ными, почти счастливыми. Все хорошо понимали значение этого дня, этого события, так долго ожидавшегося, после стольких колебаний долженствовавшего, наконец, совершиться.
Царское семейство не заставило себя ждать. Одновременно из внутренних покоев появились — императрица, цесаревич, великая княгиня и все их дети. Императрица была в самом роскошном своем наряде, в котором показывалась весьма редко. Она вся так и сияла бриллиантами.
«Игра сих драгоценных камней теряется от блеска ее глаз и ее улыбки!» — слова эти были сказаны Державиным и быстро облетели присутствовавших.
Певец Фелицы допустил, конечно, некоторое поэтическое преувеличение; но все же замечание его было верно — давно, давно никто не видал государыню с таким сияющим лучезарным лицом. Она будто помолодела, она забыла все недуги последнего времени, все свои заботы и каждым своим движением, каждым взглядом выражала горячую, сердечную радость.
Она вышла к собравшимся придворным, ведя под руку юную невесту, такую же сияющую, как и она, прелестную более чем когда-либо, стыдящуюся своего счастья и этих со всех сторон устремленных на нее, восторженных взглядов.
Все были довольны, даже лицо цесаревича не хмурилось. Он ласково здоровался направо и налево, ища глазами людей более или менее ему симпатичных и обращался к ним с милостивыми словами.
Прошло минут десять, толковали о том, что вот сейчас должен приехать жених.
«Митрополит уже приехал; в бриллиантовой комнате все уже приготовлено… Сейчас, сейчас прибудет король!» — говорили в толпе.
Между тем, минуты шли за минутами. В зале, где находилась императрица, показался Зубов. Он остановился невдалеке от Сергея, и тот невольно был поражен, взглянув на лицо его.
«Что это с ним такое, он будто чем-то поражен, глядит как-то растерянно, смущенно?..»
Императрица, очевидно, искавшая его, подошла к нему. Сергей был от них так близко, что невольно, вовсе не желая быть нескромным, расслышал слова их разговора.
— Что это значит? — сказала она. — Ведь уж семь часов, даже больше, а его все еще нет?
— Я сам не понимаю, — отвечал Зубов. — Морков отправился к нему в половине шестого, как было условлено, для подписания контракта и статей брачного условия.
— Что же это значит? Не случилось ли чего-нибудь? — уже с тревогой в голосе спросила императрица.
— Ничего не может случиться, наверно, он сейчас будет.
Но говоря это, Зубов не мог скрыть своего волнения, и она отлично поняла, что он встревожен не менее ее.
— Сейчас же поезжайте, скорей… Я должна успокоиться!
Зубов даже ничего не ответил и быстро исчез из залы. Он почти выбежал на подъезд, крикнул первую попавшуюся придворную карету, бросился в нее и приказал кучеру как можно скорее ехать в дом шведского посольства. Подъезжая, он увидел несколько дожидавшихся там экипажей и в том числе экипаж короля.
Значит, он еще здесь, да и не мог он проглядеть его дорогой!
Войдя в первые комнаты, он уже заметил что-то странное; тревожное предчувствие тяготило его. Он быстрыми шагами шел дальше к комнатам, которые занимал король. Вот он перед дверью его кабинета. Дверь заперта, но до слуха его ясно донеслись громкие, резкие звуки раздраженного голоса. Он узнал голос Густава, и в то же время дверь отворилась — перед Зубовым очутился Морков.
Этот дипломат новой школы в последнее время, благодаря расположению к нему Зубова, почти заменивший Безбородку, поражал противоположностью со своим предшественником. Безбородко, толстый, неуклюжий, всегда неряшливо одетый, совсем не думавший о своих манерах и о впечатлении, которое он производил, был похож на медведя. Морков, красивый, тонкий, изящный, изучавший каждый свой жест, каждое слово, представлял собою очень удачную копию с французского маркиза дореволюционного времени.
Но теперь, выйдя из кабинета короля, он, очевидно, позабыл всю свою изящность, всю свою заученную грацию, лицо его было красно, ноздри раздувались, он сердито отплюнулся.
— Черт возьми, что же теперь делать? — произнес он отчаянным голосом.
— Что такое, что случилось? — испуганно спросил его Зубов. — Контракт… статьи… подписаны?
— Вот контракт, вот статьи! — почти задыхаясь, говорил Морков, потрясая перед собою портфелем. — И ничего не подписано!
— Как не подписано? — крикнул Зубов.
— Не хочет подписывать, все убеждают… заупрямился — не подпишу, да и только!
— Господи, да ведь это невозможно! — заломив руки, простонал Зубов. — Понимаешь, ведь четверть восьмого, все в сборе, давно ждут — что же это такое?
— Я за вами хотел ехать, хорошо, что вы здесь. Вот пойдите, может, уговорите!
Зубов кинулся в кабинет. Там у письменного стола, развалясь в кресле, с признаками сильнейшего раздражения, сидел молодой король, комкая в руках какую-то бумагу. Тут же был регент, Штединг, некоторые члены шведского посольства.
При входе Зубова регент подбежал к нему и отчаянным голосом прошептал:
— Это просто припадок какой-то — он не хочет подписывать!
— Ваше величество, что все это значит? — спросил Зубов, подходя к королю и кланяясь ему. — Меня прислала императрица, она очень тревожится, все готово для обручения… вас давно ждут… ради Бога, поспешите!
Король горделиво поднял голову и, смерив Зубова вызывающим взглядом, проговорил:
— Мне очень жаль, если я заставляю ждать, но не моя в этом вина — вина ваша, господа, — я не ожидал такого поступка!
— Какого поступка, ваше величество?
— Вы хотели воспользоваться обстоятельствами и в последнюю минуту заставить меня подписать такие обязательства, которых я подписать не могу. Где контракт, где ваши статьи? Дайте мне, — обратился он к Моркову.
И когда тот подал бумаги, он быстро перелистал их.
— Вот смотрите, что это такое тут сказано? Что у шведской королевы в моем дворце должна быть особая часовня и особый причт. Кроме того, еще другое, совсем для меня новое, но достаточно и этого. Скажите, пожалуйста, разве я когда-нибудь договаривался с императрицей об этом, разве я обещал что-нибудь подобное?
— Ваше величество, — сказал Зубов, едва сдерживая себя, едва заставляя говорить себя спокойным голосом и в приличных выражениях, — да ведь именно в этом заключалось главное затруднение, и обручение было назначено только после того, как вы изволили обещать не стеснять совести великой княжны.
— Да, я сказал это и теперь не отступаю от слов своих. Конечно, я не намерен стеснять ее совести, конечно, она может исповедовать свою религию, но никогда я не обещал дозволить ей иметь в моем дворце часовню и причт. Напротив, я говорил, что в публике и во всех церемониях она должна будет следовать нашим религиозным обрядам. Ничего другого я не мог говорить, и скажите мне наконец, от имени ли императрицы мне докладывают эти бумаги? Она ли требует моей подписи под ними?
— Конечно, — прошептал Зубов.
— В таком случае нужно передать ей, что она требует от меня невозможного, я ни за что не подпишу таких условий.
Зубов совсем растерялся. Он чувствовал, что почва под ним начинает колебаться, и тщетно искал, за что ухватиться. Ему все казалось легко, он был так уверен в своем уме, в своей ловкости, он был так избалован своими ничего не стоящими ему успехами, что еще за минуту, несмотря даже на невольное беспокойство и какое-то предчувствие, сжимавшее его сердце, никак не предполагал возможности такого поражения. Со свойственной ему самонадеянностью он постоянно уверял императрицу, что все обойдется, чтобы только она на него положилась… В эти последние дни, после официального предложения, когда императрица сказала ему, что обещание, данное королем, во всяком случае, нужно оформить и включить в брачный контракт, — он ответил ей:
— Конечно, мы это сделаем!
Он даже ни минуты не задумался о том, что об этих статьях контракта, во всяком случае, надо обстоятельно и вовремя договориться с королем. Когда Морков принес ему составленный им проект статей и, прочтя их, заметил:
— А вдруг король, который, кажется, очень упрям и самолюбив, выставит новые затруднения в последнюю минуту?
Зубов горделиво поднял голову и, презрительно усмехаясь, проговорил:
— Очень может быть, от него это станется; но мне хотелось бы знать, что он сделает в последнюю минуту?.. Ты поднесешь ему контракт для подписания перед самым обручением, во дворце все будут уже в сборе, невеста будет уже ждать жениха!.. Ах, Боже мой, да в таких обстоятельствах он должен будет подписать все что угодно, каково бы ни было его упрямство!.. Разве может он когда-нибудь осмелиться сделать такую неслыханную дерзость? Может быть, он станет просить об изменении того или другого; но мы объявим, что изменить невозможно ни одного слова, что для этого уже нет времени — и он волей-неволей подпишет… Что он рассердится на нас с тобою — это верно, но ведь мы не смутимся! Контракт будет подписан, их обручат — и только ведь этого и нужно…
Морков пожевал губами, потом сделал глубокомысленную мину, потом тонко усмехнулся.
— Да, — проговорил он, — это правда! Мы его запрем со всех сторон.
— То-то же! — самодовольно сказал Зубов.
Он заранее наслаждался делом рук своих, своей хитрой уловкой; заранее торжествовал победу. И вот все совершилось так, как он желал: невеста ждет жениха, король уже должен быть во дворце, контракт и статьи перед ним, и он не хочет их подписывать. Все, что можно было сказать, сказано, а он ничего не хочет слышать и твердит:
«Не подпишу!»
В его тоне чувствуется решимость.
«Что же это такое? Ведь это такой ужас, такой позор, о каком еще до сих пор не слыхано! Ведь это настоящее несчастье!..»
И Зубов вдруг ослабел, вдруг ощутил в себе сознание полной беспомощности. Вся его самонадеянность, весь апломб исчезли. Он быстро, с побледневшим лицом и трясущимися губами, подошел к Моркову и шепнул ему:
— Скорей, как можно скорей привези Безбородку! Может быть, он уговорит, найдет резоны… Скорей, ради Бога, а я здесь останусь… Скорей, каждая минута дорога!..