— Да ведь я не навсегда, — перебил Сергей, — я, матушка, буду сюда возвращаться, да и сама-то, может, с сестрою в Петербург приедешь.
Марья Никитишна покачала головою и пригорюнилась.
— Нет, Сереженька, мне этого не говори, сам поезжай, куда знаешь, а я-то уж тут, в Горбатовском, останусь до самой смерти, я-то уж не тронусь… Всю ведь жизнь тут прожила — другой-то жизни, почитай, и не помню, — а главное: он так хотел!.. да он бы не простил мне одной мысли уехать из Горбатовского!.. Я против его воли никогда не пойду… Тут и могилка его — около нее теперь и вся жизнь моя…
Сергей взглянул на добродушное, жалкое лицо матери, увидел тихие слезы, стоявшие в глазах ее, у него защемило сердце — он кинулся к ней, крепко ее обнял, целовал ее руки.
— Бог с тобою, мой голубчик, — тихо говорила она, — живи, будь счастлив, не забывай мать… Коли сама государыня о тебе справлялась да пожелала тебя видеть, само собою, можно ли тебе не ехать!.. ну, и поезжай с Рено. Отвечай Льву-то Александрычу немедля, и сама я ему писать буду, поблагодарю его за ласку да за родственную память…
X. ВИНОВАТ ЛИ?
Проходя от матери в свою комнату, где Рено с нетерпением дожидался результата объяснений с Марьей Никитишной, Сергей остановился в длинной, парадной зале.
Был вечерний час; обширная комната слабо освещалась несколькими зажженными кенкетами, а из окон полосами ложился лунный свет; тишина невозмутимая стояла вокруг Сергея.
Со стен глядели на него портреты Горбатовых, начиная с темного иконописного лика его знаменитого прапрадеда и кончая недавно еще списанным изображением Бориса Григорьевича.
Вдруг жутко стало Сергею, но он не пошел к Рено, а стал в глубокой задумчивости бродить по зале. Он давно уже был недоволен собою, а теперь, после разговора с матерью, после неизменно принятого решения переселиться в Петербург, после волнения и радости, которые вызывала в нем мысль о предстоящей поездке, он уже ясно понимал, почему недоволен собою.
«Таня! Что же это такое? Ведь не сон был то утро!..» Вот как сейчас перед ним ярко-голубая беседка, и Таня в розовом платье, и разговор их, поцелуи, то счастье, которое тогда его охватило. Где же теперь это счастье? Ведь ничего не изменилось. Таня все та же, он видел ее не дальше как сегодня утром. Она так ему улыбнулась, так крепко сжала ему руку, и он сам ответил ей на пожатие… Он ее любит, любит, может быть, больше всего на свете, но все же это уже как-будто не та любовь, она не приносит такого блаженства… Да и любит ли?.. Если бы любил, так только о ней бы и думал и не хотел бы уезжать отсюда, не радовался бы предстоящей разлуке с нею… А если не любит, так, значит, он обманул ее, значит, низко насмеялся над ее чистым, детским чувством… Нет, он ее любит, но только они так еще молоды, перед ними вся жизнь, да теперь вряд ли бы и отдали ее за него замуж… и во всяком случае надо ждать год после кончины отца. Он имеет право теперь ехать, не огорчая этим Таню. Им будет грустно друг без друга, но тем счастливее будет свидание!
Этим он себя успокаивал и все же никак не мог успокоить, потому что чувствовал, что если бы ждал сильной грусти в разлуке с Таней, то не уехал бы.
Вот он вызвал перед собой в мельчайших подробностях ее прелестный образ, он возобновил в своих ощущениях обаяние ее близости, ее откровенной полудетской ласки.
«О! Как она мила, как я люблю ее!» — чуть громко не крикнул он, и в то же время ему вдруг неудержимо захотелось скорее отсюда, дальше, дальше, туда, в новый город, в новую жизнь, которая казалась заманчивой и волшебной.
Он не заметил как вошел Рено и как долго и внимательно в него вглядывался.
— Мой друг, что с вами? — изумленно спросил француз.- Vous me faites l'effet d'un somnambule… Madame votre mère… или она не согласна?! Я, признаться, не ждал этого…
Сергей очнулся.
— Нет, она согласна, и мне даже не нужно было ее уговаривать. Она находит, что и речи быть не может, что я должен ехать…
Рено с удовольствием потер себе руки, но затем еще с большим изумлением взглянул на Сергея.
— Так что же, я не понимаю… значит, другое вас смущает?!. Милый Serge, говорите со мной откровенно.
— Да, я должен поговорить с вами, Рено! Мне нечего от вас таиться, вы знаете, с какой радостью я еду, а между тем… я совсем не должен был бы радоваться, не должен был бы уезжать отсюда, потому что здесь я слишком многое покидаю…
— Что такое?
— Рено, я покидаю Таню… — едва слышно выговорил Сергей, опуская глаза перед своим воспитателем.
— Comment… ma petite fee!..
Он широко раскрыл глаза, расставил руки и представил из себя такую смешную фигуру, что если бы Сергей глядел на него, то и он, несмотря на все свое волнение, едва ли бы удержался от улыбки.
Затем Рено, наконец, сообразил в чем дело и тихонько назвал себя «imbécile».
«О! У них, наверно, уже что-нибудь было, а я ничего не видел, я проглядел… где были глаза мои!..»
Он обнял Сергея за талию и мерными шагами стал ходить с ним по зале.
— La petite fee… la petite princesse! Так мы ее любим… Отчего же вы до сих пор мне ничего не сказали? И она-то, она знает про это?
— Знает.
— И, конечно, любит вас?
— Да.
Сергей рассказал Рено все подробности того утра, когда невидимая сила в один и тот же час привлекла и его, и Таню в голубую беседку.
Рено внимательно слушал, и ему очень понравилась эта наивная и поэтическая страничка из молодой жизни. С ним самим никогда не бывало ничего подобного, а он так любил, так безумно любил!.. О! Он с ума бы сошел от счастья, если бы тогда, в те страшные годы, ему удалось пережить подобную минуту!
— И вас смущает, что вы радуетесь поездке? Вам кажется, что вы обманули маленькую фею, что отрекаетесь от любви к ней? Пустое все это, милый Serge, вы ее истинно любите — ручаюсь вам головою, — но вы очень молоды, вот в чем дело; вы еще слишком молоды для такой страсти, в которую ушла бы вся жизнь, в которой бы все забылось, да и хорошо, что еще молоды и что не испытали этой страсти. Дай Бег, чтобы и впредь она вас миновала. Я уверен, что вы нисколько не обманули княжну, но вы сами еще не знаете хорошенько своих чувств, и именно для того, чтобы потом не раскаиваться, чтобы не обмануть ее впоследствии, вы и должны убедиться в ваших чувствах, а для этого наша предполагаемая поездка — самое лучшее средство. Вы слишком часто видаетесь, при этом старинная привычка друг к другу… Имея всегда друг друга на глазах, действительно, можно ошибиться. В разлуке и вы, и она гораздо лучше уясните себе взаимное ваше чувство, узнаете всю его силу. Видите сами, что все обстоятельства так сложились, что вам нужно ехать; но если бы этого даже и не было, то, любя вас, любя ее, я непременно бы настаивал на вашей временной разлуке. Ваши отношения к маленькой фее не могут быть мимолетными, вы ведь должны будете сойтись с нею на всю жизнь, а для того, чтобы решиться на такой шаг без страха за будущее, необходимо вам испытать друг друга. Не смущайтесь, я душевно радуюсь за вас: все складывается самым лучшим образом, судьба вам благоприятствует…
О, этот волшебник Рено — он всегда отлично умел все разъяснить и успокоить.
Тяжесть, преследовавшая Сергея, чувство виновности перед Таней исчезли, и теперь, когда, убежденный Рено, он уже не считал себя обманщиком и изменником, он почувствовал страстную нежность к Тане.
— Я поеду в Знаменское, — сказал он, — ведь она еще ничего не знает.
— Хорошо, поедем вместе, — отозвался Рено, — ночь превосходная, и я могу оказать услугу, я постараюсь занять злую княгиню в то время, как вы будете объясняться с маленькой феей. Только смотрите, будьте благоразумны!
Сергей велел заложить сани, и менее чем через час они были в Знаменском.
XI. ПЕРЕД РАЗЛУКОЙ
— Вот так нежданные гости! — своим певучим голосом, которому она резко изменяла, встретила княгиня Сергея и Рено, — ты совсем позабыл меня, голубчик Сережа, а я все дни собираюсь проведать сестрицу, да все что-то неможется, а на дворе мороз. Впрочем, Таня сказала мне, что сегодня у сестрицы вид хороший… Ну, Бог даст, успокоится… Что делать-то, всем горе!.. Да где это Таня?.. Сейчас была тут… Поди, Марфушка, позови княжну.
Марфушка, безобразная и злая карлица, так называемая невеста горбатовского карлика Моськи, пискнула совсем даже нечеловеческим голосом: «слушаю-с» и выкатилась, как кубарь, исполнять приказание княгини.
— Ну что, голубчик, скоро ли все дела-то устроишь? — продолжала княгиня. — Ничего, хорошо, приучайся быть хозяином, я вот женщина слабая — при муже-то ни о чем не имела понятия, а как осталась одна, так поневоле ко всем мужским делам приучилась. Теперь провести меня трудно, подавай мне каких хочешь законников — не испугаюсь… Что же, батюшка, из Петербурга-то тебе пишет кто, что ли?
— Пишут, тетенька…
В это время вошла Таня, такая обрадованная и сияющая.
— Как это мило, Сережа, что заехали, а у меня кстати для Лены маленький подарочек есть, вышила ей новым узором платочек; в утру-то не поспела кончить, завтра чуть свет послать думала, а теперь вот вы ей и свезете. Что, хорошо на дворе?
— Чудо какая ночь! — сказал Рено. — Холодно немножко, нос пощипывает; я прежде боялся такого мороза, а теперь привык и люблю, и если мне придется покинуть Россию, я буду очень грустить о русских зимних ночах… Мы в маленьких санках, Serge сам правил, а дорога у вас какая — не качнет!.. Скажите ему, княжна, чтобы он прокатил вас; лошадь смирная, а мчит как стрела.
— Вы на какой… на Орлике? — живо спросила Таня.
— Да, на Орлике, — отвечал Сергей, благодарно взглядывая на Рено.
— Ну так, конечно, прокатимся… маменька?
— Да катайся, коли охота, мне-то что, не с чужим ведь человеком.
— Я сейчас!.. И велю подать сани! — говорила Таня, подбегая к окну и видя, что Орлика уже нет у подъезда.
— Вот вы спрашивали, тетушка, — сказал Сергей, когда Таня выбежала, — получаю ли я из Петербурга письма… Сегодня еще получил от Дьва Александровича, да письмо-то какое! Пока мы с Таней будем кататься, вам Рено многое расскажет.