Карлик всплеснул руками, вытаращил глаза да так и остался.
— Что же это?! — наконец, завопил он. — Что за напасти?! Зачем такое — заграницу?! Зачем к басурманам?! И как же теперь матушка?! И опять, княжна наша? Что же это, Сереженька, али ты путаешь меня, голубчик?.. Не томи, скажи правду!..
— Правду и говорю, Степаныч, сам не рад, да что же делать… Дорогою расскажу, а теперь ступай скорее, распорядись лошадьми да призови камер-лакея, чтобы вещи укладывал!
Но карлик не слышал приказания господина. Он все еще стоял, состроив самую жалкую, испуганную мину, и никак не мог примириться с этим нежданным и возмутительным для него известием.
«В Париж! В Париж-таки! Басурманская трещотка, французишка треклятый торжествовать будет! В Париж, это на погибель-то! Господи не попусти! Господи помилуй!..»
— Да очнись, Степаныч, что с тобой?! — говорил Сергей. — Слышишь, нечего терять времени, мне еще столько дела… Не знаю, как и справлюсь. Да уж и ты не ленись — отдохнешь в Горбатовском, когда меня проводишь.
— Что?! — завизжал карлик, — в Горбатовском?! — Это чтобы я отпустил тебя к басурманам одного-то? Нет, уж это как твоей милости угодно, а такого дела не будет. Да и Марья Никитишна как собаку меня из Горбатовского выгонит, коли узнает, что я отпустил тебя!..
— Неужто ты и заграницу со мной? — улыбаясь сказал Сергей. — Я так думал, сам не поедешь… И ты хорошенько об этом подумай, ведь это не то, что в Питере: и жизни не рад будешь!..
— Нечего мне тут и думать! Коли ты в пекло лезешь, так и я за тобою! — проворчал карлик и, наконец, пошел распоряжаться лошадьми.
Дорогой были решены все вопросы.
Из откровенного рассказа Сергея карлик убедился, что Сереженьку винить нечего, что эта ужасная поездка решилась не по его воле, а сама судьба подшутила. Но хотя и понимал карлик, что винить некого, а все ж таки винил одного человека.
«Добился своего, анафемская трещотка, — шептал он про себя, съежившись как маленькая обезьянка в углу кареты. — Добился-таки, понадобилась, видно, тебе погибель дитяти… Ну, да посмотрим еще… Глаз с него теперь спускать не буду… Ох, тяжкие времена!..»
И он то и дело ерзал на своем месте, не в силах будучи подавить волнения и злобного чувства, которое поднимала в нем мысль о том, что вот теперь Рено торжествовать будет.
По приезде в Петербург он поскорее прошел в свою комнатку, чтобы не быть свидетелем радости и торжества француза.
И он был прав.
Рено, узнав от Сергея о внезапном решении и их предстоящей скорой поездке в Париж, чуть с ума не сошел от радости, даже позабыл свою сильную головную боль, которая его мучила в последние дни. Он бросился обнимать Сергея, смеялся, хлопал в ладоши. Ведь он уже совсем отказался от своих заветных планов и томился в тоске и бездействии, с каждым днем убеждаясь, что Сергея ожидает непредвиденная им и опасная карьера, что он надолго связан с Петербургом. И вдруг такое счастье!..
Он внимательно выслушал рассказ Сергея, понял все и с невольными слезами на глазах крепко обнял своего воспитанника. Он был им очень доволен. Но, придя несколько в себя, после первых минут восторга он заметил, что Сергей сумрачен и печален.
— Ах, дорогой Serge, — сказал он, — не время сегодня печалиться и смущаться чем-либо. Конечно, очень жаль, что мы не можем заехать в Горбатовское, но было бы уж чересчур требовать от судьбы полнейшего исполнения наших желаний. Поймите, лучше того, что случилось с вами, не могло случиться… И как хорошо, что эту зиму вы прожили здесь, она принесла вам большую пользу. Теперь вы появитесь на великой арене европейской деятельности уже человеком с некоторым опытом, с некоторым знанием… О! Как хорошо! Когда же мы едем — завтра?!
— Послезавтра утром, — отвечал Сергей. — И я прошу вас, Рено, вместе с Иваном Иванычем все здесь приготовить к отъезду. У меня не будет времени ни о чем думать… Я должен еще съездить в Гатчину, проститься с цесаревичем.
— О да, конечно! — согласился Рено.
— Если сейчас выеду, — продолжал Сергей, — то все равно, пока доеду до Гатчины, уже будет поздно — великий князь рано ложится. Я выеду ночью, с тем чтобы застать его при его пробуждении — это самое удобное время…
Сергей так и сделал. Но как он ни торопился, а все же раньше шести часов утра не успел добраться до гатчинского дворца.
Зная теперь более или менее ходы и выходы, он обратился к Кутайсову и узнал от него, что Павел Петрович уже с час как встал и гуляет в парке.
— Не могу терять ни минуты времени, — сказал Сергей, — и мне остается только одно: отправиться сейчас же в парк и постараться найти там его высочество.
Кутайсов задумался.
— Да у вас какое-такое спешное дело? — спросил он. — Я боюсь, как бы вы не растревожили великого князя. Я ваших дел, сударь, не знаю; но по двум-трем словам великого князя должен был заключить, что он будто бы вами не совсем доволен.
— Мною недоволен?! — изумленно воскликнул Сергей. — Нет, Иван Павлыч, вы ошибаетесь… Этого быть не может… По крайней мере, вины за собой я никакой не знаю.
— Да вы за каким делом? — подозрительно взглянув на Сергея, вдруг переспросил Кутайсов. — Что за спешка? Повремените, сударь, вернется с прогулки великий князь, доложу я о вас — и примет…
— Ах, не могу я ждать! Каждая минута мне дорога. По поручению государыни я еду завтра заграницу… Я должен проститься с цесаревичем.
— Завтра заграницу… Государыня посылает!.. — изумленно повторял Кутайсов. — Ну, в таком случае, сударь, конечно, спешите. Пойдемте-ка, я проведу вас в парк и укажу, где вы можете встретить великого князя.
Он как-то лукаво улыбнулся. И в этой улыбке уже не было той странной подозрительности, с которою он встретил Сергея. Он провел его в парк к озеру и остановился у того места, где сделан небольшой грот, в глубине которого начинается подземный ход, достигающий внутренних комнат нижнего этажа дворца.
— Вот ступайте, сударь, по этой дорожке, они, наверно, здесь прохаживаются. Только предупреждаю — с первых слов не растеряйтесь, коли сурово вас встретят.
— Спасибо, Иван Павлыч, за то, что проводили, а растеряться я не растеряюсь, я не умею бояться великого князя.
— Да вам и нечего его бояться, как я теперь вижу, сударь…
Сергей не стал доискиваться смысла этих слов. Он пожал Кутайсову руку и поспешно пошел по указанной им дорожке.
Это раннее утро было прелестно. Солнце стояло высоко, но жара еще не наступала. В тени деревьев было прохладно, на траве еще сверкали крупные росинки. Каждый листок, казалось, испускал особенное благоухание, которое так и стояло в воздухе. Кругом все сверкало самыми яркими, горячими красками, птицы заливались в гущине древесных веток. Этот уголок гатчинского парка казался таким заманчивым у тихого, прозрачного озера, обрамленного живописными группами деревьев, не вычищенных, не распланированных, как в царскосельском парке, и тем еще более красивых.
Тут было тихо, так привольно дышалось, что Сергей совершенно не замечал утомления бессонной ночи, проведенной в дороге, и жадно вдыхал в себя чистый, бальзамический воздух. Он шел все вперед, по временам останавливаясь и осматриваясь во все стороны, не заметит ли где цесаревича.
И вот он его заметил. Павел Петрович шел прямо к нему навстречу, но, очевидно, не обращал внимания на его приближение. Он был погружен в свои мысли и даже временами жестикулировал, как бы говоря сам с собою. Только поравнявшись с Сергеем, он вздрогнул и поднял глаза на него, но несколько мгновений будто не узнал, и только когда Сергей сказал свою приветственную фразу, он очнулся от своих мыслей. Он нахмурил брови, сделал губами обычное презрительное движение и, не протягивая Сергею руки, продолжая идти скорым, мерным шагом, отрывисто спросил:
— Зачем пожаловал, сударь?.. По какому делу?
Сергей хотел было отвечать, но цесаревич, не дождавшись его ответа, проговорил еще раздражительнее:
— И что за время?! Я всегда один гуляю!
— Простите, ваше высочество, — уже невольно начиная смущаться, сказал Сергей, — я никогда не взял бы на себя дерзость тревожить вас, если бы не принудили к тому обстоятельства. Я приехал в Гатчину на полчаса, на час — самое большее, и не могу терять времени.
— Какие же новости вы мне привезли, сударь?.. Я все новости и так знаю, — презрительно улыбаясь и краснея, сказал Павел. — Может, поспешили с известием о каком-нибудь новом и важном назначении, полученном вами? Может, желаете, чтобы я первый вас поздравил?..
Сергей вспыхнул, но вдруг глаза его блеснули, тонкие ноздри его расширились, мгновенно делая его похожим на его покойного отца. Он гордо выпрямился и звучным, твердым голосом заговорил:
— Точно так, ваше высочество, я поспешил известить вас о новом почетном назначении, которого удостоила меня императрица — я завтра отправляюсь в Париж и, вероятно, на очень долгое время. По крайней мере, так я должен заключить из слов государыни и из свойства того поручения, которое она изволила мне дать.
Павел Петрович остановился, смерил Сергея с головы до ног быстрым взглядом, покраснел еще больше и тихо проговорил:
— Пойдем. Расскажи мне подробно.
Сергей, конечно, не замедлил исполнить это приказание. И по мере того как он рассказывал, лицо великого князя светлело все больше и больше. Вот его синие глаза, за минуту еще блестевшие гневом и потерявшие всю красоту свою, снова приняли обычное ласковое и мечтательное выражение и обдали Сергея тихим светом. Он взял своего спутника под руку и, продолжая идти таким образом, задал ему несколько вопросов.
— Да, так вот что! — сказал он, когда рассказ Сергея был окончен. — Ты уезжаешь. Ну, спасибо, друг мой, что не забыл заехать попрощаться со мною. Мне жаль, что ты уезжаешь, что я не буду тебя больше видеть. Я полюбил тебя, и мне больно было думать, что я в тебе обманулся… Но я ошибся — прости мои сомнения, впредь их не будет. Поезжай с Богом, только не думай, что поручение тебе дано легкое; ты едешь в Париж в ужасное время, и я невольно боюсь за тебя. Будь осторожен, следи за каждым своим шагом и Боже тебя сохрани увлечься какой-ниб