своей воле и душевному порыву (такового: у него просто не могло быть). Здесь «темные силы» явно перестарались с подстраховкой Красному Звонарю надо было бы помалкивать о щекотливом поручении, а он, томимым зудом версификаторства и гонорара, раззвонил на весь Ленинград. Не ошибемся, если предположим, что Князев выполнял в ГПУ роли самого дурного свойства (о его подобной склонности пишет в мемуарах хорошо его знавший по работе в «Красной газете» литератор А. Лебеденко, (Приятель К. Федина).
Прослеживается связь Князева с чекистами-сексота-ми и даже непосредственно с ведомством ГПУ. 1 ноября, 1924 года на заседании бюро коллектива 3-го Ленинградского полка войск ГПУ рассматривалось его заявление о восстановлении в партии (очевидно, как лицо «свободной профессии», он стоял на учете в этом полку). В тот день парторг Василий Егоров просьбу Князева отклонил — «ввиду его неразвитости» и потери связи с организацией с 1922 года. Удивляться такой резкой оценке «горлана-главаря» не следует, он, самоучка, умел лишь бойко слагать звонкие рифмы, книг же читать не любил. Прижимистый в деньгах, подолгу не платил партвзносов. Из протоколов собраний сотрудников «Красной газеты», где он печатался, известно, что в феврале — августе 1924 года (полгода) сей зиновьевский певчий не заплатил в партийную кассу ни копейки, хотя только в феврале того же года его заработок составил 259 рублей 68 копеек, а это в ту пору месячный оклад советского чина губернского масштаба. В протоколе № 100-6 заседания комиссии РКП(б) Центрального района (1924 год) по идеологической проверке сотрудников «Красной газеты» о Князеве сказано: «Не дисциплинирован. Член партии с уклоном к рвачеству. В партии является балластом». Позже, как видим, он пытался получить партбилет в чекистской организации, но и там ему это тоже не удалось.